Господи, поскорее бы звонок на урок! Я не хотела, чтобы он втягивал меня в их разборки. Я не хотела, чтобы он прикасался ко мне, чтобы снимал с меня волоски… осталось только два урока, домоводство и английский, и меня на этих уроках не будет. У меня другие планы.
— А что скажешь насчет ланча?
— Что?!
— Минестроне… Педер почти не ел. А я съел всю тарелку, плюс пять хрустящих хлебцев с сыром. И салат. Полный набор. И никакого странного привкуса не почувствовал. А ты?
— Нет… и я не почувствовала. Суп как суп.
Он взял плеер у меня из рук, нажал кнопку «Play», потом остановил — зачем? Там даже кассеты нет внутри.
— Педер говорил — странный привкус… и не ел почти. Глаза бегают… Нервничает он, что ли? Я, кстати, передумал: я займусь твоим плеером. Ты же сперла его, правда? Откуда у твоей алкоголички деньги на «Walkman»? И как договорились: тысяча спенн в пятницу.
— Ты уже получил пятьсот.
— Не припомню… Разве? Не отложилось в памяти.
— Они у тебя в кармане.
— Это бонус. За твой разговор с Л-Г. А ты как думала, за такое надо платить. Меня, кстати, завтра опять вызывают к ректору. Целое представление — со всем школьным руководством, с куратором. Папашу тоже вытащили. Между нами говоря, Доска, мне это все смешно. Что они могут сделать? Объяснить, как я должен прожить свою жизнь? Что хорошо и что плохо, что можно, что нельзя? Плевать на них… и всегда было плевать.
Он посмотрел на меня совершенно нейтрально, будто это была самая обычная сделка. И я вдруг вспомнила его предков, они появлялись иногда на родительских собраниях. Малорослая пожилая пара, безупречно одеты, всегда на дорогих автомобилях, но они словно раз и навсегда испуганы чем-то, и Герард смотрел на них с отвращением, словно они вызывали у него приступ тошноты.
— До выходных деньги должны быть у меня, — дружелюбно сказал он. — А будешь дергаться, подниму до двух. И ведь речь не только обо мне или о тебе, это-то ты, надеюсь, поняла?
Он подошел к окну. Я проследила за его взглядом. На школьном дворе стояли несколько семиклассников, вид у них был такой, будто замерзли до крайности. Чуть поодаль на скамейке сидел Роберт в своих новых кроссовках «Стен Смит». Он, как всегда, был один и шевелил ногой кучу сухих листьев.
— Помнишь, мы проходили Вторую мировую войну в прошлом полугодии? Что там немцы делали с недоразвитыми? — Он положил руку мне на плечо. — Никто, кроме тебя, слезы не прольет, Дощечка.
Он исчез в коридоре, а я так и осталась стоять у окна. Хорошо они на нем сидят, эти кроссы. Я раздобыла ему и джинсики, чуть великоваты, зато фирменные. Он сиял, как солнце, пока не понял, что я его задабриваю, что все это ради того, чтобы он продолжал ходить в школу, несмотря на все, что произошло. Уговоры, уговоры… пыталась втолковать ему, как важно не показывать страх, это только их распаляет.
К нему подошел мальчишка из его класса и что-то сказал. Я знала его — он страдал каким-то замысловатым нервным тиком, все тело постоянно дергалось. Брат просиял и кивнул. Наверное, насчет нового прикида. Мне очень захотелось подойти к нему и посидеть рядом; я бы так и сделала, но у меня было чем заняться.
* * *
Томми жил в двухэтажном доме из асбоцемента, защищенном от морских ветров густым кустарником. Помимо дома была еще и пристройка из силикатного кирпича, ее сдавали туристам. Слева — гараж и сарай, там братья вечно возились со своими моторами. Раньше на участке был еще один старый, полуразвалившийся дом, но его снесли в шестидесятые годы. Отец Томми из рода Селе, старей их рода в деревне не было. А мама из Треслёва, рыбацкой деревни в нескольких десятках километрах к северу. В Гломмене Томми состоял в родстве почти со всеми. Роды перемешивались несколько поколений, и каждый был в курсе, к какой именно ветви он принадлежит.
Я поставила велосипед у ворот и пошла по посыпанной гравием дорожке к дому. Здесь, в деревне, так принято — люди заходят друг к другу, не спрашивая, двери никто не запирает даже летом, в туристский сезон. Томми говорит, что в Гломмене квартирных краж не бывает — что за интерес взламывать не запертый дом?
Я нажала кнопку звонка. Никто не открыл, я толкнула дверь и поднялась на второй этаж в комнату Томми.
Постель застелена, на столе учебники. Через ручку конторского кресла переброшены джинсы. На полу — грязные теннисные носки. Я посмотрела на картину над столом — рыбацкий баркас входит в гавань Гломмена. Это их старый баркас, отец сам его красил. И потом в море уже не выходил, а рисовать не бросил, стал писать картины. И первым делом написал свой старый баркас. По-моему, той же краской, что красил борта.
