На свете не найдется матери, которая не волновалась бы, соберись ее единственное дитя на исходе 2002 года, имея на выбор любой город и лучшие университеты мира, жить и учиться в Нью-Йорке. Поборов страх перед полетами, Хуанита навестила Ауру в Провиденсе и съездила с ней в Нью-Йорк. Но, вместо того чтобы развеять опасения Хуаниты, эта поездка их только усилила. Центральный и Пенсильванский вокзалы патрулировали группы до зубов вооруженных солдат в камуфляже с немецкими овчарками. На входе в библиотеки и музеи охрана перетряхивала каждую сумку, каждый кошелек, подчас даже высвечивая их содержимое фонариком, а Хуанита всегда ходила с большой сумкой, досмотр которой занимал немало времени. Когда они отправились в ресторан, где Вуди Аллен играл на кларнете, им сказали, что сегодня он не выступает и что в любом случае нужно бронировать столик заранее. Даже метро в Мехико было чище нью-йоркского. В интернете Хуанита выискивала сообщения обо всех изнасилованных и ограбленных студентах Колумбийского университета в Морнингсайд-Хайтс и Гарлеме. Но и в Мехико хватает преступников, напоминала ей Аура. Слышала ли она хоть раз, чтобы нью-йоркские таксисты похищали пассажиров и под дулом пистолета тащили их к банкоматам или того хуже?
Дедушка и бабушка Хуаниты по материнской линии были французами, однако сама она никогда не бывала во Франции и не владела языком. Но даже если Аура не осуществит материнскую мечту и не уедет преподавать в Сорбонну, она хотя бы должна стать профессором в Мексике, в Национальном университете, где у нее будет стабильная работа, пристойная зарплата, независимость и уважение. Определенно нет ничего плохого в том, чтобы мать желала дочери такой судьбы; в возрасте Ауры Хуанита не понаслышке знала, какие злоключения могут свалиться на юную девушку, не имеющую собственного дохода. Замечательно, если в один прекрасный день Ауре попадется красивый и, желательно, богатый молодой муж, чем богаче, тем лучше, хотя в Мексике, впрочем, как и везде — в этом мать Ауры была твердо убеждена — муж не тот человек, на которого можно положиться, кто всегда будет рядом, или у кого окажется достаточно здравомыслия, чтобы в конце концов не спустить карьеру, вместе с семьей, в канализацию. По мнению Хуаниты, ехать изучать латиноамериканскую литературу в Нью-Йорк было глупо, ведь здесь, в Национальном университете, попутно с соисканием ученой степени, Аура могла сразу получить должность адъюнкт-профессора.
Тем не менее в день собеседования Хуанита сопроводила Ауру в Колумбийский университет, в обветшалый изящный корпус факультета испаноязычной литературы, где некогда квартировал сам Федерико Гарсия Лорка, устраивая ослепительные коктейльные вечеринки для студентов и преподавателей. Они договорились, что Хуанита подождет Ауру в Венгерской кондитерской. Спроси любого, имеющего хоть малейшее отношение к университету: «Куда сходить, чтобы прочувствовать студенческую жизнь?», ответ всегда будет один: в Венгерскую кондитерскую. Еще в Провиденсе они нашли по интернету ее адрес, а вместе с ним и описание, в котором кондитерскую называли «очаровательным уютным кафе». На поверку она оказалась промозглым, словно упрятанным в глубокий подвал, битком набитым залом с длинными стеклянными прилавками, заполненными разнообразной выпечкой. Это было что-то вроде экзамена на принадлежность к Колумбийскому университету: если в твоих глазах кондитерская была просто захудалой забегаловкой, тебе тут было не место. Хуанита даже заметила, что если это и есть воплощение духа студенческой жизни Коламбии, то незачем ехать в Нью-Йорк: таких же мест, не хуже и не лучше, полно и вокруг Национального университета. Какая разница, нервно сказала Аура, ей нужно пройти собеседование. Мать не взяла с собой ничего почитать, поэтому Аура оставила ей утыканный цветными закладками, будто корабль на параде, том полного собрания сочинений Борхеса и рванула к дверям.
Собеседование, продолжавшееся около часа, проводил декан факультета, светловолосый, молочно-бледный перуанец. Они подробно обсудили работу Ауры по Борхесу и англоязычным писателям. Примерно на середине собеседования декан объявил Ауре, что ее примут, причем на полную стипендию. Когда она вернулась в кондитерскую, то увидела мать там же, где оставила, за столиком у стены, все еще в пальто. На столе не было ни кофейной чашки, ни тарелки с пирожным. Похоже, к книжке Борхеса она тоже не притрагивалась. Ма, ты даже кофе себе не заказала? — спросила Аура.
Не-е-ет, hija[11], сказала мать с пресыщенным вздохом, у них тут очень запутанная система заказов. Чтобы в ней разобраться, нужен блестящий английский и ум гения. Пока я поняла, как тут все устроено, мне начало казаться, что ты вот-вот вернешься, и уже ничего не хотелось.
