В то время я занимал в Праге на Бартоломейской улице однокомнатную квартирку. Улица эта маленькая, но известная. Все дома, кроме двух (в одном проживал я), принадлежат полиции. Глядя из своего широкого окна на пятом этаже, я видел возвышающиеся над крышами башни пражского Града, а опустив глаза — полицейские дворы. Наверху шествовала прославленная история чешских королей, внизу — история прославленных заключенных. Этими дворами прошли все, в том числе Каландра и Горакова, Сланский и Клементис, и мои друзья: Шабата и Гюбл.
Молодой человек (вероятнее всего, это был жених Р.) неуверенно озирался по сторонам. Он явно предполагал, что тайные микрофоны установлены полицией и в моей квартире. Молча кивнув друг другу, мы вышли на улицу. Какое-то время мы шли, не произнося ни слова, и лишь когда оказались на шумном Национальном проспекте, он сказал мне, что Р. хотела бы со мной встретиться и что его друг, мне неведомый, готов для нашей тайной встречи предоставить свою квартиру на окраине Праги.
На другой день я долго ехал трамваем на эту пражскую окраину, стоял декабрь, у меня зябли руки, и район в эти послеобеденные часы был совершенно безлюден По описанию я нашел нужный дом, поднялся в лифте на четвертый этаж и, проглядев дверные таблички, позвонил. В квартире стояла полная тишина. Я снова позвонил, но мне никто так и не открыл. Я вышел на улицу. Полчаса бродил на морозе вокруг дома, предполагая, что Р. опоздала и я встречу ее, когда она пойдет от трамвайной остановки по пустынному тротуару. Но никто нигде не показывался. Я снова поднялся в лифте на четвертый этаж и снова позвонил. Через секунду-другую я услыхал из глубины квартиры звук спускаемой воды. В это мгновение словно кто-то вложил в меня ледяной кубик тревоги. Вдруг внутри своего тела я почувствовал страх девушки, которая не в силах была открыть мне дверь, ибо этот страх выворачивал ее внутренности наизнанку.
Она открыла; была бледна, но улыбалась и старалась быть милой, как обычно. Даже отпустила несколько шуток насчет того, что мы наконец будем одни в пустой квартире. Мы сели, и она рассказала, что недавно ее вызвали в полицию. Допрашивали целый день. Первые два часа интересовались множеством совершенно пустяковых вещей, и она уж было почувствовала себя хозяйкой положения, шутила с ними и даже дерзко спросила, не думают ли они, что ради такой ерунды она должна обойтись без обеда. Вот тут-то они и задали ей вопрос: милая барышня Р., кто же все-таки пишет в ваш журнал статьи по астрологии? Она покраснела, попыталась говорить об известном физике, чье имя обещала хранить в тайне, но ее оборвали: а знаете ли вы пана Кундеру? Она сказала, что знает меня. Но что в этом такого плохого? Ей ответили: в этом нет абсолютно ничего плохого. Но знаете ли вы, что пан Кундера занимается астрологией? Я об этом ничего не знаю, ответила она. Вы об этом ничего не знаете? засмеялись они. Вся Прага говорит об этом, а вы ничего не знаете? Еще минуту-другую она твердила им об атомщике-физике, но один из фараонов крикнул ей: хватит отпираться!
Она выложила им правду. В редакции журнала решили открыть читабельную рубрику по астрологии, но не знали, к кому обратиться, она же была знакома со мной и попросила меня помочь им. Она уверена, что тем самым не нарушила никакого закона. Да, согласились они, никакого закона она не нарушила. Нарушила лишь внутренние служебные предписания, запрещающие сотрудничать с теми людьми, которые обманули доверие партии и государства. Она возразила, заявив, что ничего такого серьезного не случилось: имя пана Кундеры, так и оставшись скрытым под псевдонимом, никого не могло возмутить. А о гонорарах, полученных паном Кундерой, не стоит и говорить. Они снова с ней согласились: в самом деле, ничего серьезного не происходит, они лишь составят протокол о том, что имело место, а она подпишет его, не опасаясь никаких последствий.
Она подписала протокол, а через два дня ее вызвал главный редактор и сообщил ей о ее немедленном увольнении. Еще в тот же день она отправилась на радио, где у нее были друзья, давно предлагавшие ей там работать. Они радостно встретили ее, но, когда на следующий день она пришла оформить документы, начальник кадров, благоволивший к ней, состроил печальную мину: «Какую глупость вы сделали, девочка. Испортили себе жизнь. Ничем не могу вам помочь».
Поначалу она остерегалась говорить со мной, ибо вынуждена была обещать полицейским никому о допросе не рассказывать. Но, получив следующую повестку в полицию (ей предстояло идти туда завтра), решила тайно встретиться со мной и все обговорить во избежание противоречивых показаний, если вдруг меня тоже вызовут.
