- Да ему что, - сказал Олександр, - он сейчас в рекламе халтурит. Там, знаешь, какие гонорары? Димке вон, я же говорю, - посмотрел он в сторону беседки, откуда в тот момент донеслись какие-то крики, - за минуту в массовке, даже меньше, - триста долларов дали.
До той поры угрюмо молчавший Эдик вдруг встрепенулся:
- Триста? Что-то мало. Мне предлагали больше.
И он рассказал, что примерно месяц назад его звали сняться в рекламе какого-то крема после бритья с гонораром полторы тысячи долларов. Лицо на городские рекламные щиты - банеры. Но он отказался. Да… Почему? Ну как, почему… А вдруг он понравится, его пригласят сняться где-нибудь еще и еще? А поскольку деньги немаленькие, ему будет трудно отказаться. Потом его лицо постепенно примелькается, и тогда случится очень плохое - ни один серьезный режиссер не захочет иметь с ним дело.
Я высказал сомнение:
- Разве? А этот, как его, толстый, из пива? В каком-то неплохом фильме недавно снялся. По телевизору было.
- Понимаю, о ком ты, - сказал Эдик. - Но это, скорее, исключение из правил. - Он помолчал. - А что, в литературе не так?
Я задумался.
- Пожалуй… И так, и не так… Скорее, как ты сам сможешь. В принципе, никто не будет возражать, если ты, например, работая в приличной газете, в свободное время будешь писать романы. Даже наоборот, приятно, престиж. В наше время это редкость. (Не важно, какие романы, хоть детективы.) На пьянках и фуршетах тебя будут выставлять как местную достопримечательность - вот мол, посмотрите, что у нас есть…
- А что, - вдруг спросил Олександр, - сейчас в конторах много пьют? Давно нигде не работал.
- Где как, - сказал я, - но если каким-то боком связано с “исхуством”, то часто очень прилично. Вообще лихорадочная какая-то жизнь… Не привык еще народ к деньгам.
И я вспомнил, как недавно, зайдя по каким-то мелким делам в одну киношную контору на Белорусской, пил с тамошним начальством виски “Белая лошадь” из горла в ближайшем сквере. Впрочем, “дела” - это было в той поездке не главное. Мы в те края приехали с женой в известный магазин “секонд-хэнда”, посмотреть, как и что, и прицениться. А в контору я уж так заглянул, на обратном пути. Марина поехала на работу, а я пошел домой… Не важно.
Было лето, большой клен над нашими головами шелестел листвой, и киноначальство, периодически прикладываясь к бутылке, рассказывало мне, как спасало этот клен от произвола местных властей, хотевших клен срубить, а в сквере устроить автостоянку.
- Семьсот баксов, - рассказывал Сергей (так звали начальника), - сунули ихнему главному, семь сотен, за что!.. И при этом, что особенно обидно, я остался инкогнито для общественности, такая у нас бл…ская жизнь. Кстати, давали, рискуя собой, так как на стоянку претендовали какие-то “черные”. Они, по-моему, решили, что я псих. Чинушам-то что, им все равно, будет сквер или нет, им главное, кто больше даст, а абреки долго не могли в себя прийти. Говорит: зачэм тэбе этот дэрево? Я говорю: красиво, а он на меня смотрит, и вижу, что не верит. Ну да деньги - ерунда, деньги - это тлен, а дерево - вот, пусть растет…
Сергей читал присутствовавшей при нашем разговоре молодой коллеге стихи Игоря Северянина - как он выразился, “из прошлой жизни”, - обнимал коллегу за плечи (кстати, весьма аппетитные) и предлагал мне на спор разбить полупустую бутылку “Белой лошади” о бушприт своей иномарки, впрочем, не очень новой. Сотрудница смотрела то на него, то на меня темными и, будь я поэт, я бы сказал, томными глазами - и загадочно улыбалась.
Потом после короткой борьбы (Сергей хотел сесть за руль, она сопротивлялась) они оставили машину на улице и, обнимаясь, уехали куда-то на такси, а я, может быть, даже завидуя чему-то, тихо пошел к метро.
Я рассказал об этом случае Олександру.
- Да, - неопределенно произнес Олександр, никак не комментируя мой рассказ. - Бывает… Это что, вот раньше мы пили так пили. Еще во МХАТе. Помнишь, Эдь?
Я удивился:
- А вы что, давно друг друга знаете?
Оказалось, Эдик один раз уже учился. Во МХАТе. То есть не в самом МХАТе, а в училище при театре. Но его выгнали. За что? Дурацкая история, все началось с того, что он раскалывался в одном совершенно неподобающем месте.
- Раскалывался? - удивился я.
