— Здравствуйте, — вареным голосом сказал он. Воцарившаяся тишина только подчеркнула неуверенность его голоса. И тотчас он бойко приступил к выступлению: — Наша встреча, наш круг народной воли — своего рода чудо. Верите ли вы в чудеса? Одно из чудес — единство народа. Достигается такое единство через сочетание разных отраслей жизни в общем хозяйстве. — Ваня проследил за легкомысленно-скорбными глазами оратора и инстинктивно оглянулся.
На мраморной стене залы поверх золотых выдолбленных буквиц ярко краснели огромные строки. Выступавший просто считывал речь, спроецированную на славную стену кремлевской залы. Ваня, непочтительно отвернувшись, мигом пробежал всю речь: «В России наступила стабильность. Мы идем поступательно и спокойно. Почти не слышно воя заграничных неприятелей. И уж точно, не слышно визга и свиста доморощенных несогласных. Мы достигли чуда: народ наделил власть абсолютным доверием».
Ваня посмотрел на президента. Тот был близок к заключительному абзацу. Он дочитывал речь, а Ваню вдруг словно что-то прожгло. Опалило внезапно вспыхнувшей любовью к замученному народу, ненавистью к себе в похабной политике, а всего вернее — накатившим желанием. Это был жаркий засос истории прямо в мозг. Отсутствие страха, одна жажда… Иван почувствовал: все, что он делал и даже думал, было бесстыже, его юношеские угрызения совести уравновешивал его же аппаратный молодой аппетит. А вот сейчас весы перекосило. Его встряхнуло. Ваню добудились! Разлепив глаза, он увидел, что стоит на карнизе и впереди — мгла, и пылает, — нет, не солнце. Огненный лунный шар одиночества. Однозначный в своей требовательности. Иван, зрячий, шагнул вперед.
— И уж точно, не слышно визга и свиста доморощенных несогласных, — прочитал ясноглазый оратор.
Ваня засвистел и завизжал.
Президент запнулся, испуганно смотрел, зашушукались одиннадцать избранных гостей, камеры повернулись в сторону возмутителя спокойствия. Адски звякнула, заколыхалась люстра высоко-высоко над залой.
— Диверсант! — абсурдно каркнул прокуренный миниатюрный учитель и, подпрыгнув, кулачком клюнул Ивана по скуле.
Ваня щелкнул зубами, поймав мутнеющий взгляд президента.
Тотчас все делегаты навалились, даже инвалид колесом наехал на башмак. Налетела прочухавшаяся охрана.
Одинаковые молодчики, пятеро, волокли Ваню по лестнице черного хода, и голова его стучала о ступени, отзываясь горячей болью и кашлем взахлеб.
Он отключился.
Ваня полулежал в пустой камере. Один в черной камере, на узкой скамье, с отсыревшим бинтом, грубо, в три слоя обнявшим голову. Перед глазами плыли глянцевые радужные круги, похожие на капли нефти, и строго горели «колобки». Ваня окрестил их «колобками», как увидел, — эти идеально круглые отверстия в кованых железных дверях. «Колобки» были наполнены ярким электричеством коридора, но в камере все равно правил мрак. Сколько прошло времени? Полчаса? Сутки? Врача бы… Врача? Да, таблетку и пить. Воды попить. Брюки спадают, пустые — без ремня, без мобильника, без паспорта.
Впереди был морок. Допросы. Крушение карьеры. И новое битье? Тюрьма? Психушка? Вспышка диковинной славы? И нищета, паскудная нищета… Кстати, где это он, — в карцере Кремля?
А что — президент? Помер? Упал с переломанными конечностями? Теперь потеряет власть?
Ваня прислушался.
— Але-гоп! УВД Китай-Город слушает! — Развинченный голос. — Нет. Зеленковича набери. Добавочный: восемь восемь. — Трубку плюхнули на рычаг.
— Сень, дай радио погромче, — раздался окрик.