Ох, ма, не преувеличивай…
Не преувеличивай? Ты считаешь нормальным, что ради какой-то чашки кофе клиенту приходится терпеть все это?! Сначала нужно подойти к прилавку, чтобы сделать заказ, — как свидетель преступления Хуанита ткнула пальцем в сторону прилавка, и сделала паузу, будто еще раз прокручивая в голове всю эту ужасную унизительную сцену, — затем они записывают твой заказ на один из маленьких листочков, на котором тебе еще нужно написать свое имя, потом ты возвращаешься на место, и когда все готово, появляется официантка, несущая на подносе заказ, и с листочком в руке выкрикивает твое имя, пока ты не подашь ей знак. Остается надеяться, что в этот момент она посмотрит на тебя, заметит, когда ты ей помашешь. Но что делать, если официантка пойдет в другую сторону? Выкрикивать свое имя ей вслед? И с какой радости меня вынуждают кричать собственное имя в переполненном кафе? «Э-э-это я, Хуани-и-ита! Ма-а-аленькая мексиканка позади ва-а-ас! Ал-л-л-о-о-о!» Ну уж нет, — и Хуанита взмахнула рукой так, будто выбросила что-то за спину.
Аура так хохотала, что ей пришлось крепко зажмурить глаза. Ох, ма, прохрипела она.
Нет, нет, нет, hija. Зачем мне говорить им свое имя, если мне нужна всего только чашка кофе. Может, они еще попросят показать паспорт с визой?
Никто не мог рассмешить Ауру так, как ее мать. С тех пор каждый раз, когда мы оказывались в Венгерской кондитерской, она вспоминала эту материнскую тираду.
Мать демонстративно не спрашивала, как прошло собеседование. Они решили пойти выпить в бар «Вест-Энд», еще одно культовое студенческое место. Чтобы выйти к Бродвею, им предстояло пройти через весь кампус. Стояла поздняя осень, темнело. Аура провела мать сквозь кованые ворота университета и вывела на середину четырехугольника, обрамленного величественными зданиями библиотеки. Это была площадь, похожая на Сокало, только более мрачная; студенты сновали туда-сюда по жухлой траве и тротуарам, входили и выходили из корпусов, в окнах которых отражался закатный свет.
Разве здесь не прекрасно? — спросила Аура, останавливаясь и обводя руками пейзаж вокруг. Здесь я буду учиться в следующем году.
Они продолжили путь, будто мать не слышала ее слов. Но, когда они достигли противоположного конца площади, щеки матери были мокрыми от слез. Хуанита обняла Ауру и сказала, что очень гордится ею и знает, сколько она трудилась, чтобы этого добиться. По крайней мере в тот вечер в их битве за Нью-Йорк установилось перемирие. В баре «Вест-Энд» они пили и праздновали новый крутой поворот в саге их совместной жизни — брошенная без гроша в кармане мать, без работы, профессии и перспектив, бежавшая из Сан-Хосе-Такуая с четырехлетней дочерью на чужом «фольксвагене-жуке», чтобы начать новую жизнь в Мехико. А теперь эта дочь собиралась писать диссертацию, получив полную стипендию в одном из самых прославленных университетов мира.
С тех пор как ей исполнилось четыре, Аура видела своего биологического отца всего дважды. Когда они впервые встретились в ресторане в Гуанахуато, ей был двадцать один год. После череды телефонных разговоров, затеянных Аурой и державшихся в строжайшем секрете от Хуаниты, она доехала на автобусе от Мехико до Гуанахуато, а он приехал из Сан-Хосе-Такуая, где всегда и жил, но теперь с новой семьей. Когда отец вошел в ресторан в темно-синем костюме и бежевой рубашке, Аура, в одиночестве ожидавшая за столиком, сразу его узнала. В ее воспоминаниях он, конечно же, был моложе; поседевшие волосы были короче, чем раньше. Он заметил, что его узнали, и его угольно-черные глаза расширились, как будто от испуга. Он двинулся к ней с вытянутыми вперед длинным руками и нежной пылкой улыбкой, которую она никогда не смогла бы забыть и которую с удивлением обнаруживала на собственных фотографиях. Она поднялась навстречу отцу. Аура унаследовала его отвисшие уши и длинный покатый нос (хоть и в более красивой женственной версии). Следующее, что бросилось ей в глаза, — это желтоватая подсохшая грязь на одной из его штанин. На улице не было дождя. Тогда почему штанина перепачкана? Она слышала от своей тети Вики, что у него плохо с деньгами, но костюм казался очень приличным. Она побоялась смутить его вопросом про грязь, а он об этом молчал. В последующие годы во всех недописанных ею рассказах о встрече с отцом обязательно фигурирует загадочная грязная штанина. Можно подумать, что она пыталась метафорически связать тайну грязной штанины и тайну ее отца и своего прошлого, но так и не смогла придумать, как это внятно выразить в рассказе. Грязь, решила она, должно быть, имеет отношение к клубничным плантациям Сан-Хосе-Такуая: обработка покрытых грязью клубничных полей, раскинувшихся за городом, была здесь одним из основных источников заработка для бедного люда. В своих рассказах Аура безуспешно пыталась связать между собой вымазанную грязью штанину, клубничные плантации, а затем связать это все с первой за семнадцать лет встречей отца с дочерью и все еще нераскрытой тайной их столь долгой разлуки. Когда-то он часто приходил домой в забрызганных, попахивающих навозом ботинках, которые приходилось снимать и оставлять за дверью. Но те времена, когда она была его обожаемой маленькой девочкой, а он — начинающим политиком от ИРП[12], проводящим кампании и председательствующим на многих церемониях: праздниках сбора урожая, заключении новых трудовых договоров, безвозвратно прошли, и отец давно не имел к клубничным плантациям никакого отношения.
