Низко кланяюсь всем, с чьей помощью я эти законы постигал. Всем своим Учителям. Даже командиру военной кафедры Петру Макаровичу Холодному, ради которого я бинтовал свою голову два раза в неделю – не стричься же было, в самом деле. А еще – всем своим сокурсникам. Мы были вместе, и нам было прекрасно. А еще – стенам родного МАРХИ: простояли столько лет и, бог даст, простоят еще столько же и сохранят внутри себя этот удивительный дух Искусства.
Дай бог.
Хотите историю про благородство? Пожалуйста! Я тогда еще был совсем маленьким – кажется, только пошел в школу. Летом мои родственники забрали меня к себе на дачу в Купавну. За фанерным дачным поселком тянулись бесконечные искусственные пруды – рыбхоз. В них разводили карпов. Охранял пруды сторож дядя Володя – сухой седой дед, похожий на писателя Сергея Сергеевича Смирнова, и его овчарка Дези. (Интересно, кстати: в годы моего детства каждую вторую овчарку звали Дези. Сейчас и имени-то такого нет.) Я дружил и с дядей Володей, и с его овчаркой.
Однажды вечером они вдвоем зашли к нам на дачу, и дядя Володя между делом сказал, что на рассвете он собирается на охоту – на куликов. Я просто весь задрожал – так мне хотелось попасть на настоящую охоту. Видя мои страдания, дядя Володя сказал, что запросто может взять меня с собой – пройдет мимо нашей дачи, тихонько стукнет мне в окно, и мы отправимся вместе.
На охоту!
Не надо говорить, что всю ночь я не сомкнул глаз. Я боялся, что задремлю, дядя Володя стукнет тихонько, как обещал, а я не услышу, и он уйдет один. Светать начало часа в четыре. В пять было уже светло, а дядя Володя все не шел. Потом утро стало превращаться в день, подул ветерок, начали просыпаться дачники в соседних домиках, и было понятно, что время охоты прошло, а я все ждал. В десять часов я не выдержал и отправился в сторожку к дяде Володе.
Дверь была открыта, дядя Володя тяжело спал на топчане прямо в одежде, Дези спала на полу у его ног. Видно было, что вчера они сильно выпили. Дези учуяла меня, проснулась, застучала хвостом по полу, дядя Володя тоже проснулся, увидел мое горе и все понял. И тогда он сказал: ничего, проспали, конечно, но раз собирались – на охоту все равно пойдем. И снял со стены двустволку.
Мы вышли втроем из сторожки. Стоял жаркий летний день, кулики, если они вообще здесь водились, давно улетели на свои болота. Метрах в пятнадцати от нас в дорожной пыли возились воробьи. Дядя Володя замер, тихо шепнул мне: «Давай!» – и протянул огромное тяжелое ружье. Я прицелился и оглушительно бабахнул. Меня чуть не убило отдачей, я временно потерял слух. А дядя Володя нагнулся и собрал на ладонь пять насмерть убитых воробьев. «Отличный выстрел, – произнес он, – в два часа жду тебя на шурпу».
К двум часам слух ко мне частично вернулся, и я пришел к дяде Володе на шурпу. Стол был накрыт скромно и с достоинством, в шурпе плавали все пять добытых птиц, и лучшей шурпы я не едал. И мы сидели втроем за столом, не спеша пировали и говорили о всяких важных охотничьих делах.
Вот скажите – это мне так повезло с дядей Володей или раньше люди вообще были почутче? Или и то и другое?
Владивосток – замечательный город. Правда, очень далекий. Но он настолько замечательный, что с этим можно мириться. И я обожаю туда приезжать. А в тот раз мы еще ехали в самый сезон – конец сентября, бабье лето. В общем, мечта.
Во Владивостоке светило солнце, шел кинофестиваль, по улицам гуляли красивые девушки, в океане стоял полный штиль. Мы отыграли клубный концерт, завтра должно было состояться выступление на городской площади – в честь закрытия кинофестиваля. На следующий день погода испортилась, с океана дунул ледяной ветер, «северняк», как говорят местные, океан из голубого сделался серым, по нему поползли барашки. Вдобавок ко всему с неба посыпался мерзкий осенний дождь. Сцена для нас уже была построена, и звук настроен, но даже если бы ожидалось выступление сэра Пола Маккартни, я бы вряд ли оказался среди зрителей в такую погоду. К вечеру ветер усилился, звуковой пульт залило водой, и его пришлось срочно менять, одежда сцены трещала по швам, а шатер, в котором должна была находиться наша гримерка, просто сдуло ветром – как домик девочки Элли в «Волшебнике Изумрудного города». Нас там, к счастью, в этот момент не было – мы подъехали чуть позже, нам устроили гримерку в автобусе, мы пили горячий чай с водкой и меняли концертные майки на свитера. Психология зрителя имеет забавную особенность: его не интересует, что на сцене была температура восемь градусов, или что кто-то из артистов плохо себя чувствовал, или устроители концерта обманули и поставили не тот аппарат, который обещали, а гораздо хуже, из-за чего звук плохой, – виноваты во всем все равно будут артисты. Поэтому если уж ты вышел на сцену – все скидки отменяются.
