Девушка легла, прижалась ко мне. Тело ее было горячее, а волосы местами еще не достаточно просохли. Она обвила мою шею рукой. От этого у меня закружилась голова, не так, чтобы все завертелось вихрем, но ощутил непонятное опьянение и легкий полет в невесомость. В синий космос. Тысячи звезд летели нам навстречу, поравнявшись, обдавали нас голубовато-желтым сиянием и летели дальше.
* * *
Днем, к одиннадцати часам, я был у докторши в Малаховке.
Ене Черсуевна надавно отпустила пациента, в доме витал терпкий запах паленой травы полыни. Мы сидели с ней на кухне, и пили чай из электрического самовара. Внучка Люся уехала по делам в Москву.
— У меня из головы не выходит история вашей жизни, — сказал я, выждав момент, чтобы начать разговор на мучившую меня тему.
— А-а, — протянула старушка. — Моя внучка успела тебе рассказать?
— Да. Хотелось бы знать подробней. Про ту медицинскую школу, про жизнь в Америке… Как вы с группой выпускников оказались в Советском Союзе, как сидели в лагере…
— Зачем тебе это?
— Мне интересно. Может, когда-нибудь я захочу книгу написать.
— Книгу, говоришь? Пожалуй, в моей жизни есть история. Да в жизни любого другого человека есть история. — Светлое лицо старушки сгладилось, морщины все словно исчезли, а глаза, карие, покрытые пеленой дымки, заблестели живым блеском. Она улыбнулась и предалась воспоминаниям.
— Мой отец Син Черсу был доктором Восточной медицины. Он прибыл в Америку из Кореи в тридцатилетнем возрасте. Встретил там молодую девушку, работницу швейной фабрики, мою маму. У них родилось пятеро детей. Я была самой младшенькой и единственной девочкой. Отец принимал больных дома, и я часто наблюдала, как он их лечит. Из всех детей только я пошла по его стопам.
Вскоре отец осуществил свою давнюю мечту — привлек меценатов и построил частную медицинскую школу. Набрал двадцать учеников. До обеда он читал лекции, а после обеда вел практические занятия — лечил пациентов, а ученики наблюдали. Кроме этого в школе преподавали анатомию человека, историю, географию, психологию и философию. Надо отметить, что я была единственной девочкой в группе среди девятнадцати мальчишек. Не знаю, почему, но отец не брал в школу девчонок. Для меня он сделал исключение, потому что у сыновей своих он не обнаружил склонностей к медицине, а ему очень хотелось кому-то из детей передать свои знания.
На следующий год мы перешли на второй уровень, а на первый уровень отец принял еще пятнадцать ребят новеньких.
Таким образом, проучившись четыре года, мы окончили школу. Попечительский совет во главе с моим отцом отобрал из числа выпускников десятерых самых лучших и отправил их в путешествие по Европе. Я тоже оказалась среди них. Нас посылали не только мир посмотреть, но главным образом для того, чтобы в Старом Свете мы почерпнули все полезное в области медицины. А при случае — применили на практике нашу методику лечения.
В Нью-Йоркском порту мы сели на корабль, отправлявшийся в Англию, такие счастливые, молодые. Но кто мог знать, что возвратиться назад нам уже было не суждено? — Ене Черсуевна достала из пачки "Мальборо" сигарету, закурила.
— А вы помните всех из вашей группы? — спросил я.
— Как же… — ответила старушка, — они стоят всегда перед моими глазами… Дик Томсон, Тони Макдональд, Роберт Блюм, Джон Фостер, Стив Лекревски, Митио Асада, Павел Левин, Джимми Ан, Ричард Ли.
Когда докторша произнесла имя Павла Левина, сердце у меня в груди забилось учащенно.
— Вы сказали — Павел Левин, он был русский! — спросил я взволнованно.
— Да, из семьи русских эмигрантов, — ответила Ене Черсуевна. — И самый молодой в нашей группе. Ему было всего восемнадцать.
— Что вам известно о нем? Какова его дальнейшая судьба?
— Боюсь, что Павла Левина и всех остальных ребят постигла горькая участь. Когда мы из Европы прибыли в Москву, нас на другой день арестовали чекисты. Держали в общей камере. Тогда мы дали друг другу слово, что если одному из нас удастся вернуться в Америку, тот расскажет родным обо всем… В 97-м я летала в Нью-Йорк, разыскала брата и племянников. А из учеников нашей Школы — никого. И родственников погибших моих друзей не нашла. Наверное, разъехались кто куда. Шутка ли сказать — столько лет прошло… Я часто задаюсь вопросом: неужели ребята все умерли в лагерях? Неужели я одна уцелела?
