Лини заботилась о том, чтобы его никто не тревожил, но в один из дней, решительно отстранив ее, старая синьора, заявившая, что она мать Карло, вошла в комнату Энрико. Темные глаза, глаза Карло и Паулы, горькая складка вокруг рта… Уходя, она оставила на комоде флорентийскую лампаду с высокой ножкой и двумя горловинами. Это лампада Карло, та, что погасла от избытка перелившегося через край масла. Синьора вышла, Лини, провожавшая ее до порога, краем глаза увидела лампаду и то, как Энрико, опираясь на подушки, внимательно ее разглядывает.
21 сентября 1933 года местопребывание Энрико изменилось, из округа Гориции он переехал в округ Умаго в Истрии. Эта зафиксированная бюрократами перемена была одним из тех немногих следов его существования, что трудно запутать. Бегство в Аргентину оказалось нигде не зарегистрированным, поэтому ему трудно было точно восстановить в памяти детали той истории, в ней поблекли места и времена происходивших событий, которые могли бы четко засвидетельствовать записи в бумагах. Умаго означало, разумеется, Сальворе, бывшее его составной частью.
Это было время, когда он вызвал неподдельный интерес у людей, производивших записи в государственных книгах регистрации гражданских актов и кадастровых реестрах. В 1934 году Энрико женился на Аните Предонцани. Она красива, очень красива, служит на почте в Сальворе. Она тут же проявила большую симпатию к нему и намеревается, рассчитывая на свою грацию и свою способность спокойно идти к поставленной цели, сделать его меньшим дикарем. Эмма Луццато Михельштедтер, мать Карло, поздравила его, восхвалив благоразумность брака вообще и женитьбы в частности, хотя она и написала, что «не может привыкнуть к мысли, что Мреуле мог стать мужем». Паула тоже вышла замуж за одного швейцарца, немного странно, что теперь она зовется Винтелер.
Энрико принадлежат четыре гектара земли, которую ему продала семья Бенедетти, оливковые деревья, несколько посадок виноградной лозы, немного фруктовых деревьев и участок поросшего пиниями побережья там, где они остановились в тот вечер в августе 1909 года с Карло, Нино и Фульви-арджаулой. Из Гориции он привез кое-что из мебели, выбранной на мебельном складе среди стоявших там более громоздких и источенных червями образцов, и запас старой одежды, так, по крайней мере, никогда не понадобится покупать новой. В доме нет никаких часов, лишь солнечные часы снаружи, прибитые к сероватой стене. Двух стульев у кровати более чем достаточно для того, чтобы повесить на них одежду. Когда ложишься спать, удовольствие доставляет независимость от абсолютно не обязательных вещей, а также и равнодушное отношение к вещам необходимым. Nacktes, kahles Selbst[53], помечает он в синей тетради, обнаженная и голая суть личности, штиль желаний, ни единого дуновения ветра в сердце.
В доме нет ни электрического света, ни радио. Анита обнаружила, что он более бесчувствен, чем она раньше полагала, и даже в те моменты, когда они лежат под одеялом, ей не удается уговорить его передумать. Для чтения вечерами ему хватает лампады Карло. Книги находятся в большом, обитом медными гвоздями бауле или под кроватью, между досками и матрасом. Когда Энрико, опершись на подушки, возлежит на кровати, он может на ощупь, не глядя вытащить любую нужную ему книгу. Он знает на память, где располагаются проповеди Будды или стихи Карло, рука в темноте не ошибется даже на пять сантиметров. Из поэзии вечерами больше всего он читает «К Сении», «о виденном на дне морском тебе лишь, Сения, хочу поведать».
Анита работает на почте, и ему приходится часто готовить, он варит сбродаус, сборный суп, что можно есть в течение трех дней. Но при разогревании суп часто убегает и подгорает, потому что Энрико забывает его на плите дровяной печки, отапливаемой шишками. Он ходит собирать их в лес, расположенный неподалеку внизу, и принесенные шишки с треском сгорают в печке. Он сам возделывает табак и потом изготавливает короткие, толстые сигареты. Если приходят гости, он сбегает из дома и уходит на берег. Их часто навещает доктор Янес, живущий в Вальдотре, что тоже лежит у моря, но немного ближе к Триесту, и они втроем проводят приятные часы за беседой, фантазируя о путешествиях. Но сам он не ходит даже в Бассанию, что расположена от них на расстоянии чуть более километра, где находится небольшая остерия[54]. Когда Анита и Янес начинают настаивать, чтобы туда пойти, Энрико позволяет им вдвоем отправиться в остерию, а сам остается курить и смотреть на море поверх пиний.
