Король…
Дома он с остервенением вырвал из розеток вилки телевизора «флэтрон», DVD-плеера и компьютера, сложил все это в багажник «Фиата» и газанул к магазину подержанной техники. Продавец предложил ему за все четыреста евро. Король счел, что это грабеж. Продавец возразил, что без товарных чеков и гарантий это очень хорошая цена, и Король согласился. С деньгами в заднем кармане он вернулся в «Пьеро-Круасан». Там было полно народу, он на это и рассчитывал. Хмурая Девушка была занята и не сразу его заметила, студента-маркетолога не было видно. Он подошел к ней. И сказал себе, что он, Король, безумно влюблен. Сердце его билось «как бешеное» (dixit Король), как «скакун в галопе на ковре из цветов» (dixit Король), и он сказал, достав из кармана деньги: «Столько хватит для бляди, или ты хочешь больше?» Хмурая Девушка вздрогнула, посмотрела на него глазами, полными слез, и позвала «Фред, Фред. Он опять пришел». Откуда ни возьмись появился студент-маркетолог, кинулся на Короля и схватил его за грудки. Посетители за столиками смолкли. Все смотрели на них. Король швырнул деньги в лицо девушке со словами «вот, и не говори, что я тебе не заплатил». Студент вытолкал его на улицу и явно решал, не врезать ли напоследок, но только сказал: «Если еще сюда сунешься, я тебе башку проломлю, понял, башку проломлю». Король направился прямиком к своему «Фиату», на дворе стоял сентябрь, только что начались занятия в школах, мелкий холодный дождик пеленой висел над Брюсселем, тысячи людей пребывали в скверном настроении, и Король в том числе. Он доехал до Северного вокзала, припарковал машину у башни Мартини, было около двух пополудни, еще целых восемь часов ждать, пока блядешки с Востока хоть нос высунут на улицу. У Короля сосало под ложечкой, он со вчерашнего дня ничего не ел, в бумажнике было пусто, осталось всего тридцать центов. Банкомат сообщил ему: «извините, сальдо отрицательное». Еще извиняется, мать его, подумал Король. Что делать, когда хочется есть и нет денег, и семьи нет, и работы тоже, он не знал. Он пошел скоротать время в торговом центре «Сити-2». Зашел в «Квик», встал в очередь, заказал «гигант» с большой порцией жареной картошки и большой кока-колой, с собой, служащий положил все в бумажный пакет, «с вас семь евро пятьдесят». Король сказал с самым что ни на есть естественным видом: «добавьте еще чизбургер, только без соленого огурца», служащий отвернулся к кухне, а Король бросился бежать с пакетом в руках. Люди смотрели на него как на психа, кто-то что-то кричал вслед. Он рванул к выходу и выбежал на Новую улицу прямо к своей машине. Оглянулся назад — никто за ним не гнался. Он съел «гигант» и картошку, выпил кока-колу, потом вышел отлить на башню Мартини. Вернулся в машину, нашел валявшуюся под сиденьем кипу рекламных проспектов бытовой техники «Krefel›» и «VandenBorre›», почитал, дожидаясь ночи, вздремнул, ему снились кофейные автоматы, стиральные машины и скороварки, проснулся с привкусом смерти во рту и обнаружил, что температура упала, свет померк, а часы на приборном щитке показывают 21:40. Король улыбнулся, время было самое то.
