— Почему мы должны убираться? — сказал Липшиц. — Ресторан — общественное место.
— Ах, общественное! — закричал Голдстайн, позеленев, с выступившими на висках жилами. — Я вам покажу, какое общественное! Постойте. Я позвоню в полицию, там вам объяснят. — Он споткнулся о Джо, подбиравшего осколки чашки, и упал на пол. Я подал ему руку, но он отбил ее. В глазах у него стояли слезы. — Убирайтесь!
Ничего другого не оставалось. Мы покинули ресторан и разошлись.
Липшиц, кажется, прослышал о нашем маленьком заговоре. Ничего удивительного — учитывая, сколько длинных языков в «Эмме Лазарус». И сомневаюсь, что Гамбургер — не говоря уж о Красном Карлике! — прощупывал предполагаемых союзников с осторожностью и тактом, которых требует столь деликатное дело. Как бы там ни было, сегодня вечером, сразу после кидуша, благословения над вином, Липшиц остановил меня в коридоре.
— Так что, друг, — сказал он, — когда могильщики возвращаются на работу?
Коридор, соединяющий гостиную со столовой, широк и хорошо освещен. Стены его украшают разнообразные картинки на еврейские темы, работы местных обитателей, покойных и здравствующих: гнетущая фотография виленского гетто, бледная акварель со Стеной плача в Иерусалиме, мозаика из крохотных кусочков коробок от мацы, изображающая седер в центральной Европе. Сложно поговорить здесь, оставшись незамеченными. И Липшиц это понимал.
— Что до меня, я еще не решил, — сказал я, вытаскивая руку из его осклизлой ладони и норовя поскорей уйти. — Но прошу не забывать, что я согласился играть в «Гамлете» Шекспира, а не Тоски Давидович и даже не в вашем. Есть вопросы литературной чести, к которым я, например, отношусь вполне серьезно. Что же до Красного Карлика, он за себя скажет сам.
Красный Карлик как раз пробегал мимо. Пятница — день вареной курицы, а он обожает ножки. Красный Карлик окинул нас подозрительным взглядом.
Липшиц весело махнул рукой: не задерживайся.
— Поляков — небольшая потеря. Красный Карлик зловеще улыбнулся.
— Казак, — прошипел он мне и поспешил далее, пренебрегши духовной пищей ради подлинной.
Липшиц отвел меня в сторону.
— Слушайте, немного доброй воли с вашей стороны, немного — с моей, и мы устраним разногласия. Неужели есть что-нибудь важнее самого спектакля? Сотрудничество — вот к чему я призываю; амбиции нам не нужны. Если один пашет поле, другой стряпает обед, третий ведет счета, а еще один стоит с ружьем на вышке — все работают на общее благо. Ни старших, ни младших. А иначе арабы будут отрезать нам яйца и насиловать наших женщин.
— В этом конкретном кибуце, — сказал я, — равенство достигается другими способами.
— Хорошо, — ответил он, — поговорим начистоту. — Ящеричьей своей головкой Липшиц делал выпады туда и сюда. Язык его то и дело шмыгал между губами. — Я вот о чем думал: такой человек, как вы, Корнер, важен для спектакля. Такой человек должен занимать положение непосредственно за мной. И вот что я предлагаю: вернитесь на репетиции, и вы — мой помощник. Если со мной, не дай бог, что-то случится, вы — Гамлет! Это я объявлю перед всей труппой.
Он пытался меня подкупить! Щеки у меня загорелись от стыда.
— Подождите, — продолжал он. — Это не все. Вернитесь к нам, и я сделаю вас сорежиссером. Об этом я тоже объявлю. Подумайте, не отвечайте сразу. Не дай бог, что-то случится со мной, вы сядете в режиссерское кресло, без вопросов. — Он умолк; язык его пробежал по губам. — Это самое большее, что я могу предложить.
С таким человеком не надо иметь дело. Я круто повернулся и пошел прочь. Но коварством его можно было только восхищаться: многие, шедшие на обед, видели, как мы беседуем. Политическая подкладка этой встречи приведет наш птичник в большое волнение, начнутся перегруппировки, перетекание из фракции во фракцию: «А, всего лишь переговоры перед первым залпом». «По-видимому, путч не удался». «Новый Чемберлен в Мюнхене». «Разрядка». «Война другими средствами». «Охватывающий сионистский маневр и аннексия». В этой войне нервов Липшиц первым сделал удачный ход.
Позже ко мне в комнату пришли Гамбургер и Красный Карлик. Красный Карлик грубо протиснулся мимо меня и, забравшись в мягкое кресло, почти утонул в его объятиях. Гамбургеру он оставил стул возле моего стола. С минуту они смотрели на меня молча. Я закрыл дверь.
Блеснул золотой зуб Красного Карлика.
— Итак, товарищ, вы выбрали жизнь за царя?
Естественно, я промолчал. На такой сарказм нечем ответить. Но поскольку стоя я чувствовал себя как обвиняемый перед судьями, мне пришлось сесть на кровать.