— …народной воли в Георгиевском зале Кремля, — услышал Ваня динамичную жвачную дикторшу и узнал голос своей жены Кати. — В ходе круга также были обсуждены вопросы скорейшего внедрения нанотехнологий. Президент обстоятельно рассказал собравшимся о планах на ближайшие годы. Генеральный план — сохранение стабильности. Не обошлось и без забавного инцидента. Один из двенадцати гостей, — он олицетворял на встрече молодежь, — не смог сдержать бурного восторга и приветствовал главу государства радостным криком, свистом и аплодисментами. Президент охладил пыл не в меру рьяного поклонника, призвав его соблюдать этикет. Екатерина Соколова, «Русская Служба Новостей».
— Наш что ли гаврик, а? — Развинченный голос.
— А то! Отсыпается! Нервный припадок, блин!
— Я не хлопал… — с ужасом забормотал Ваня. — Я не хлопал… Я не, — он с трудом выговорил это слово, — аплодировал…
И вдруг ему за одну секунду сделалось ясно, что больше он не чародей. А был ли он чародеем раньше? Или это все грезы, удлиненное детство? Бывает так, детская блажь затягивается, сжирает жизнь и вот уже сталкивает тебя лоб в лоб с твоим каменным надгробием. «Я ничего не умею, — подумал Ваня. — Я — придурок избалованный». Свист и визг, и щелчок зубами, и драгоценное заклинание: «Рамэламурамудва», — это самовнушение. Он с болезненным воодушевлением стал перебирать житейские истории, вспоминая, как всякий раз постфактум уверялся в своей причастности к тому или иному событию. Все чудеса были только совпадениями.
Он слышал чужую бессонницу просто потому, что сам в поздний час не спал. Соседский мальчик умер от прививки, а не от мокрого свиста на дворе. Слесарь сам по себе застрял головой под ванной. А Ванин свист под стенами Министерства обороны? С чего ему втемяшилось, что именно этот свист вызвал распад страны? Но ведь губернатор говорил про микро-землетрясение внутри военного ведомства. «А уверен ли я, что он не нес застольную парашу? И причем тут я?» — спросил Ваня. На даче тараканов вывела мама — порошком. А не накручивал ли он себя, вообразив, что причастен к сносу памятника Дзержинскому, к выстрелам по Белому дому и переломам костей разных людей, пересекавших его жизненную дорожку? А болезни, настигавшие его обязательно после очередного «чуда»? Может быть, это мания воздаяния, которая воплощалась насморком, горловой болью, однажды даже воспалением легких…
Но — получается: слишком много совпадений.
Выходит, все-таки — волшебник?
Разве не удивительно хотя бы то, что именно ему («Мне, мне», — Ваня в темноте ткнул себя в грудь) выпало крамольное счастье — визжать и свистеть прямиком в румяную маску президентской физиономии.
Он слышал, как у ментов — там, где дежурный постоянно снимал трубку, хамски возглашая: «Але-гоп!» — радио пело песенку из детства, которую он в свое время не любил, почему-то она его бесила, а старые песни опять в цене. Слушай, Ваня, слушай…
Даром преподаватели
Время со мною тратили,
Даром со мною мучился самый искусный маг.
Мудрых преподавателей
Слушал я невнимательно.
Все, что ни задавали мне,
Делал я кое-как.
Да-да-да!
Юная Пугачиха, еще тонкоголосая, визгливая девчоночка, вертлявая егоза… «Вычислить путь звезды, / И развести сады, / И укротить тайфун — / Все может магия…»
Песенка мальчика-волшебника.
«А как там моя жена? Выберусь отсюда — помиримся. Обвенчаемся. Да-да-да!»
Он ощутил, что не собирается заболеть после эксцесса. Кашель куда-то делся, словно его вытрясли, пока сволакивали Ивана за ноги по лестнице власти. И еще чего-то не было. Сердце колотилось мерно. Ваня прислушался к сердцу и обнаружил: из груди пропала змея цинизма. Змеи не было. Он уже не мог вспомнить, какой она была.
«Наверно, пропажа змеи — главное чудо моей жизни», — подумал Иван Соколов двадцати семи лет отроду.
