— Как ты мог?! — гневно спрашивает Севина мама, вытирая влажные руки кухонным полотенцем.
— Как ты мог?! — вторит Севин папа.
— Ты же живешь в этом городе… — Это Севина мама.
— …И ты не помнишь нашей народной национальной песни «Давно не бывал я в Донбассе» на музыку Богословского, стихи Доризо?! — негодует Севин папа.
— Тебе звонит эта! Из Черновиц! Эта! С Западной Украины… — Севина мама неопределенно помахивает полотенцем в ту сторону, где, по ее мнению, должны находиться город Черновцы и я. — …И ты даже не можешь дать достойный отпор этой… этой… этой…
— Этой бандеровке! — подхватывает знамя Севкин папа. — Этой западэнке! — Севин папа возмущенно пожимает плечами и обреченно машет рукой, наконец осознав, что в Севином патриотическом воспитании есть невосполнимые пробелы.
— …И ты не можешь дать отпор, — голос мамы крепнет, — и хоть немного в кои веки похвалиться своим краем! Нет, ты — не патриот! — выносит она вердикт. — Ты — ничтожный космополит!
— Ты в этом городе вырос! — Папа, убежденно.
— Ты здесь бесплатно родился! — Мама, не очень уверенно.
— Ты здесь бесплатно учился! — С легким сомнением папа.
— Ты здесь бесплатно работал! — Мама и папа, не колеблясь и хором.
— Звони! — Севкин папа разгневан не на шутку. — Звони ей! Сейчас мы ей покажем! Сейчас!
— Куда? Что? Зачем? — Севка, испуганно.
— Звони давай в Черновцы! — Севкин папа решительно снимает трубку телефона.
— Звони ей, этой националистке! — требует справедливости Севкина мама. — Звони! Давай, звони! Де-ти!!! Все ко мне! Гриша! Юля! Наташа! Миша! Все идите сюда! Позовите тетю Любу и дядю Женю из соседней квартиры. Все пойте сюда, в телефон, когда я махну вот так! Поняли? Если этот не может, так давайте мы! Сейчас мы ей покажем, этой! Мы покажем ей День города!
У меня зазвонил телефон. В это время Севкина мама на том конце провода махнула полотенцем. И из моей трубки зазвучал, загремел слаженный хор. Пели с истинным чувством:
Давно не бывал я в Донбассе,
Тянуло в родные края,
Туда, где доныне осталась в запасе
Шахтерская юность моя.
Осталась она неизменной,
Хотя от меня вдалеке.
Там девочка Галя живет непременно
В рабочем своем городке,
В шахтерском своем городке…
И тут во мне то ли древний местный инстинкт взыграл, то ли имя «Галя» меня подтолкнуло, заорала:
Галю моя, Галю,
Дай воды напыться!
Ты така хороша —
Дай хочь подывыться…
— Ах, так! — это уже вскричал Сева. И махнул рукой:
Спят курганы темные, солнцем опаленные,
И туманы белые ходят чередой.
Через рощи шумные и поля зеленые
Вышел в степь донецкую парень молодой…
И тут ко мне присоединились уже мои папа с мамой и даже дети, потому что я включила спикерфон:
Чэрвону руту нэ шукай вэчорамы,
Ты у мэнэ едына, тилькы ты, повир…
На что вдруг сам Сева, причем довольно правильно, затянул:
Это было в Краснодоне,
В грозном зареве войны…
И хор за ним грянул:
…Комсомольское подполье
Поднялось за честь страны!..
Что сказать? Конечно, мы все же победили. Хотя о донецком крае и много песен написано, но все же у нас их больше. Хотя нет, не победили. Ничья получилась. Поскольку в конце уже все вместе, на обоих концах провода, с удовольствием выпевали:
Ты казала: в понэдилок
Пидэм разом по барвинок.
Я прыйшов — тэбэ нема,
Пидманула-пидвэла!
Все девчонки, подруги моей дочери, завидуют, что у Линки есть старший брат. Это так здорово, ноют они, наблюдая, как Линкин брат забирает ее из школы на машине, старший брат — это как охранная грамота: никто тебя не тронет, не обидит, вообщееее…
На что я отвечаю подругам моей дочери, что необязательно иметь старшего брата. Иногда можно иметь младшую сестру и тоже чувствовать себя очень защищенной.
Сказала я им и подумала, что пора-пора написать про мою сестру Таню.
Она — чистое золото. Так говорил наш одесский дедушка. Так считали все вокруг. Почему «считали»? Она и сейчас — чистое золото.
