Антонио Хосе Боливар Проаньо спал мало – не больше пяти часов ночью и еще часа полтора-два днем, во время сиесты. Ему этого вполне хватало. Остальное время он с удовольствием уделял чтению привезенных романов. При этом не меньше времени, чем самое чтение, занимали у него размышления над переживаниями героев и превратностями их судеб, а также попытки представить себе те места, где происходили описываемые в романах события.
Читая о таких городах, как Париж, Лондон или Женева, он был вынужден собирать в кулак все свое воображение, чтобы хоть как-то представить их себе. В большом городе ему за всю жизнь довелось побывать всего один раз. Об этом центре цивилизации – Ибарре – у него сохранились весьма смутные воспоминания: мощеные улицы, ровные квадраты из почти одинаковых, выкрашенных в белый цвет домов, да еще разве что центральная площадь, по которой в тени высокого собора прогуливаются взад-вперед какие-то люди.
Эти неясные воспоминания были, пожалуй, единственным связующим звеном между ним и большим миром, где в основном происходило действие романов. Читая о неожиданных поворотах в судьбах героев, то и дело оказывавшихся в далеких городах с красивыми, торжественно звучащими названиями, таких как Прага или Барселона, он был вынужден признаться самому себе в том, что Ибарра, судя по всему, не принадлежала к числу тех населенных пунктов, в которых есть место большой и красивой любви.
В юности, на пути из горного поселка в амазонские дебри они с Долорес Энкарнасьон дель Сантисимо Сакраменто Эступиньян Отавало проехали два других города – Лоху и Самору. Впрочем, в обоих этих городах они задержались очень ненадолго, и теперь Антонио Хосе Боливар вряд ли смог бы сказать со всей определенностью, возможно ли горение настоящей любви на их территории.
Но больше всего ему нравилось представлять себе снег – думать о том, какой он, да и вообще что это такое.
Еще ребенком он видел снег издалека: белое покрывало, неровное, словно сшитое из множества ягнячьих шкур, опоясывало склоны вулкана Имбабура. Познакомиться с этим природным явлением ближе старику не довелось, и порой он воспринимал поведение героев книг как немыслимую дерзость: ведь если верить тому, что написано, то они запросто могли ходить по редчайшей красоты ковру, явно нарушая его целостность и даже не задумываясь, что он просто-напросто может испачкаться.
В те дни, когда дождя не было, старик вылезал из гамака еще затемно и спускался к реке, чтобы помыться. Затем он готовил себе еду – сразу на несколько дней: немалое количество риса, большую миску нарезанных ломтями и обжаренных зеленых бананов и куски обезьяньего мяса, если, конечно, этот деликатес оказывался в его распоряжении.
Переселенцы не слишком высоко ценили обезьянье мясо. Они никак не могли взять в толк, что это жесткое и непривычно пахнущее мясо всеядного и самого высокоразвитого из животных куда богаче протеинами, чем плоть выкормленных одной растительной пищей и совершенно бестолковых свиней и коров. Было у обезьяньего мяса и другое достоинство: для того чтобы прожевать плотный, порой похожий на подметку кусок, человеку – особенно тому, кто не располагал полным набором здоровых, годных к службе зубов, – приходилось подолгу жевать его. Это быстрее давало ощущение утоления голода, а организм получал ровно столько пищи, сколько ему было необходимо, не перегружая при этом попусту желудок и всю пищеварительную систему.
Запивалась еда чашкой крепкого кофе. Зерна Антонио Хосе Боливар обжаривал сам на большой чугунной сковороде. Сам же он их и молол при помощи двух подходящих по форме камней. Сладость кофе придавали несколько осколков большой сахарной головы, а крепость его повышалась за счет некоторого количества добавляемой в чашку фронтеры.
В сезон дождей ночи тянулись дольше, и старик валялся в гамаке до тех пор, пока голод или желание облегчить мочевой пузырь не заставляли его вылезти из постели.
Одним из немногих преимуществ сезона дождей являлось то, что в это время года можно было не заботиться о завтраке. Достаточно было спуститься к реке, нырнуть, перевернуть на дне несколько камней, покопаться в иле – и в распоряжение Антонио Хосе Боливара поступала дюжина вкуснейших раков.
В то утро все шло как обычно. Старик разделся, обвязал себя вокруг пояса веревкой, конец которой крепко привязал к одной из опор пристани. Это делалось на тот случай, если внезапно ускорившееся течение станет сносить его от берега. Не меньшую опасность могло представлять и столкновение с каким-нибудь тяжелым бревном, из тех, что река в это время года в изобилии несет в своих мутных водах. Наконец, зайдя в воду по грудь, старик глубоко вдохнул и нырнул.
