У меня все было бы по справедливости.
И человека я бы тоже объявил самой большой ценностью, но на этом основании я не охотился бы за ним и днем и ночью, за всяким и каждым, потому что нельзя.
Это потом уже, когда я вырвался с этого острова на Чукотку, я готов был целовать в шею отдыхающих тюленей и пользовать в жопу проплывающих моржей.
И вскинешь, бывало, голову к лазурным-лазурным небесам, а там летят и летят красные-синие-желтые воздушные шары с дебиловатыми сынами Америки в корзинах, потому что вот же она, Америка, гаучо гамоны, рядом же, через пролив. И думаешь, бывало: снять бы тебя, мерзавца, одним выстрелом из винта, потому что ничего-то ты в этой жизни не понимаешь, и на этом простом основании можно шлепнуть тебя, горемычного, ни одна же зараза не справится, куда это ты запропастился, а потом вдруг такая любовь ко всему сущему на тебя нахлынет – и сосет, и сосет, просто беда – и в горле закипит. Зайдется, займется пузырьками, и думаешь тогда, со вздохом глядя на проплывающий шарик: «Живи, дурашка!»
Или можно восхищаться строением человеческой плоти, кисти там или лодыжки: сколько в ней всяческих косточек, чухонский балалай, и как здорово все работает.
Я всегда ими восхищаюсь, когда выдается свободная минутка.
Достаю и с удовольствием оглядываю.
Однажды даже захотелось привлечь к этому восхищению нашего помощника.
– Смотри, – говорю ему, – как здорово устроена человеческая кисть или же лодыжка!
А он на меня посмотрел как на ненормального.
Не внял.
Может быть, потому что на камбузе как раз в это время вскипали крабовые ноги и все его мысли были в котле?
Очень может быть.
Степень свежести краба!
Это когда он лежит на столе и наблюдает за тем, как в котле варятся его ноги.
А потом тело того краба-наблюдателя, отмороженные акантоцевалы, только что вместе с нашим помощником внимательно следившего за процессом варения, полетело за борт, надетое на крючок, и там на него кинулась такая рыбища – мамон да мадина! – описания которой не было ни в одном учебнике.
Ее вскрывал наш корабельный врач.
Если вам потребуется когда-нибудь кого-нибудь вскрыть по диагонали, смело обращайтесь к нашему доктору, новозеландские тараканы.
Это вдохновенный специалист.
Он по требухе определит ваш возраст и половые пристрастия.
Он располосует любую тварь и по внутренностям установит ее наименование и немедленно скажет, можно ее есть или нельзя.
Но ту он резал-резал, но так ничего и не установил, потому что устал.
Махнул только рукой: «Варите!» – и мы ее, неопознанную, немедленно сварили и съели вместе со всеми потрохами, потому что усиленно есть хотели, потому что были голодны.
Нам перед самым отходом загрузили одно только просо червивое, остальное, говорят, в море достанете.
Так что достали и съели в один общий вздох.
Ну хоть бы один, скотина, обмишурился, отравился или же занемог.
А док, натренировавшись таким образом, затем матросиков резал так же легко и беззаботно.
Разваливал в собственное врачебное удовольствие.
Избавлял от аппендицитов и прочих зараз.
Пустяковый прыщик приводил к незамедлительной ампутации.
– Пойдемте вниз, потом вправо, остановимся у печени.
– Доктор, а я буду жить?
– Па-че-му пациент до сих пор в сознании?!
А в Индийском океане у нас произошел совершенно нетипичный случай прободной желудочной язвы.
Нам даже пытались помочь. Мария Магдалина! Нам пытались сгрузить на палубу индийского врача, кишки островитянина!
Настоящего гуру.
А на море качка, рачьи перепонки.
И как нам сблизиться – неизвестно.
Корабли сошлись, насколько это возможно, и пляшут вверх-вниз!
А абордажных крючьев нет, чтоб друг к другу приклеиться, поэтому посадили индийского гуру на доску и начали медленно, член етишкин, и аккуратно выдвигать его за борт, и чем дальше доска выдвигается, тем, естественно, гибче она становится и тем шире у индийца открываются глаза, и без того огромные, красивейшей формы.
Наконец он не выдержал да как заорет: «Хенахурухо!» – и вполз по доске задницей незамедлительно вверх.
После этого меня назначили на корабль-матку.
Но сначала я, конечно, напустил командиру в каюту сточную вонючую воду по самое колено, а потом вместо горячей воды у него из крана в умывальнике пошло дизельное топливо.
Мама моя бразильская!
Только он замыслил личность помыть, неожиданный наш, и ладошки бесполезные свои пристроил, как ему тут же безоговорочно в них и нассали с пенкой.