В детстве она очень меня выручала — помогала мне есть. Я ела плохо, Танька ела хорошо. И когда мама выходила из комнаты, где мы ели, Танька успевала съесть из моей тарелки что-нибудь для нее привлекательное.
А сейчас я ем хорошо. Поэтому, когда я приезжаю к Таньке в гости, она всегда готовит мне вкусное. А готовить она умеет. А чего она не умеет?
Танька — искусница и мастерица. Она может сшить из лоскутков покрывало, которое не отличишь от фирменного немецкого, или стильное элегантное пальто, или дивный вечерний наряд, может смастерить из ничего роскошные шторы, исполинский ковер или миниатюрную филигранную изящную игрушку-брошь, может связать уютный кардиган или тонкий свитерок, или, например, трансформировать обычную магазинную мебель в неповторимый и штучный модуль, или сплести из шнура гамак. Она может все.
Танька купила квартиру, где до нее долго, раздольно и весело жили три поколения потомственных алкоголиков. С друзьями и случайными знакомыми. Ага. Таня свалила все безопасные стены (не несущие), перепланировала квартиру, сорвала полы, настелила новые, пару ночей посидела над чертежами, и через несколько месяцев силами Танькиных друзей и нескольких подсобников из дружественной страны Молдовы получился лучший сон дизайнера. Мало того, на все двери Танька сама сложила витражи. А потом походила, подумала, повертела носом и сшила из лоскутов натурального китайского шелка шторы такого же рисунка, как витражи. Словом, она может все, что ни спроси.
В детстве Таня любила покушать и петь песни. Ела талантливо, я уже об этом говорила, а с песнями — ну никак не получалось. Тот самый традиционный медведь, который шатается по планете и выборочно наступает людям на уши, рядом с Танькой вообще комфортно поселился, ежедневно старательно отплясывая джигу, прыгая вприсядку и выкидывая причудливые коленца на ее довольно симпатичных, маленьких, изящно вырезанных ушках.
Но нет ничего невозможного для нашей семьи.
Я стала заниматься с сестрой Таней музыкой, подолгу старательно и терпеливо подталкивая ее к ноте, в которую тыкала пальцем на клавиатуре рояля. Частенько я не выдерживала напора Танькиного страстного желания петь и виляния голосом вокруг нужной ноты, бахала крышкой фортепиано и выходила прочь из комнаты, контрольным выстрелом хлопнув дверью. Но Танька была очень настойчива. У Таньки вообще характер что надо. И в седьмом классе вдруг после тщательного прослушивания ее пригласили петь в вокальный школьный ансамбль. И она стала держать партию второго сопрано, и так ловко, не съезжая, не переползая на другие партии, чистенько интонируя сочным, хорошо поставленным голосом.
И как-то после очень успешного концерта, когда ее отметили и похвалили, Танька радостно поблагодарила меня за науку, загадочно по-щучьи сверкнув глазом:
— Я тебе еще пригожусь!
И пригодилась.
Однажды идиот второгодник по кличке Шило, мой одноклассник, играл со спичками. Круг интересов Шила был с поросенкин пятак, в девятом классе он читал с большим трудом по слогам. Судите сами, насколько он был дремучий — школьные хулиганы его даже не брали играть в секу на пустыре за школой, потому что он не понимал, как играть, и все путал. На переменах Шило обычно лазал по чужим портфелям, щипал, или колол шилом девочек (откуда и кличка, да), или, как в тот самый раз, играл со спичками. Придурок выдающийся был и опасный, в общем. Играл-играл со спичками, а большая перемена тогда длилась полчаса, ему надоело зажигать спички просто так. Сначала он прожег свой портфель, потом подошву башмака, пытался поджечь цветы на подоконнике и парту, а потом — какой бес занес меня в тот момент в класс, не знаю, — он обрадовался новой жертве:
— Ы! Ханчирооова! — И радостно поднес спичку к моему лицу.
С волдырем во всю щеку меня отправили сначала в больницу в сопровождении школьной медсестры, а потом домой. Я страшно рыдала и думала, что жизнь моя окончена, надо будет к людям поворачиваться правой стороной лица, потому что на левой будет страшный шрам от ожога.
После уроков домой пришла сестра Танька, тихо вошла в нашу общую с ней комнату, угрюмо осмотрела мою запухшую физиономию, почему-то удовлетворенно кивнула, грохнула свою кошку-копилку об пол, молча собрала монеты и принесла мне из магазина напротив дома, где мы жили, полкило конфет «Мишка на Севере», которые, как обычно, деловито помогла мне съесть. Она весь вечер была очень внимательна и даже ночью вставала смотреть, чтобы я случайно не улеглась на подушку обожженной стороной лица.