Я, честно говоря, не ожидал увидеть большое количество зрителей на площади – очень уж не концертная была погода. Тем не менее их оказалось много – самых отчаянных фанатов «Машины», готовых слушать любимую группу в любых условиях. Но самое удивительное было не это: огромное пространство от сцены почти до середины площади было отгорожено барьерами, на нем сиротливо топтались два милиционера – им явно было неуютно в такой пустоте, а наши зрители жались по ту сторону барьеров, и было до них метров семьдесят. Если бы их пустили в отгороженное пространство – они бы заняли его наполовину, не более. Что я и предложил сделать немедленно. Заботясь, кстати, не только о них: нет ничего противнее, чем петь и играть в пустоту. Ко мне прибежали возбужденные организаторы концерта и милицейский начальник и закричали наперебой, что это совершенно невозможно – это ВИП-пространство, и сейчас сюда приедет губернатор. Мои доводы насчет того, что ни один нормальный губернатор в такую погоду сюда не приедет и что он уже слушал нас вчера (а он и правда вчера приходил), не имели успеха. Мне в ответ кричали, что это вообще не в их компетенции, и при этом все время показывали пальцем в небо – как будто распоряжение дал Всевышний. Люди на площади мерзли, надо было начинать. И мы вышли и отыграли концерт. Хороший. И народу набежало много, и все радовались и пели «За тех, кто в море», как будто нас не разделяла полоса отчуждения, и даже дождик прекратился, и, конечно, никакой губернатор не приехал.
А потом мы тряслись в автобусе по дороге в гостиницу, и я думал, что мы станем полноценными гражданами полноценной страны не когда «Лада Калина» обгонит «Мерседес» по боевым качествам и не когда наши станут чемпионами мира по всем видам спорта, а когда внутри нас самих умрет наконец это позорное рабско-барское Средневековье. Если, конечно, когда-нибудь умрет. А тогда и «Лада Калина» поедет, и на спортивных полях нам не будет равных.
Вот увидите!
Еду в машине, стиснув зубы, слушаю очередной рекламный шедевр – какой-то хлюст приторно-элитным голосом вещает про экстрамодные очки стоимостью с автомобиль: «Наш адрес – «Суперхаус» в Барвихе!». И – с издевочкой: «Метро там, к сожалению, нет». Дескать – не для вас, чумазых. Убил бы хама.
В детстве я обожал метро – настоящее подземное царство! И там еще ездят поезда! Стоишь у края платформы, а из черной пещеры тоннеля сначала дует теплый ветер, потом загораются в глубине два глаза, они несутся на тебя, и вот – с восхитительным звуком – поезд! Шипит, останавливается. Поезда немножко похожи на игрушечные, потому что чуть меньше настоящих – скучных и зеленых. Изнутри они такого волшебного желто-блестящего цвета (да еще с какими-то елочками!), что кажется, их покрасили гоголь-моголем и он еще не застыл – хочется лизнуть. Два ряда хромированных стоек: возьмешься рукой, отпустишь, и, как на зеркале, медленно тает матовый след. А можно прислониться лбом к дверному стеклу (хотя на нем как раз написано «Не прислоняться!») и смотреть в пролетающую темноту – там, оказывается, не совсем черно, а видны стены тоннеля, то плоские, то покатые, и бесконечные кабели, а то вдруг откроется второй путь и по нему пронесется встречный сверкающий поезд – так быстро и близко, что твой вагон качнет упругим вихрем. А еще иногда видны совсем уже загадочные уходящие во тьму пространства – лесенки, дверцы с непонятными надписями, и ясно, что за ними живут какие-то таинственные секретные люди. Это же с ума сойти!
А чтобы попасть в это подземное царство, надо было купить в кассе с полукруглым окошечком билет – один или целую книжечку. Билет стоит пять копеек, а книжечка – пятьдесят. Билет на тонкой хрустящей желтой бумаге, на нем мелким черным шрифтом какие-то глупости и цифры, посередине – большая красная буква «М» и внизу – красная сеточка с надписью «Контроль». Этот контроль при входе отрывает тетенька в кителе и красном берете – прямо как в кино! Интересно, сохранился у кого-нибудь такой билетик – хоть один? Уже потом, когда я учился в школе, в метро поставили чудо техники – автоматы, все в полированном дереве, как серванты. Проход стоил пятачок. А выменять их можно было в другом автомате – железном и сером, он висел на стене. Бросаешь гривенник – с грохотом вылетают два пятачка. Мы почти в космосе!