Он поехал на туже темную улочку, где подобрал девушку в прошлый раз. Ее там не оказалось, но были две-три других, на вид совсем молоденькие и очень жалкие. Он затормозил, наклонившись, открыл дверцу со стороны пассажира девушке, которая первой подошла к нему. Она чирикнула «хелло». У нее был птичий голосок, щебет пугливой синички. Королю не хотелось разговаривать, ему хотелось одного — поскорее в лес Суань. Приемник забарахлил, поймать удалось только «Радио-1», дебаты о нидерландоязычных коммунах, стороны сцепились не на шутку, бланки, видите ли, должны составляться на двух языках, атмосфера была тягостная, и Король чувствовал, что день его коронации мог бы пройти и лучше. «Пи-и, пи-и, пи-и, пи-и, пи-и», — щебетала девушка. Она держалась поспокойнее, чем та, вчерашняя, но была явно под кайфом. Зрачки расширены до предела, и взгляд от этого казался странным, как у мертвой. Они приехали на ту же аллейку без машин и домов, и Король затормозил. Девушка начала раздеваться, но он хотел не этого. Чего-то другого он хотел, сам не знал, чего. Он вышел из машины, было темно, холодно, влажность воздуха, наверно, приближалась к восьмидесяти процентам, пахло землей и прелыми листьями. Девушка прощебетала «пи-и, пи-и, пи-и?» с вопросительной интонацией и тоже выбралась наружу, натягивая одежки. Королю хотелось заплакать, девушка прильнула к нему, но он ее оттолкнул. И закричал: «ПОЧЕМУ ВСЕ ТАК ПАСКУДНО, НЕ МОГУ, ОБРЫДЛО, ОДНО ПАСКУДСТВО, ЗА ЧТО МНЕ ТАКОЕ?» Девушка отозвалась: «пи-и, пи-и, пи-и, пи-и, пи-и, пи-и». Он подошел, взял двумя руками ее шею, она была тоненькая, как запястье, под его пальцами быстро-быстро билась жилка. Ему хотелось стиснуть ее, он сам не знал почему. Лицо девушки стало красным, и он разжал руки. Она защебетала: «ПИ-И, ПИ-И, ПИ-И, ПИ-И, ПИ-И», сердито, но не убежала. Какая она чудесная, вдруг заметил Король, обдолбанная по маковку, но чудесная. И тут он заплакал, слезы были горячие, словно лились из бойлера, он плакал долго, стоя перед девушкой на обочине этой стылой дороги за чертой Брюсселя, судорожные рыдания сотрясали его грудную клетку, из носу текло. Девушка шагнула к нему и обняла, от нее пахло духами и табаком, она прижала его к себе, щебеча: «пи-и, пи-и, пи-и, пи-и, пи-и» очень ласково. Никто никогда не обнимал его так. Он спасет эту девушку, решил он, вытащит ее, и они будут жить вместе, и любить друг друга, как сумасшедшие, и поедут в Италию. Он сказал ей: «я люблю тебя, моя любимая». Никогда и никому он этого не говорил за всю свою жизнь, Хмурая Девушка была теперь лишь малюсеньким воспоминаньицем. А щебетунья ответила ему: «пи-и, пи-и, люблю, любовь, амур, Жискар д'Эстен, Франсуа Миттеран, вив ля Франс». Король наклонился к ней, ему хотелось поцеловать ее в губы. Он никогда никого не целовал в губы, даже лондонскую Фабьену, но щебетунья отвернула голову. Король сжал руками ее лицо и снова попытался поцеловать. Девушка вырывалась, крепко сжав губы, и Король почувствовал, как огромная красная волна захлестнула его мозг, он снова сжал птичью шейку, с ума сойти, до чего здорово было ее сжимать, он чувствовал что-то до чертиков приятное, вроде как вся скверна его жизни перетекала с него на девушку, даже голова закружилась. И тут, Бог весть как, девушка исхитрилась достать из кармана баллончик и — пшшшшш!
Прямо в глаза Королю. Он упал навзничь, ослеп, не мог дышать, и только слышал, как убегала девушка. Пролежал он, наверно, целый час, прежде чем смог подняться, весь в грязи, да еще, падая, поранил руку и загибался от холода. Он совершенно не знал, что теперь делать, впервые в жизни до такой степени не знал, пойти, что ли, куда глаза глядят, — и больше никаких мыслей, грядущие дни представлялись ему «большущей кучей дерьма» (dixit Король). Было черно как в печи, и от уснувшего Брюсселя доносились до него мокрые шорохи.
Она смотрела на него, спящего. Чудесно, подумалось ей, смотреть на человека, которого любишь, когда он спит. Во сне все его черты смягчались освобожденно, как будто кто-то расстегнул сотню бретелек и бретелечек разом — уфф! — и это было почти другое лицо. Он становился похож на себя маленького, на того ребенка, которого она видела в его семейном альбоме. Он был также красив, но выглядел нежнее. Интересно, все выглядят нежнее, когда спят? А Гитлер выглядел нежнее, когда спал? Она сама удивилась своим мыслям.
