Штампов было целых три. Объяснялось это тем, что прапорщика, занимавшегося штампованием постельного белья, за работой посетила корыстная мысль. В какую-то минуту он решил, что не будет большого греха, если начать метить только каждый второй пододеяльник, каждую третью простынь, каждую четвёртую наволочку, так как только собаки метят всё подряд, а в армии такой подход не нужен.
— Как я потом всё это на сторону сдам? — задал себе вопрос прапорщик и ответил: «Короче, хрен вам, а не штампы на новых простынях, тоже мне выдумали дурость. Вам что ли потом клиентов искать?! Мне ж крутиться, а с метками кто ж возьмёт?! Ещё скажите спасибо, что краску экономлю, не всякий раз болванку промачиваю. — Тут прапорщик неожиданно рассердился неизвестно на кого и в сердцах поставил на пододеяльнике целых три штампа (это был тот самый пододеяльник, которым спустя шесть лет восемь месяцев и четыре дня будет укрываться Герц). — Довольны?! — заорал прапорщик. — Ни на что теперь негодная вещь, бойцам только пойдёт. Три штампа! Ну ничего, ничего. Трижды четыре — к двенадцати пододеяльникам теперь пальцем не прикоснусь, на тринадцатом успокоюсь и только четырнадцатый проштампую». Словом, три квадрата со звёздами внутри покоробили эстетическое чувство Герца, и он заключил, что в пододеяльнике он не увидит ничего, кроме пододеяльника.
Тёмно-синие одеяла с незапамятных времён выполняли в армии роль покрывал и заправлялись не абы как, а так, чтобы всякий путешественник, зашедший в казарму с одноярусными кроватями, мог воскликнуть: «Вот она — легендарная гладь синего моря, которое пьяному по колено! Всё сходится! Не выше и не ниже коленной чашечки! И хоть бы одна волна! Так нет же — полный штиль! Значит, всё правда! И золотое руно — правда! И кисельные берега пить, то есть — есть! И былинных богатырей тоже следует искать здесь!»
Единственное украшение армейского одеяла — три параллельные друг другу коричневые или чёрные полосы, которые после заправки койки должны оказаться там, где во время сна находятся ноги солдата. По сравнению со стыковкой полос на соседних койках операция по стыковке шаттла с космической станцией выглядит присоединением обручального кольца к безымянному пальцу, — то есть, безусловно, значимым, но примитивным по технологии процессом.
Взяв одеяло, Герц отметил, что в армии нет такого понятия как дефицит. Казалось бы, уж наждачку-то днём с огнём не сыщешь. А вот и нет. Сейчас в руках Герца находилась вещь, шершавостью которой можно было легко и непринуждённо уничтожать другую шершавость.
На этом достоинства одеяла не заканчивались. Начнём издалека. Когда во время сна пододеяльник сбивался в кучу в ногах курсанта, то боец, как правило, ленился лезть за ним через всю койку. Двухметровое расстояние представлялось разоспавшемуся солдату марафонской дистанцией. Эти два метра казались курсанту непреодолимыми ещё и потому, что их надо было покрыть в стужу. Почему в стужу? Потому что ночью, как известно, из организма выветривается тепло, и человеку всегда кажется, что высуни он нос из-под одеяла — и тот затрещит, как дерево на морозе, если, конечно, в ноздрях имеется сок, по густоте близкий к берёзовому. Словом, курсанту было лень прокладывать сбившийся ночью пододеяльник между собой и одеялом. Это прямой дорогой приводило ко второму достоинству одеяла — иглоукалыванию. Оно кололось, как кактус, но кто вам сказал, что лечебные процедуры всегда приятны телу? Тем более никто никогда не говорил, что после применения нетрадиционных методов оздоровления организма не будет побочных эффектов типа кожного зуда, как в нашем конкретном случае. Однако правды ради надо отметить, что чесотку вызывало не только колючее одеяло, но и его соучастница — бельевая вошь, в защиту которой на суде (если таковой состоится) автор обязательно скажет, что она была честной служакой в русской армии с незапамятных времён и вместе с солдатом стойко переносила все тяготы и лишения. Её даже травили за это. Не сомневаюсь, что вшивую преданность Родине непременно возьмут во внимание господа присяжные-заседатели.
Герц бережно подвернул одеяло под матрац с дальней от себя стороны. Посмотрев по сторонам, он ещё раз убедился в том, что товарищи находятся с ним на одной стадии заправки коек. Не глядя друг на друга, курсанты действовали почти одновременно. Все как бы равнялись на того несуществующего в списках батареи солдата, которого в мирное время называют среднестатистическим, в военное время — Неизвестным.
— Мистика, — поразился бы гражданский человек.
— Слаженность, — махнула бы рукой батарея на такое заявление.