Я присела на кровать. И что теперь делать? Ждать или начать искать?
Наверное, он в подвале. Старшие братья оборудовали там что-то вроде комнаты отдыха. Пивной бочонок с краном, телевизор, стол для настольного тенниса. Томми иногда там играл с приставкой. А вдруг отец или мать придут? Если я в его комнате, это как бы нормально, а зачем поперлась в подвал? А еще того чище — явятся братаны. Я не то чтобы их боялась, но что-то в них такое было… в общем, одной в их обществе мне было бы страшновато.
Я подошла к окну. Отсюда виден маяк. Странно, но его вспышки по ночам Томми не мешают. Это, наверное, у них в крови — любовь к маякам. Здесь чуть не в каждой семье можно услышать рассказы: вот, чей-то дед или там прадед налетел на мель и утонул, и только потому, что маяк не работал.
На комоде лежал школьный каталог, открытый на групповом снимке нашего класса. Герард в первом ряду слева, в своем обычном прикиде: кожаная куртка, заплатанные джинсы, шейный платок. Мотоциклетный шлем на коленях. И конечно, руки в перчатках, сложены, будто он прячет под ними что-то. Рядом Педер, руки на бедрах, если присмотреться, показывает палец фотографу — непристойный жест, боссу хочет угодить. А в последнем ряду справа, точно нарочно встали как можно дальше от этой пары, мы с Томми. Томми в своей футболке с Тин-Тином, а у меня на футболке кошка. И брюки… даже на фото видно, что велики. И голова немытая. И футболка грязная, а в довершение ко всему глаза закрыты. Моргнула я, что ли?
Мы с Томми… с кем же мне еще стоять? Это так же очевидно, как то, что после зимы начинается весна или что солнце встает каждое утро. Томми появился у нас в пятом, вместе с целым классом из Гломмена. Их раскидали по разным классам нашей скугсторпской школы. И так получилось, что наши парты оказались рядом. Я и сейчас помню это чувство: что-то изменилось. Будто карты сдали по новой. С этого момента я перестала представлять интерес для остальных, будто выпала из поля зрения. Вообще-то даже и объяснить трудно, почему нас потянуло друг к другу. Вроде бы не так уж много общего. Томми — младший брат, я — старшая сестра, он парень, я девчонка, он из семьи рыбаков, они поколениями жили в Гломмене, и он знает там каждую собаку, а я вообще никого не знаю — брат да папаша с мамашей.
Но так вышло — с первого дня мы держались заодно. Вместе учили уроки, играли на переменах, болтали обо всем на свете: кто какие книжки прочитал, кто где был, почему поступил, как поступил, и почему думаешь, как думаешь. Обо всем. Я провожала его до дома — удостоверюсь, что Роберт в безопасности, и иду его провожать. Мы частенько сидели в этой самой комнате, я знала здесь все до мелочей, каждый предмет, как какой стул поставлен, запах обоев и ковра. Слушали пластинки, вместе играли в гавани. И Роберт тоже бывал с нами. Томми никогда не протестовал, спасибо ему за это. Он знал, что брат и я — одно целое. Где я, там и брат. Как бы в нагрузку.
Я посмотрела в окно на по-осеннему серое море. Не подружись я с Томми, все потеряло бы смысл.
На берегу почти никого не было. Отсюда видна крыша их рыбарни, из трубы вьется дымок. Наверное, Томми там, помогает братьям.
Я пошла к рыбарне. Там стоял небольшой фургон с открытой задней дверью. Водитель сидел на месте и дымил сигаретой. Дверь в хижину закрыта, но там кто-то есть — слышны голоса. Даже не знаю, почему я решила пройти мимо и двинуться на парковку. Что-то было опасное в этом мужике за рулем. Как он курит. Курит и курит, но как-то агрессивно, отец тоже так курил.
Я прошла мимо рыбохранилищ и свернула за угол, за забор у старого лодочного ангара. Там оторвана доска, и рыбарня видна как на ладони. Водитель проследил, пока я исчезну, и вылез из кабины, точно только этого и ждал. Вынул из кузова ящик и крикнул что-то. Дверь приоткрылась, выглянул Томми и взял у него ящик. Дверь снова закрылась. Водитель постоял несколько секунд, отшвырнул окурок, сел в машину и исчез на Глюмстенсвеген. Здесь, в гавани, было очень тихо, разве что прибой накатывал, и то еле слышно. Краем глаза я заметила какое-то движение и резко повернулась. Норка. Та же самая, по-моему, что и три дня назад. Сидит на баке для мусора и внимательно меня разглядывает. Что-то ей, наверное, не понравилось — юркнула в сторону и пропала.