Вода была совершенно непрозрачной, но это не помешало опытному ныряльщику сдвинуть с места несколько камней и ловко взрыть руками ил под ними. Потревоженные раки сами вцеплялись ему в пальцы клешнями. Антонио Хосе Боливару оставалось только потерпеть, пока их соберется достаточное количество.
На берег он выбрался с целой грудой отчаянно извивающихся раков.
Отцепляя их одного за другим от своих пальцев и перебрасывая пленников в припасенный мешок, Антонио Хосе Боливар вдруг услышал какие-то крики.
– Каноэ! Там каноэ! – доносилось со стороны поселка.
Старик напряг зрение, пытаясь разглядеть сквозь пелену дождя приближающуюся лодку. Это оказалось абсолютно безнадежным делом. Капли падали на речную гладь с такой частотой, что даже крути от них не успевали разбегаться по поверхности воды.
Кто бы это мог быть? В такой ливень, в самый разгар сезона дождей отправиться в путешествие по реке мог только безумец.
Крики по-прежнему не стихали, и вскоре старик смог разглядеть сквозь завесу дождя силуэты нескольких человек, сбегавших по берегу к пристани.
Антонио Хосе Боливар оделся, оставил мешок с раками у входа в дом, накрыв пленников в целях лучшей сохранности тяжелой глиняной миской, и, набросив на плечи полиэтиленовый дождевик, пошел в ту сторону, откуда доносились голоса.
На место происшествия он прибыл одновременно с алькальдом. Толстяк явился на берег голый по пояс, укрываясь от ливня под огромным черным зонтом. Несмотря на такую защиту, все его тело сочилось собственной влагой.
– Какого черта? Что здесь происходит? – прокричал алькальд, обращаясь к тем, кто уже собрался на берегу.
Вместо ответа ему показали на лодку, уткнувшуюся в берег чуть выше пристани по течению. Такие подобия индейских каноэ делали на скорую руку золотоискатели. Изготовленные без должного умения и усердия, эти суденышки с трудом держались на плаву. Вот и это было наполовину заполнено водой. Не затонуло оно только потому, что было сделано из не успевшего промокнуть насквозь дерева. В лодке лежал покойник. У него было разорвано горло, а руки сплошь покрыты глубокими царапинами. На одной кисти – той, что свешивалась за борт, – пальцы уже были объедены рыбами. Кроме того, у трупа не было глаз. Скальные чайки, небольшие, но невероятно сильные, красного цвета птицы – единственные из пернатых обитателей сельвы, способные летать в разгар сезона дождей, – позаботились о том, чтобы навсегда лишить лицо покойника какого бы то ни было выражения.
Алькальд распорядился, чтобы труп вытащили на пристань. Опознали покойного довольно быстро – по зубам.
Это был Наполеон Салинас – золотоискатель, побывавший накануне на приеме у доктора Рубикундо Лоачамина. Салинас был одним из тех немногих, кто настаивал не на удалении сгнивших зубов, а на заделывании зиявших в них дыр золотыми самородками. За последнее время его рот превратился в настоящую золотую россыпь. И вот теперь на лице покойника в буквальном смысле слова сверкала улыбка. Впрочем, на собравшихся эта ухмылка судьбы не произвела особо сильного впечатления.
Алькальд покрутил головой и, найдя взглядом старика, спросил:
– Ну и?… Что скажешь? Опять та кошка?
Антонио Хосе Боливар Проаньо наклонился над покойником. Мыслями при этом он был далеко – у своего дома, где остались в мешке раки, придавленные миской. Внимательно осмотрев рану на шее трупа, он перевел взгляд на изодранные руки и, разогнувшись, утвердительно кивнул.
– Ну и черт с ним! Одним больше, одним меньше… Рано или поздно все там будем. А этим ребятам вообще на тот свет прямая дорога, – заметил алькальд.
По-своему потный толстяк был прав. Во время сезона дождей золотоискатели сидели в своих плохо построенных и протекающих хижинах, дожидаясь, пока ливень хоть ненадолго стихнет. Впрочем, эти перерывы в бесконечных дождях были недолгими. Скорее их можно было считать коротким отдыхом, который давали себе тучи, перед тем как разразиться еще более сильным ливнем.
Золотоискатели слишком буквально понимали старую присказку насчет того, что время – деньги: они пытались работать в любых условиях и использовали для этого каждую минуту, когда стихал дождь. Если же погода не давала им такой возможности, они днями напролет резались в карты, при этом всячески обманывая друг друга. Ставки росли, обоснованные и необоснованные подозрения в шулерстве возникали все чаще, и не было ничего удивительного в том, что по окончании сезона дождей кое-кто из золотоискателей оказывался в списке без вести пропавших. Стали ли эти несчастные жертвой резко поднявшейся воды, заблудились ли в сельве или были выброшены в чащу уже мертвыми после очередной ссоры – этого не было суждено узнать никому.