Заметьте, Р. была не робкого десятка. Она просто по молодости лет ничего не знала о мире. Сейчас она получила первый удар, непонятный и неожиданный, и уже никогда о нем не забудет. Я осознал, что мне суждена роль почтальона, который разносит людям предостережения и наказания, и стал ужасаться самого себя.
— Вы думаете, им известно о той тысяче крон, что вы получили за гороскоп? — спросила она сдавленным голосом.
— Не волнуйтесь. Тот, кто три года изучал марксизм— ленинизм в Москве, никогда не признается, что заказывает для себя гороскопы.
Она засмеялась, и этот смех, хотя и продолжался едва полсекунды, звучал для меня робким обещанием спасения. Ведь именно об этом смехе я мечтал, когда писал дурацкие статейки о Рыбах, Деве и Козероге, именно этот смех я представлял себе неким вознаграждением, но я так и не услышал его, ибо тем временем повсюду в мире ангелы захватили все решающие позиции, все генеральные штабы, овладели левыми и правыми, арабами и евреями, русскими генералами и русскими диссидентами. Они взирали на нас со всех сторон своим леденящим взглядом, срывавшим с нас симпатичное одеяние веселых мистификаторов и превращавшим нас в жалких мошенников, которые работают для журнала социалистической молодежи, хотя не верят ни в молодежь, ни в социализм, составляют гороскоп для главного редактора, хотя смеются над главным редактором и гороскопом, и занимаются дребеденью, тогда как все вокруг (правые и левые, арабы и евреи, генералы и диссиденты) борются за будущее человечества. Мы чувствовали на себе тяжесть их взгляда, превращавшего нас в насекомых, достойных лишь того, чтобы быть раздавленными под ногами.
Уняв тревогу, я попытался придумать для Р. самый что ни на есть разумный план, как ей свидетельствовать в полиции. Во время разговора она несколько раз поднималась и уходила в туалет. Ее возвращения сопровождались звуком спущенной воды и стыдливой паникой. Эта мужественная девушка стыдилась своего страха. Эта элегантная женщина стыдилась своих внутренностей, которые буйствовали на глазах у постороннего мужчины.
Примерно двадцать пять юношей и девушек разных национальностей сидели за партами и рассеянно смотрели на Михаэлу и Габриэлу, взволнованно стоявших возле кафедры, где восседала их преподавательница, мадам Рафаэль. Каждая из девушек держала в руке несколько листов бумаги с текстом реферата и какой-то странный картонный предмет, снабженный резинкой.
— Мы будем говорить о пьесе Ионеско «Носорог», — сказала Михаэла и наклонила голову, чтобы надеть на нос картонную, облепленную разноцветными бумажками трубку и прикрепить ее на затылке резинкой.
Габриэла проделала то же самое. Затем девушки, перекинувшись взглядом, издали короткий высокий прерывистый звук.
Класс довольно легко догадался, что обе девушки хотели показать: во-первых, что у носорога вместо носа рог, а во— вторых, что пьеса Ионеско комическая. Обе эти мысли они решили выразить не только словами, но и телодвижениями.
Длинные трубки покачивались у них на лицах, и класс впал в состояние какого-то растерянного сочувствия, словно калека явился демонстрировать перед их партами свою ампутированную руку.
Одна мадам Рафаэль пришла в восторг от идеи своих любимиц, и на их прерывистый, высокий звук ответила таким же возгласом.
Девушки с удовлетворением покивали длинными носами, и Михаэла начала читать свою часть реферата.
Среди учеников была юная еврейка по имени Сара. Недавно она попросила обеих американок позволить ей заглянуть в их записи (все знали, что от девушек не ускользнуло ни единого словечка мадам Рафаэль), но они отказали ей: «Нечего таскаться на пляж во время занятий». С тех пор Сара искренне ненавидела их и сейчас наслаждалась зрелищем их несуразности.
Михаэла и Габриэла поочередно читали свой анализ «Носорога», и длинные картонные рога взывали с их лиц словно тщетная мольба. Сара смекнула, что представился случай, который было бы жаль упустить. Когда Михаэла на минуту прервала свое выступление и повернулась к Габриэле, давая ей понять, что теперь ее черед продолжать, Сара встала из-за парты и направилась к обеим девушкам. Габриэла, вместо того, чтобы взять слово, обратила к приближавшейся сокурснице отверстие своего фальшивого изумленного носа и застыла, разинув рот. Сара подошла к обеим студенткам, обогнула их (американки, словно приделанный нос слишком утяжелял их головы, не в состоянии были обернуться и посмотреть, что делается у них за спиной), размахнулась, пнула Михаэлу в зад и, размахнувшись снова, пнула и Габриэлу. Сделала все это спокойно, даже с достоинством, и пошла назад к своей парте.
