— Их пищу есть нельзя! — кричала она. Такого презрения в ее голосе я никогда раньше не слышал.
— Да почему?
— Да потому, что она грязная!
После этого мне было категорически запрещено есть что-либо, приготовленное мексиканцами. И поэтому, естественно, тортильи стали для меня еще более вкусными и привлекательными. Потом меня еще раз застукали, когда Паппи внезапно появился в амбаре, — он пришел посмотреть, как там Изабель. Отец отвел меня за сарай для инструментов и выпорол своим ремнем. И я отказался от тортилий на столько времени, на сколько хватит сил.
Но теперь у мексиканцев был новый шеф-повар, и мне не терпелось отведать его стряпни и сравнить ее с тем, что готовил Хуан. После ленча, когда я убедился, что все заснули, я выбрался через кухонную дверь и с независимым видом направился в сторону амбара. Это был довольно опасный поход — Паппи и Бабка спали не очень крепко, даже вымотанные после работы в поле.
Мексиканцы лежали, растянувшись на траве в тени, отбрасываемой северным крылом амбара, и по большей части спали. Мигель знал, что я приду, так как мы успели с ним поговорить утром, когда встретились возле прицепа, чтобы взвесить собранный хлопок. Он собрал семьдесят фунтов, а я пятнадцать.
Он стоял на коленях, наклонившись над угольями и разогревал на сковородке тортилью. Он перевернул ее, подбросив в воздух, а когда она подрумянилась, положил на нее тонкий слой мелко порубленных помидоров, лука и сладких перцев — все из нашего огорода. Еще туда было добавлено немного ипомеи и толченого жгучего перца, который не произрастает в штате Арканзас. Это мексиканцы привезли с собой, в своих дорожных мешках.
Пара мексиканцев заинтересовались тем, что я хочу попробовать тортилью. Остальные же продолжали с большим усердием храпеть, на всю катушку используя сиесту. Ковбоя среди них не было. Встав в углу, чтобы мне был виден весь дом и любой Чандлер, если он вдруг появится, я съел всю тортилью. Она была горячая и очень острая на вкус и сочная. Особой разницы между произведениями Мигеля и Хуана я не заметил. Обе были потрясающе вкусные. Мигель спросил, не хочу ли я вторую, а я легко мог бы умять еще одну. Но мне не хотелось слишком уж налегать на их пищу — они и так все были тощие и маленькие. А в прошлом году, когда меня застукали, все взрослые по очереди ругали и срамили меня, обрушивая на мою бедную голову лавины презрения и негодования. А Бабка проявила истинно творческий подход и даже изобрела новый грех — отнятие пищи у менее обеспеченных людей. Мы ведь были баптисты, так что для нас всегда существовало множество грехов, которые вечно нас преследовали.
Я сказал Мигелю спасибо и тихонько пробрался обратно в дом и уселся на крыльце, не разбудив ни одного из Спруилов. Я забрался в качалку, как будто все время там спал. Никто не проснулся, но и я не мог заснуть. Откуда-то налетел легкий ветерок. Я лежал и мечтал о днях, полных безделья, когда можно сидеть на веранде, а не собирать хлопок и вообще ничего не делать, разве что удить рыбу в Сент-Франсис-Ривер да ловить мячи на переднем дворе.
* * *
Работа во второй половине дня меня чуть не доконала. Ближе к вечеру я с трудом дохромал до прицепа, волоча за собой мешок с собранным хлопком, изнемогая от жары и жажды и насквозь мокрый от пота. Пальцы опухли от множества уколов и царапин. Я уже собрал сорок один фунт за этот день. А мой урок по-прежнему составлял пятьдесят, и я был уверен, что сейчас в мешке наберется еще десять фунтов. Я надеялся, что мама окажется где-нибудь поблизости от весов, потому что она уж наверняка будет настаивать, чтобы на сегодня я работу закончил и шел домой. А вот Паппи и отец непременно отправят меня обратно в поле, выполнил я урок или нет.
Только они двое имели право взвешивать собранный хлопок. Так что если они оказывались где-то в глубине поля, можно было сделать перерыв, пока они доберутся до прицепа. Возле прицепа их не оказалось, и мне пришла в голову мысль слегка вздремнуть.
Спруилы собрались у другого конца прицепа, в тени. Они сидели на своих набитых хлопком мешках отдыхая, и все смотрели на Трота, который, насколько я мог видеть, не передвинулся за целый день и на десять футов.
Я освободился от наплечной лямки, сбросил мешок и подошел к ним.
— Привет, — сказал кто-то из Спруилов.
— Как Трот? — спросил я.
— Кажись, в порядке, — ответил мистер Спруил. Они закусывали крекерами и венскими сосисками — лучшая закуска для тех, кто работает в поле. Рядом с Тротом сидела Тэлли, которая меня вообще игнорировала.
— У тебя есть что-нибудь пожрать, парень? — вдруг спросил Хэнк, блеснув в мою сторону глазами.