Угасает вечер. Интересно все же, не отрывая взгляда, замечать последовательные переходы, скачки этого угасания. От момента, когда солнце касается вот той пинии внизу, до момента захода существуют четыре, а может, и пять таких цветовых переходов. Самый заметный из них предпоследний, всего на мгновения преобразующий слабеющие лучи разноцветной, светящейся дуги, когда на почти черном, иссиня-зеленом фоне высвечивается огненная медная монета, скатывающаяся вниз и исчезающая позади сероватой завесы.
После этого он идет прогуляться до пансиона Гамбоз или до пансиона капитана Пелиццона по другую сторону небольшого ущелья, или же идет поболтать с живущим чуть ниже капитаном Чиполлой. Но это его быстро утомляет. «Дражайший Гаэтано, — пишет он Кьяваччи, — получив от судьбы привилегию подружиться с Карло, мы слишком мало удовлетворяемся тем, что дают нам другие знакомства».
Он перечитывает Будду, проповеди последних дней, в которых Всеблагой поднимается от крайних границ ощущения до растворения ощущаемого, прочитывает также «Генеральный капитул провинции Истрия по регулированию сдачи земли в испольщину» и делает карандашные пометки на полях рядом с главами, интересующими его больше всего. Статья седьмая: колону следует воздерживаться от выполнения разных работ, перевозок и другого труда физического свойства, равно как и работ с использованием принадлежащего усадьбе скота, в пользу третьих лиц. Статья десятая: колону разрешено разводить домашнюю птицу в количестве, не превышающем трех голов на каждого члена его семьи, плюс необходимая для воспроизводства матка. Он может вырастить до зрелого состояния одного поросенка для потребностей только собственной семьи.
У Энрико на самом деле имеются испольщики-колоны, синьор Буздакин с женой и, к сожалению, двумя детьми, если они родят третьего, он прогонит их прочь, отрезал он им раз и навсегда. Да и этих двоих ждет беда, если они посмеют поднимать шум, как внутри дома, так и снаружи на улице, и пусть родители научат их не реветь и не носиться по полям и по лесу. Сам колон — хороший человек, компанейский, как и все мужчины, но глаза его жены, спокойные и чуть прикрытые крестьянскими морщинами, глядят на него так, как будто бы прочитывают на лице Энрико гораздо больше, чем он сам может прочесть на ее лице. У женщины широкие бедра и крепкие руки, красивые руки. Они сеют, собирают урожай, готовят еду, моют посуду, стирают белье — в том числе и белье Энрико — прочные руки, держащие амфору жизни в настоящем времени.
У жены Буздакина добрый взгляд, это насмешливая и материнская доброта, но необходим все же порядок, законы ненавистны, но нельзя же прожить всю жизнь на чердаке у Нино, за его пределами жизнь жестока, и беда, если бы не существовало этих ненавистных законов. Энрико их презирает, но соблюдает со всей тщательностью, иначе не знаешь, куда можно зайти, если отдать себя на откуп этой дружеской улыбке в глазах женщины, что держит на руках ребенка.
Хорошо, если бы она, как и этот глупый ребенок, да и другой, что еще больше вопит, научилась, хорошо, если бы все они сами по себе осознали, что они не живут, что никто не живет. Необходимо знать, что человеку всегда нечего терять, не потеряны даже и те куры, которых можно было бы развести сверх правил, которых Энрико в соответствии с уставом придерживается, только когда люди это понимают, они становятся свободными. Лишь рабы взывают к правам, свободный человек имеет обязанности.
Необходимо придерживаться правил договора, который заставляет отказываться, скрупулезно их придерживаться. Энрико не боится ни людей, ни пум, ни вьюжных порывов темной боры, обрушивающейся на барку в открытом море, но перед параграфами и запятыми он пасует. Закон гласит, что колоны должны обрабатывать землю на условиях испольщины, чтобы разделять затем полученную продукцию пополам с хозяином. Он хозяин и поэтому должен следить, чтобы все было в соответствии с законом, неправильно, например, что дети поедают часть фруктов, срывая их с дерева, так как съеденные яблоко или гроздь винограда потом не включаются в окончательный зачет.
Он внимательно следит за тем, чтобы двое детей не распускали руки. Они сходят с ума по инжиру, но инжир принадлежит ему, и не он создал мир таким, как есть, он и думает подобно Будде — не хотеть жизни, не желать ее, — и все же никому не дозволено пялить глаза и прикасаться к его инжиру. Время от времени Энрико срывается во гневе до сквернословия, если он недосчитается какого-либо початка или какого-то плода, тем хуже для них, и напрасно жена Буздакина так на него смотрит, когда он ругается на чем свет стоит. Он помечает на листочках, которые отрывает от блокнота, приход, расход, поставки: предоставлено Титу, двоюродному брату Аниты, работающему в пансионате, — 500, истрачено на зерно, выданное колону, — 66, на покупку плуга — 70, на питание — 50.