"Ваш бывший однокашник Павел Левин живет в городе Твери!" — хотелось воскликнуть мне. Но я сдержался. Ведь надо было все проверить.
— Он был влюблен в меня… — с улыбкой покачала головой старушка Ене. — Это было его первое чувство в жизни. Поэтому я не отвергала его любовь, я думала, что время все покажет, что не стоит торопить события. Я ведь была на три года старше Павла… Я хотела заботиться о нем, как старшая сестра заботится о младшем брате, хотела быть рядом с ним. Но нас раскидали по разным лагерям. Меня посадили в вагон и повезли на шахту под Владивосток. В вагоне со мной были женщины. Всех нас объединяла одна судьба — мы ехали навстречу неизвестности. Хотелось с кем-нибудь поговорить, за что меня арестовали, и куда меня везут? Но я не знала русского языка, и только отчаянно кусала губы и плакала. Потом нашлась одна девчушка, Вера Грачева, ивановская ткачиха, немного знавшая английский. Мы с ней подружились. Вера рассказала, что ее осудили за то, что она опоздала на работу. Я тогда не могла поверить, что за это можно посадить в тюрьму. Но, оказалось, что почти у всех женщин в вагоне похожая история — их осудили за мелкую провинность.
За две недели, что мы добирались до места, я уже знала много русских слов. Во Владивостоке нас с Верой разлучили. Я попала в лагерь близ городка Артем, жила в женском бараке. Каждое утро мы спускались в шахту, работали наравне с мужчинами, катили вагонетки с углем. Вечером, грязные и чумазые, возвращались в барак, умывались кое-как, ели баланду и валились спать. Я жила надеждой, что чекистское начальство в Москве обнаружит ошибку, что я никакая не шпионка, и меня выпустят. Но надо было писать письмо в Москву, за меня это никто не сделал бы. Поэтому я усиленно изучала русский. Пришла холодная зима. Многие женщины страдали простудой и кашляли, а лекарств никаких. Тогда я решила рискнуть, — сказала женщинам, что я знаю способ, как их вылечить. Те сказали: "Давай! Все равно, загнемся тут все!"
У меня в узелке была мокса, высушенная трава полынь, которую я захватила с собой еще в Америке, при обыске чекисты почему-то ее не изъяли, может быть потому, что она походила на серую свалявшуюся вату. Я прижгла больным сокамерницам нужные точки на теле, а наутро они все почувствовали себя хорошо.
Потом задумала я помочь одному молодому лейтенанту. Он часто появлялся в группе солдат, которая сопровождала нас на шахту. Лицо у него было доброе, и он жалел нас. Но почему-то он особое внимание уделял мне, давал украдкой хлеб, варенные яйца, яблоки… Я делилась с подругами, но не говорила, откуда еда. А они не спрашивали, хотя, наверное, догадывались. Женщины иногда тоже получали передачу от родных, и они непременно угощали меня тоже. Так вот, в последнее время я заметила, что лейтенант сильно осунулся, побледнел лицом и часто держится за живот. Я определила сразу — у него язва желудка. Назавтра, когда мы возвращались с работы, я улучила момент и сказала лейтенанту, что я смогу его вылечить. И что необходимо приниматься за лечение как можно скорей, чтобы не запустить болезнь. Ночью мы встретились с ним в складском помещении неподалеку от нашего барака, и при свете свечи, я прижгла ему на животе три точки. Мы, конечно, сильно рисковали, если бы нас застукало лагерное начальство, нам обоим была бы крышка. Но все обошлось. В ту ночь я узнала его имя — Виктор Макаров. На другое утро я не увидела среди охраны лейтенанта. Не встретила и на второй день. Я забеспокоилась, неужели что-то не так сделала? На третий — я, наконец, увидела его, он с улыбкой кивнул мне. А когда возвращались с шахты, он дал мне хлеба и сказал, что желудок у него уже не болит и он ест нормально, чего раньше удавалось с трудом. Он сказал, что занимался другими делами в конторе, отчего и отсутствовал. А еще спросил он, смогла бы я вылечить больную девочку, страдающую эпилепсией? Речь шла о дочери самого начальника лагеря. Я сказала, что в моей практике было два случая с такой болезнью, и те пациенты выздоровели. "Хорошо, — сказал Макаров, — я подготовлю начальника."
Через неделю Виктор сам пришел за мной утром и повел к административному зданию. Начальник лагеря был мужчина высокий со строгим лицом, лет сорока пяти. Он сидел в своем кабинете за столом и рылся в бумагах. Когда мы вошли, он встал, подошел ко мне и спросил:
— Где ты обучалась медицине?
— В Америке, у своего отца, — ответила я.
— Это особая методика?
— Восточная, корейская.
