— Пиздишь! — прошептал он.
— Ни хуя, — ответил довольный Чак.
— А Ирку вы куда дели?
— Маринка ей что-то наплела, и она свалила к Светке с Оксанкой. У них там третья кровать свободная.
— Все равно — не верю, — Глеб сел на постели. У него колотилось сердце. Похожее чувство было, когда он слышал шаги на лестнице и думал, что идут с обыском. Отпускало, когда шаги затихали на верхнем или нижнем этаже. Но сейчас освобождения от накатившего ужаса не предвиделось.
— Сам смотри, — Чак расстегнул ширинку и спустил джинсы. Трусов на нем не было, а сморщенный член и лобковые волосы были измазаны чем-то темным и липким.
— Что это? — в недоумении спросил Глеб.
— Кровь.
— Ты ей… целку сломал?
— Ага, — сказал Чак, — теперь веришь?
Глеб по-прежнему не верил, но все равно знал: да, это правда. Слово потянуло за собой маленькую книжку «Континента» с редкими для Бродского антисоветскими стихами про молодежь, знакомую с кровью понаслышке или по ломке целок. Вот и он теперь познакомился.
Чак бухнулся на кровать.
— Я тоже так подумал. Но она не девочка, это же все знают. У нее сегодня просто месячные были.
— Месячные — это что? — спросил Глеб и, спросив, понял, насколько потрясен: обычно он делал вид, что давно знает, о чем речь, и лениво говорил "а, понятно" или кивал.
— Ну, это, — сказал Чак, — это как у собак течка, только наоборот. Когда женщина не беременная, у нее раз в месяц кровь из матки выливается.
— А, понятно, — кивнул Глеб. Он уже немного пришел себя. — Я спать хочу.
— Ну так спи, — сказал Чак. — А я в душ схожу.
"С чего это я так разволновался?" — думал Глеб. Ему не было дела до Маринки, он просто завидовал Чаку и страшился, что подобное может случиться с ним. Странно подумать, что его сверстники уже занимаются сексом.
Накрыться одеялом, повернуться на бок, подтянуть колени к подбородку. Вырой ухом ямку в трухе матраса, заляг и слушай «уу» сирены.
Пиздец. И это они называют жизнью?
Рассаживались в автобус. Лажа была сонная и злая. Последний день в Ленинграде, вечером — в поезд и в Москву. Возле автобуса нервно приплясывала, разгоняя утреннюю промерзь, Ирка. В дубленке и меховых сапожках — дефицитные желанные вещи, которые делали желанной и ее саму.
— Привет, — сказал Глеб, — как спала?
— Нормально, — ответила Ирка, и ему захотелось показать, что у них есть общий секрет.
— В следующий раз, когда тебя Маринка прогонит, приходи ко мне на освободившуюся кровать, — подмигнул он, чувствуя, что причастность к тайне как-то поднимает его в собственных глазах.
— А кто тебе кровать освобождает? — спросила Ирка и вся как-то напряглась.
— Как кто? Чак, конечно.
Тут он увидел Оксану. В своей холодной куртке и битых ботинках она бежала к автобусу, на плечах — холщовый рюкзак. Я бы предпочел, чтобы Маринка жила в комнате с ней, подумал Глеб.
В автобусе было тепло, и он снова задремал. Проснувшись от голоса экскурсовода, Глеб сочинил стишок: "Чак с Маринкою поутру применяют камасутру", — и утешился.
Впервые в жизни Глеб понял: то, о чем он только читал в книгах, иногда случается в реальности.
Сначала долго ехали в автобусе на какое-то далекое новое кладбище, где Глеб никогда не бывал. Катафалк застрял в пробке, долго ждали у кладбищенской конторы, потом шли до восьмого квадрата, где будет захоронение. Глеб высматривал в толпе знакомых и никого не находил, кроме Ирки, Светки и Феликса. Это, впрочем, ничего не значит: Глеб понимал, что его поразительная способность никого не узнавать — чересчур даже для матшкольного мальчика, которого формулы интересуют больше живых людей.
Когда Глебу было шесть лет, он однажды играл во дворе и услышал, как его кто-то зовет. Маленький Глеб подошел к высокому седому мужчине и серьезно сказал: "Вы знаете, родители не велят мне разговаривать с незнакомыми", — и пошел играть дальше. Мужчина оказался его дедом, он приходил в гости пару раз в месяц и не думал, что вне привычной обстановки мальчик его не узнает. Уверенный, что Глеба подучили родители, дед развернулся и ушел. Отцу стоило больших усилий его убедить, что тут не было ничьей злой воли.
Дед умер, когда Глеб был в десятом классе. Его сожгли в том же крематории, где месяцем раньше сгорел Чак. Глеб помнил, как с гордостью кинулся отвечать на технический вопрос кого-то из взрослых — когда можно говорить речи, играет ли сейчас в крематории музыка, что-то такое. Вспоминая это, он понял, что просто гордился: у него есть свой собственный мертвый, не общий, семейный, а лично его. Это было признаком взросления, чем-то вроде выпускного экзамена или первого полового акта, до которого Глебу оставался еще год. Чак и тут всех опередил.