Я был слишком удивлен этим вопросом и ничего не ответил. Миссис Спруил покачала головой и уставилась в землю.
— Так есть или нет? — повторил Хэнк, переместившись, чтобы смотреть мне прямо в лицо.
— Э-э-э… нет, — только и сумел я произнести.
— Ты хотел сказать «Нет, сэр», не так ли? — злобно произнес он.
— Кончай, Хэнк, — сказала Тэлли. Остальные члены семейства как бы ничего не слышали. И все сидели, опустив головы.
— Нет, сэр, — сказал я.
— Нет, сэр, — что? — Голос Хэнка прозвучал еще резче. Было ясно, что ему нравится затевать ссоры. И Спруилы, видимо, не раз были тому свидетелями.
— Нет, сэр, — повторил я.
— Вы, фермеры, уж больно спесивые, знаешь ты это? Думаете, что вы лучше нас, которые с гор, раз уж эта земля ваша и вы платите нам за то, что мы на ней работаем. Так что ли, а, парень?
— Хватит, Хэнк, — сказал мистер Спруил, но в его голосе не хватало твердости. Я надеялся, что вдруг рядом появится отец или Паппи. И уже был готов к тому, что этому семейству придется уехать с нашей фермы.
У меня пересохло в глотке, нижняя губа дрожала от обиды и возмущения. И я не знал, что сказать.
А Хэнк и не собирался успокаиваться. Он прилег, опершись на локоть, и произнес с гнусной улыбочкой:
— Мы все же получше, чем эти «мокрые спины»,[2] так вы считаете, да, парень? Кто они такие — просто наемные рабочие! Просто банда недоумков с гор, которые жрут самогон и женятся на собственных сестрах. Так вы думаете, да, парень?!
Он чуть помолчал, словно и впрямь ожидал от меня ответа. Мне хотелось убежать, но я все стоял, уставившись на свои сапоги. Остальные Спруилы, может быть, и жалели меня, но ни один не пришел мне на помощь.
— А у нас дом получше, чем у вас, парень. Веришь, нет? Гораздо лучше!
— Успокойся, Хэнк, — сказала миссис Спруил.
— И побольше! И веранда у нас большая, и крыша жестяная, и без всяких заплат! И еще знаешь, какой у нас дом? Можешь не верить, парень, только дом у нас весь покрашенный! Белой краской! Ты когда-нибудь краску-то видел, а, парень?
При этих словах Бо и Дэйл, тинейджеры, от которых редко можно было услышать хоть звук, начали хихикать, словно хотели утихомирить Хэнка, не задев при этом миссис Спруил.
— Путь он замолчит, мама, — сказала Тэлли, и мои унижения прекратились пусть хотя бы на минутку.
Я перевел взгляд на Трота и с большим удивлением увидел, что он лежит, подперев голову обеими руками, и, широко раскрыв глаза — я его таким никогда еще не видел, — прямо-таки впитывает в себя все подробности нашей односторонней стычки. Он вроде бы даже наслаждался происходящим.
Хэнк глупо улыбнулся Бо и Дэйлу, и те засмеялись еще громче. Мистер Спруил тоже выглядел довольным. Может быть, его слишком часто называли «недоумком с гор».
— Что же это вы, уроды, дома свои не красите? — продолжал орать Хэнк, адресуясь ко мне.
Слово «уроды» доконало всех. Бо и Дэйл прямо-таки зашлись от смеха. Хэнк ржал, довольный удачным выпадом. Все семейство, казалось, вот-вот свалится от смеха. И тут Трот вдруг сказал громко, во весь голос:
— Прекрати, Хэнк!
С произношением у него явно были нелады, имя «Хэнк» прозвучало как «Хен», но все его прекрасно поняли. Смех вдруг прекратился. Все смотрели на Трота, который свирепо уставился на Хэнка. На лице его было написано явное отвращение.
Я уже чуть не плакал, так что тут же повернулся и побежал по полевой дорожке подальше от прицепа, пока они не скрылись из виду. Там я нырнул в заросли хлопчатника и прислушался в надежде услышать родные голоса. Потом сел на горячую землю в окружении стеблей в четыре фута высотой и заплакал. Я ненавидел себя за это, но поделать с собой ничего не мог.
* * *
У самых богатых фермеров прицепы были крыты брезентом, чтобы не давать хлопку разлетаться по дороге к джину. Наш старый брезент был крепко привязан к кузову, оберегая плоды наших трудов, в том числе и те девяносто фунтов, что я лично собрал за последние два дня. Никто из Чандлеров никогда не позволил бы себе везти очередную партию хлопка на джин, чтобы хлопья волокна летели из кузова, как снег, и замусоривали дорогу. Такое часто происходило со многими, так что это уже стало привычным зрелищем в сезон уборки — наблюдать, как деревья и канавы вдоль шоссе 135 постепенно становятся белыми, потому что фермеры спешат к джину со своим урожаем.