- Расколоться, - объяснил мне Эдик, - у актеров означает невпопад засмеяться. На эту тему существует много театральных баек. Я вот смеялся, когда мы на третьем курсе играли отрывок из “Царя Федора Иоанновича” Алексея Константиновича Толстого. Там есть место, где Минин и Пожарский приходят к Годунову1 - очень торжественный момент, кажется, они приходят сообщить о том, что собрали народное ополчение. Точно не помню. И надо же - именно в этом месте меня каждый раз почему-то разбирал жуткий смех, не знаю почему. Такой серьезный момент - а мне смешно. Дима играл в этом спектакле одного пожилого боярина из свиты Годунова, а я самого Минина. Вот мы с Пожарским входим в Кремлевские палаты, кланяемся в пояс Годунову, кланяемся боярам - все нормально, потом я встречаюсь глазами с Димычем и начинаю давиться от смеха. То есть буквально не могу произнести ни слова. Меня сперва ласково пожурили, на первый раз, потом удивились, потом “поставили на вид”, а на четвертый раз сняли со спектакля. Причем поразительно - творческий вуз, а никто не поверил, что я это не специально.
Созвали целое собрание. Я им даже объяснять пытался, так, мол, и так, ничего не могу с собой поделать, но все было бесполезно. Там была одна довольно пожилая преподавательница, заслуженная артистка еще РСФСР, так она решила, что таким образом я издеваюсь “над русской историей, А.К.Толстым и вообще всем самым дорогим для нас”. Так она сказала - сейчас же все на этом повернуты… Плюс я из Еревана. И как я ни объяснял, что я этого Толстого очень люблю (это же один из авторов Козьмы Пруткова!), - так меня никто и не послушал. Выгнали с треском. Но справедливости ради скажу, что не только за это, конечно. Все пьянка эта. Мы вот с этими двумя гавриками, - показал он на Олександра и маячившего в беседке Диму, - столько водки в те годы выпили, что если все сложить, то есть слить, - точно, этот пруд получится.
Мы немного помолчали задумавшись. Темнело.
Эдик вдруг сказал моей жене:
- Если бы не твоя Оксанка, меня бы и из ГИТИСа выгнали.
Марина удивилась:
- Почему? Я не знала.
- Ну да, - сказал Эдик. - Что интересно, дело опять было на третьем курсе и опять дошло уже до общего собрания. Сказали - исключаются такие-то (не я один) за… профнепригодность!.. Атас, формулировочка. Недавно я где-то читал, что с такой “телегой” Джузеппе Верди выгоняли из миланской консерватории. Я, конечно, не Верди, но все, даже лучшие друзья, даже те, с кем много раз пили, сидели тихо, как суслики. Тихо-тихо. И тут вдруг встала твоя подруга, с которой я даже не всегда здоровался, и ка-ак понесла на них… В смысле, что нельзя меня исключать. Что я талант, что многие талантливые люди характеризуются отклоняющимся поведением и что общественность к ним всегда равнодушна. Вспомнила Щепкина, Качалова и все такое… Даже заплакала в конце. И всех так пробрало, что меня не исключили. Все просто обалдели от ее речи, включая декана. Я сам прослезился, так себя жалко стало. Хорошая она, твоя Оксанка… - Эдик вздохнул. - Люблю ее. - Он помолчал. - Муж у нее еще такой хороший. И сын…
И тут моя жена очень оживилась. Все-таки женщины - странный народ.
- Муж? - переспросила она. - Как?! Да они же развелись! Ты что, не знаешь?
Мне показалось, что в этот момент Эдик чуть вздрогнул. Во всяком случае, я берусь утверждать, что при этих словах моей жены он улыбнулся. Но тут же погасил улыбку, она продержалась на его лице не больше мгновения, и грустно покачал головой. У него даже появился акцент, чего раньше не было.
- Да ты что? - сказал он с этим акцентом. - Вай-вай… Нэхорошо. - И он опустил голову.
- Конечно! - сказала Марина с непонятным мне нажимом. - И уже давно развелись. Полгода как!..
- Вай-вай, - сказал Эдик, не поднимая головы. - Подумать только…
Реакцию Эдуарда, оказывается, заметил не только я. Олександр, до той поры молчавший, засмеялся.
- “Нэхорошо”… - сказал он, передразнивая Эдика. - Сам-то рад небось…
Вскоре вернулись Дима и Мисаил. Оказывается, их так долго не было, потому что они ходили “еще”. Мисаил был доволен и улыбался, а Дима выглядел немного усталым, хотя был все так же энергичен. Его шкиперская борода немного растрепалась. Со словами - и пошел у них тут пир на весь мир!.. - он выставил на наш стол еще две бутылки.
И, кстати, это было уже лишнее. Я не помню точно, что было потом, но помню, что эти две бутылки, как ни странно, никакой новой динамики в процесс уже не внесли. Так бывает.
Помню, что опять провозгласили тост за дам, что Олександр, моя жена и неожиданно повеселевший Эдик порывались взять лодку напрокат и всей компанией поехать кататься, чтобы все было точно, как у Григория Сороки, а я решительно этому воспротивился и что меня неожиданно поддержал Дима… Что Мисаил опять уходил звонить по телефону и возвращался расстроенным. Помню, еще немного поговорили о литературе, снова вспомнили Сергея Довлатова… Олександр опять сказал, что Довлатов - это его любимый писатель и что он как-то обратил внимание, что у него в предложении нет двух слов, начинающихся с одной буквы - не обращал ли я внимания на это? И нет ли на эту тему специальных работ?..