Теперь, слушая, как комья земли падают на гроб Миши Емельнова, Глеб размышлял о том, что пережитые смерти не делают тебя ни взрослее, ни старше, потому что происходят не с тобой. Могила Емели — в восьмом ряду восьмого участка, и Глеб подумал, что Емеля остался до конца верен любимому анекдоту. Череда восьмерок проводила его в бесконечность, словно еще раз прощальным приветом повернувшись вокруг своей оси.
Хочется верить, ему бы это понравилось. Матшкольные мальчики любят цифры больше, чем живых и мертвых.
По пути к автобусу кто-то тронул Глеба за плечо. Он обернулся: высокий мужчина в дорогом пальто.
— Вы тоже знали покойного? — спросил он.
— Мы в одном классе учились, — ответил Глеб, — а Вы, простите?..
— Извините, — мужчина чуть заметно улыбнулся. — Я вижу, вы меня не узнали. Я Влад Крутицкий, мы виделись в офисе у Шаневича и потом еще в «Пропаганде».
— Простите, — сказал Глеб и соврал, как обычно в таких случаях: — Я близорук и поэтому…
— Ничего страшного, — кивнул Крутицкий.
Он замолчал и, не желая быть невежливым, Глеб спросил:
— Вы, вроде, еще и с Тимом Шварцером работаете?
— Я думал об этом, — сказал Крутицкий, — но сейчас, видимо, сверну отношения. Какой-то детский сад.
— Детский сад? — не понял Глеб.
— Ну да. Эти люди не умеют заниматься бизнесом. Вот взять хотя бы вашего одноклассника Витю Абрамова. Я ему полгода назад говорил, что как раз сейчас выясняется, может ли он заниматься бизнесом. Потому что время халявы прошло. По уму надо было Вите уволить половину сотрудников: всяких девочек из бухгалтерии, Мишу Емельянова, царство ему небесное. Вот тогда бы я в Витю поверил.
— Теперь это, наверное, уже неважно, — сказал Глеб.
— Да, — сказал Крутицкий, — это надо было делать полгода назад. Теперь уже бессмысленно, да и невозможно. Просто я уже тогда понял, что контора до конца года не доживет.
"Какой умный", — с неприязнью подумал Глеб.
— И Емельянов, кстати, был бы жив, — добавил Крутицкий.
Кивнув на прощание, он сел в джип — похоже, тот самый, что Глеб видел два дня назад у «Пропаганды». Посчитав про себя, Глеб сообразил: тот вечер, когда они со Снежаной ночевали у него дома, был в жизни Емели последним. Если думать о том, что когда ты кончаешь, кто-то из твоих друзей вышибает себе мозги, то и трахаться не захочется, решил он.
В автобусе Глеб сел рядом с Феликсом. Феликс, похоже, как-то постарел. Прошедшие десять лет были такими необычными, подумал Глеб, что время должно было течь по-разному для разных людей — и потому реальный и биологический возраст бывших одноклассников может различаться лет на десять.
— Ты как? — спросил он Феликса, сам не зная, что имеет в виду.
— Нормально, — ответил Феликс, — работаю в ФизХимии, как всегда.
— А деньги? — спросил Глеб.
— Мы кооператив сделали, — сказал Феликс. — Занимаемся там программизмом понемногу.
Он порылся в кармане и протянул Глебу визитку. "ЗАО "Ветер-ОК", — прочел Глеб, — Феликс Ляхов, менеджер". Внизу — телефон и мэйл.
— Запиши, кстати, мой мэйл, — сказал Глеб. — [email protected]
— Можно просто glasnet.ru, — заметил Феликс. — А ты почему на лист не подписался?
— На какой лист?
— На наш. Вольфсон у себя на сервере год назад открыл. Давай я тебе запишу.
Он достал из сумки ручку и вписал адрес сразу после слова «менеджер».
— Ты в самом деле менеджер? — спросил Глеб.
— Не. Это чтобы на переговоры ходить, — пояснил Феликс. — Ты же понимаешь: назови хоть горшком, только в печку не ставь.
Почему-то при этих словах Глеб снова подумал про крематорий, где сожгли Чака.
— Наверное, это такое проклятье над нами тяготеет, — всхлипывала на кухне Светка Лунева, не переставая при этом быстро — вжик-вжик — резать поминальные салаты.
— Статистически неубедительно, — стараясь казаться спокойным, сказал Феликс. — Два самоубийства за столько лет — не результат. Вот если бы мы все…
Глеб вспомнил, как они ехали на метро с похорон Чака. На Ждановской ветке есть место, где поезд выскакивает наружу, смолкает шум, и можно говорить, а не кричать.