Не было никакого резона думать о Гитлере, глядя на него. Ее муж — самый милый человек из всех, кого она когда-либо встречала. За три года, что они были вместе, у них случались размолвки, когда он нервничал из-за своей работы в компании по техническому обеспечению, когда они готовились к свадьбе, когда она повидалась с тем парнем, который ухлестывал за ней раньше… Но они никогда не ссорились всерьез. Он сказал ей однажды: «Прекрати, не раздражай меня!» И она прекратила. В другой раз он сказал: «С ума сойти, до чего ты упрямая», и она больше не настаивала. Так сложилось, она любила его, любила его лицо, и то, что он так аккуратен, почти по-военному, любила, когда он распоряжался, точно ответственный руководитель на совете директоров. «Для свадебного путешествия, — говорил он, — у нас есть, в принципе, два варианта, Африка и Азия». «Лично я, — говорил он, — предпочитаю Азию, обойдется немного дороже, зато там все лучше поставлено».
«Туристическая инфраструктура в Индии, — говорил он, — за последнее время сделала большой шаг вперед. Есть организованные туры, пятизвездные отели, большие города, храмы…» Она отвечала «да, да, да» и смотрела на выпуклую голубую жилку на виске мужа. Смотрела и думала, куда, интересно, течет по ней кровь, в какое полушарие мозга, какие механизмы там запускает, может быть, она питает особые клетки, ответственные за память. Как он первый раз ее поцеловал, как они первый раз занимались любовью, когда он спросил, есть ли у нее презервативы, а услышав отрицательный ответ, предпочел одеться и сбегать в дежурную аптеку, и от этого что-то странное примешалось к ее желанию, что-то медицинское, как будто она дожидалась врача, а не любовника, и сейчас ей придется принять лекарство, а не любовь. От этого она немного остыла. Пока она его дожидалась, по телевизору шел повтор передачи «Таласса» про дрейфующие айсберги в Северной Атлантике. Это ее как-то смутило, навело на мысли о собственной сексуальности, кончала ли она хоть когда-нибудь? Она решила, что да, с тем преподавателем гравюры. А кончал ли с ней когда-нибудь мужчина, по-настоящему, на этот вопрос ответить было труднее, возможно, когда она согласилась сделать одну вещь тому же преподавателю гравюры, ему это, кажется, понравилось. Обо всем этом она думала, когда он вернулся с презервативами. Они прошли в спальню, он раздел ее, вполне традиционно, начав сверху и целуя после каждой одежки. Потом разделся сам и лег рядом, ей понравилось прикосновение его тела, крепкого и горячего, и она лежала с закрытыми глазами, пока он освобождал презерватив от упаковки и аккуратно надевал его. Ей виделись айсберги, проплывавшие по морю, температура воды в котором не превышала трех градусов по Цельсию, виделся грязно-белый цвет неба над тринадцатой параллелью. Это все испортило. Потом их отношения стали регулярными, все, что нужно, подогналось друг к другу, естественно и очевидно, а она смотрела на это издалека, словно на космический пейзаж из пластмассового Лего. Все было хорошо, она познакомила его с родителями на дне рождения, который устроили у них на квартире. Он был безупречен, чуточку слишком серьезен, но безупречен. Потом настала ее очередь знакомиться с его родителями. Его отец оказался старым и насквозь больным организмом в рубашке, усеянной подозрительными пятнами. Его мать рассматривала ее с интересом биолога, обнаружившего раковую опухоль на печени лабораторной крысы. На протяжении всего обеда ей хотелось как можно скорее уйти. Она все время чувствовала, что больше не выдержит ни минуты, упадет в обморок, завизжит или убьет кого-нибудь. Почему — она не знала. Он ничего не заметил, как ни странно, она выдержала до конца, только затылок болел, и они вернулись домой. Тут ей почему-то захотелось умереть, она смотрела, как он чистит зубы, слышала шум воды в туалете, потом он лег к ней в постель, придвинулся поближе, от него пахло мясом и мятой, он погладил ее грудь, она не противилась, и тогда айсберги Северной Атлантики снова всплыли под свинцовым небом.