— Чего хочет Липшиц? — спросил Гамбургер.
— Вы бы лучше спросили, чего хочет Корнер, — сказал Красный Карлик.
— Ради бога, Поляков, — сказал Гамбургер. — Корнер не предатель. Что еще за вздор? Извинитесь перед ним, или я бросаю дело.
— Без обид, товарищ, — невозмутимо сказал Красный Карлик. Я изложил им то, что сказал Липшиц.
— Так Липшиц знает, — грустно произнес Гамбургер.
— Вот до чего доводит мягкотелость, — прорычал Красный Карлик. — Послушали бы меня, Липшиц со своими лакеями ползал бы сейчас у наших ног и просил пощады. «Прощупаем остальных, — говорит этот Керенский. — Что скажет Пинский, Минский, Штинский». А я вот что скажу: если хотите, чтобы народ взял Зимний дворец, ему надо поддать под зад прикладом и пару раз пальнуть в воздух. — Он уселся в кресле по-турецки и с закрытыми глазами стал раскачиваться взад и вперед, словно молясь про себя или страдая животом.
— Вот если бы мы сразу пошли к Шайскопфу… — сказал Гамбургер. Он потянул себя за длинную мочку и медленно покачал головой. Его худое белое лицо, печальное и в самые лучшие минуты, выразило тяжелое отчаяние. — Корнер, у тебя не найдется печенья? Может быть, немного шнапса?
— Водки, — сказал Красный Карлик.
Я взял из шкафа бутылки и стаканы и достал имбирное печенье.
— При таких настроениях в Вэлли-Фордж (Поселок в штабе Пенсильвания, где после нескольких поражений, в трудных условиях, отсиживалась Континентальная армия Вашингтона), — сказал я, — мы бы сегодня салютовали «Юнион Джеку» и пели «Боже, храни королеву».
— Кое-кто из нас — да, — сказал Красный Карлик.
— Я всегда восхищался британским духом честного соперничества, — сказал Гамбургер и задумчиво откусил от печенья.
— Чирик-чирик, — сказал Красный Карлик. Прежде чем закинуть голову, он придержал ладонью свой затылок. Полстаканчика водки потекло по его пищеводу.
В наших рядах явно начался разброд. Мы подытожили результаты наших исследований. Блум с нами, в обмен на роль Горацио. Сало Витковер, наш Клавдий, с нами, если мы согласимся играть элгаровские «Пышность и торжества» (Цикл маршей композитора Эдуарда Элгара (1857-1934). при всех его выходах и уходах — «вроде лейтмотива», говорит он. (Цена небольшая, хотя сочинено это было, сколько помню, для Эдуарда VII.) Эмма Ротшильд, наша художница по костюмам (и чемпион третьего этажа по шахматам), тоже с нами, молодчина, — из преданности Синсхаймеру, чью память Липшиц оскорбляет своей режиссурой. Рейнальдо и Полоний колеблются. Остальные примут то, что им подадут.
Не безнадежно, но и надежд особых не вселяет — единодушия нет.
— Что делать? — спросил Гамбургер.
— Чернышевский, — задумчиво произнес Красный Карлик, ссутулив плечи и качаясь взад-вперед.
— Энергичнее работать с dramatis personae (Действующие лица), — предложил я. — Использовать их недовольство. Воздействовать убеждением. Сколотить большинство.
— Может быть, еще не поздно, — сказал Красный Карлик и резко выпрямился. — Но позвольте предостеречь вас одной цитатой: «Великие вопросы времени решаются не речами и резолюциями большинства, а железом и кровью». Товарищ Ленин,1916 год.
— Бисмарк, — поправил я.
— Ленин!
— Гамбургер?
— Бисмарк, — устало отозвался Гамбургер.
— Какая разница? — сказал Красный Карлик и, словно желая скрыть свою ересь, быстро глотнул водки, придержав ладонью затылок. — Революционер позаимствует и у «черной сотни», если это нужно для освобождения масс.
Что бы он сказал, этот ленинец, если бы я поведал ему, что встретился с его героем в Цюрихе в 1916 году? В ту пору он не произвел бы впечатления даже на Красного Карлика. Борец за народное счастье был слишком озабочен тем, чтобы растянуть свои сантимы до конца недели.
— Поздно уже, — сказал я.
— Что мы решили? — спросил Красный Карлик, в третий раз приняв полстакана водки и оттого прослезившись.
Я взглянул на Гамбургера. Он кивнул.
— Пойдемте, Поляков. Сегодня ничего не будем решать. Красный Карлик соскочил на пол.
— Придумал! — объявил он и, спотыкаясь, исполнил короткую жигу. (
— Завтра расскажете, — сказал Гамбургер.
— Очень просто, в том-то и прелесть! Вы, Корнер, принимаете предложение Липшица. Он объявляет: если что-то со мной случится, режиссером становитесь вы.