А дальше то спокойное синее море, которому так удивлялся путешественник несколько абзацев тому назад, разом вздыбилось и пошло такими грозными волнами, которые легко могли накрыть собой кошку средней величины. И только трезвомыслящий человек без грамма солёной романтики в душе, по праву гордящийся каким-нибудь надёжным именем Ипполит и не верящий в иронии судеб, назвал бы бушевавший в казарме шторм обычным натягиванием одеял на матрацы.
Герц взялся за свисавшую с койки часть одеяла и потащил её на себя. Матрац, под который перед этим была подвёрнута другая часть одеяла, поднялся вверх и перегнулся, грозясь похоронить под собой упомянутую нами кошку средней величины, которая любит сон на хозяйской кровати не меньше сметаны. Прижав основание волны коленями к сетке, Герц ловко подвернул натянутую часть одеяла под матрац и, слегка надавив на гребень волны, завалил принадлежавший ему клочок водной стихии на койку.
Из-за некоторых неумелых Посейдонов, — руки которых были заточены не под трезубец, а под огородные вилы, — разволновавшееся море успокоилось не сразу. Вновь и вновь вздымалась синяя гладь в разных местах казармы; это курсанты из числа неумёх продолжали добиваться идеальной натяжки одеял на матрацы. За качеством работ всегда строго следили Зевсы с наплечными лычками на зелёных туниках (и не дай кому-то олимпийский бог, если после заправки койки теннисный шарик не будет отскакивать от одеяла, как стишок от зубов отличника).
Проверка качества не заставила себя долго ждать. Вернувшийся из туалета сержант Кузельцов, бросил:
— Кончили?
— Так точно, — гордо ответил Семёнов за всех.
— А мой когда заглушили?
Этот, казалось бы, простой вопрос привёл «духов» в замешательство, словно сержант спросил у них, когда была битва при Гастингсе. Ответ «когда, когда — тогда» был сразу отвергнут курсантами, потому что явно отдавал грубостью. Фраза «не можем знать» также не подходила, так как за ней непременно последовал бы дополнительный вопрос-угроза: «А кто тогда должен знать?» Указывать точное время на всякий случай (а мало ли, да и не знали!) тоже никто не спешил. Курсанты выпрямились на своих местах. Их лица сделались решительно тупыми, и даже Герц стал сносным натурщиком для картины «Деградация».
Кузельцов повторил вопрос, и курсанты, глупо улыбаясь, развели руками, что могло означать только одно: вот загвоздка, а ведь заправили же когда-то, КАМАЗ-то вон как заглушен.
У выспавшегося Кузельцова было отменное настроение, но «духи» этого не замечали. Они стали тугими на наблюдения, потому что военное утро высосало из них много физической и моральной энергии. Кузельцов непрестанно улыбался и делал это невпопад и даже как-то поэтически созерцательно. Несмотря на то, что он задал подчинённым предметный вопрос, ответ по большому счёту его не интересовал. Ему просто хотелось наполнить воздух звуками своего голоса, — так он выпускал из себя лишнюю беспричинную радость.
Чё вылупились, воины? — хитро улыбнувшись, произнёс Кузельцов. — Сегодня натяжка будет проверяться новым способом.
Курсанты первого отделения выдохнули, так как сержант окрестил их воинами, а не причислил к животному миру. От нормального обращения у «духов» отлегло от сердца, и они совсем не обратили внимания на то, что в своей короткой речи сержант упомянул какой-то там новый способ. Парни даже грешным делом подумали, что Кузельцов не такой уж и плохой человек. Курсанты явно поторопились с оценкой командира. Сержант был не просто неплохим человеком. Он был святым, потому что спокойно взял и пошёл по синему морю, как когда-то один из апостолов. Господи, прости нас грешных за такое смелое сравнение, но раз Ты наделил людей чувством юмора, значит, таковое есть и у Тебя, потому как все мы созданы по Твоему образу и подобию.
Конечно, Кузельцову было далеко до святости, но факт остаётся фактом: он свободно разгуливал по синему морю из одеял, проваливаясь только в проходах между койками. Предположим, что такие казусы преследовали командира первого отделения вследствие того, что на каждой третьей кровати сержант начинал сомневаться в существовании Бога.
Море, которое Кузельцов начал месить ногами, разволновалось не сразу, потому что одеяла были так хорошо натянуты на матрацы, что какая-нибудь постаревшая поп-звезда, лицо которой изобиловало бороздами несельскохозяйственного назначения, обязательно воскликнула бы: «Покажите мне шейки всех этих коек! Не может быть, чтобы у коек не было шеек, на которые натягиваются морщины с лица!» Одеяла действительно были натянуты на матрацы до предела. Что там — даже отношения коммунистов с демократами в нашем Отечестве не были так натянуты, как одеяла на матрацы в артиллерийской батарее мотострелкового батальона гвардейской Бригады Быстрого Реагирования.