А все потому, что он меня на берег не пускал совершенно, фалопения в бородавках, и всякий раз «БЧ-5 последнее место…», тили-тили и прочее дерьмо.
Вот и покушали маринованные ушки от федоткиной зверушки.
Для заполнения стоками пришлось слив из буфетной перекрыть, а затем передавить настоявшееся сусло из пожарного брандспойта.
Словом, ничего особенного.
А вот с дизельным топливом, ляпа дель соль, пришлось повозиться: не хотело оно в каюту лезть, и все тут.
Пришлось через систему охлаждения дизелей: здесь, здесь и здесь перекрыть, кое-что пережать и по команде «Подана вода на расход!» – умыть командира соляркой.
Ох и рожа у него была!
Ох и визг!
Вкуснотища!
И потом меня сразу же отмандаринили на корабль.
Матку.
Там я выучил финский язык, потому что эту матку строили в Финляндии и вся документация была на этом прогрессивном языке, и я ту документацию читал-читал – чуть умом не чокнулся и костеязычием не заболел, а потом вдруг с какого-то листа, кошачьи молочные железы, почувствовал, что понимаю финский язык, хотя у меня кроме путеводителя по стране Суоми ничего под руками не наблюдалось.
Родина моя великая!
Обращаюсь непосредственно к тебе, потому что больше обратиться не к кому. Когда в следующий раз ты захочешь создать что-нибудь выдающееся, влагалище узорчатое, ты лучше сразу назначь на это дело человека, любящего финскую литературу и речитативом читающего тебе на ночь Калевалу, а от всех этих плоскогубых идиотов, сука афинская, которых ты почему-то находишь в последний момент на приемку корабля, избавься заранее, отправь их, к примеру, своевременно навоз что ли птичий голыми руками разгребать.
Больше об этом говорить не хочется, папильоте де пенис!
Рыгать тянет.
Лучше говорить о том чудесном корабле.
О матке.
Вы, наверное, знаете, что такое матка?
Не знаете?
Сейчас объясню.
Это такой корабль, на который черти-что наворочено: на нем сверху-сбоку-снизу-сверху и внутри налипли танки, самолеты, пушки, пулеметы, ракеты-гарпуны, торпеды, бомбы и подводные лодки.
Представляете, подплывает под нее подводная лодка, и матка на нее сверху садится, как морская звезда на гребешок, а потом осушается в этой матке некоторый внутренний док, пузырь Соломона, она над водой поднимается, скарабея инфузория, и лодочка у нее оказывается внутри, и можно дальше путешествовать.
Но все это только теория, тетины пролежни, а в жизни финнам ничего не объяснили: мол, знаете что, вот этот чудесный внутренний объем мы будем не белибердой всяческой заполнять в кромешной темноте самосознания, а современными подводными лодками, етит твою мать, и финны сделали, конечно, такой объем – пожали плечами, чего не сделать – и замандорили, но нижнюю палубу на вес подводной лодки при осушении внутреннего дока не рассчитали.
В общем, чано лучано, как объясните там, на Западе, так вам и сделают.
И корабль получился замечательный, но с абсолютно бесполезным объемом внутри, который теперь только и можно было заполнять всякой нетяжелой ерундой.
Матку сварили огромными кусками, и в этих чудесных кусках уже заранее были просверлены все отверстия, которые при сложении куска с куском, как это ни парадоксально, совпадали.
Если б ее делали у нас, мама наша Чита, то, уверяю вас, ничего бы не совпало.
Все бы дырки сверлили заново.
А тут, брюхатые экзистенциалисты, как приклеились – и уже кабели протянули там, где они и должны были быть, и электроники, электроники, электроники – компьютеры, видеокамеры, телевизоры, магнитофоны, ежедневная потребность в пресной воде при полной загрузке 1600 тонн и на каждого матроса по отдельной каюте с душем, горячей водой и видеомагнитофоном.
Охренеть можно!
А приемная комиссия собирала грибы.
Ее набрали от последнего матроса до командира – не могу, повторюсь, иначе снова рыгать начну – в соседней выгребной яме и послали в Финляндию на четыре месяца на приемку корабля, а они там в обед собирали грибы и жарили их на вертеле, потому что хотели сэкономить суточные и привезти домой доллары.
И как они потом дошли до родных берегов, не ведая даже, где у них котлы стоят, – загадка мирозданья.
Пришли, пришвартовались, и начался грабеж: ведь в каждой каюте был пылесос «Филипс» и чайник «Филипс».
Пылесборник в ведомости значился как «пылесборное устройство», а чайник – как «стакан для кипячения воды».
