— Поставь кофе, — сказал он. — Там немного осталось. Добавь воды.
Маргидо встал и залил кофе водой. Как странно — Маргидо приезжает и делает все, о чем его просят.
— Мне скоро пора в свинарник, — сказал Тур.
— Знаю. Просто был поблизости и захотел узнать, как все прошло.
Тур уже ответил на этот вопрос и не стал повторяться.
— Что Турюнн говорит? Ты с ней общаешься? — спросил Маргидо, все еще стоя у плиты спиной к брату. Что это он там делает? Таращится в кофейник?
— Говорит? О чем? Тут только и разговоров, что о доме престарелых, да о домработнице, и не знаю еще о чем.
Отец откашлялся.
— Спасибо за обед.
— На здоровье! — отозвался Тур.
— Пойду посмотрю немного телевизор.
— Давай, — ответил Тур. — А потом Маргидо даст тебе кофе.
Отец встал и зашаркал в гостиную, повозившись немного, включил телевизор на полную громкость. Потом повозился еще и уменьшил звук. Телевизор был старый, без пульта.
— Да нет, ничего, — сказал Маргидо.
— Так о чем, по-твоему, должна говорить Турюнн? — спросил Тур.
— Если она говорила с Эрлендом…
— Не понимаю, — сказал Тур. — Ты о чем?
Маргидо обернулся, убрал руки, нащупав за спиной плиту. Очень странно он выглядел, совсем на себя не похож. Будто изготовился к чему-то, лицо казалось чужим, исполненным какого-то мучительного желания объясниться. Вот — единственное слово, которое пришло Туру в голову, когда он позже размышлял перед сном.
— Я… — начал Маргидо.
— Да?
— Я на какое-то время потерял Христа. Только никто об этом не знал. А теперь снова нашел.
— И ты рассказал об этом Эрленду? Нашел, кому рассказывать.
— Нет! Но…
— Мне пора к свиньям. Скажи, что ты хотел.
— Я оступился.
— Как это? — удивился Тур. Маргидо никогда не оступался, да и возможностей у него не было.
Маргидо снова отвернулся к кофейнику.
— Я оступился, — прошептал он. — Поддался самому Сатане. Не устоял перед искушением.
— Когда это случилось? И что ты натворил?
— Я хотел сказать только то, что сказал. Рассказывать не буду. Думаю, Господь послал мне испытание. А я не выдержал. Теперь надо просить прощения. Христос должен снова меня принять.
— Куда он денется! Разве он не был распят ради всех грешников? Кажется, вся суть именно в этом.
— Тур! Об этом нельзя говорить, как о… как о вещах повседневных!
— Я просто устал.
— Ты думаешь, тебе трудно, но Христос будет всегда с тобой, Тур. С тобой и со мной. Я молюсь за всех нас.
Тур встал.
— Не понимаю, о чем ты. Я не оступался, так что молись за себя. А теперь мне пора в свинарник. Можешь тут один попить кофе. Или со… своим отцом.
Теперь уже свиньи знали, что их ждет, теперь все было в порядке. За окнами темно, он озабочен работой, дверь в помещение с кормом широко открыта, а его сапоги стучат по липкому бетонному полу.
— Всем хватит! — как обычно, выкрикнул он. И поросята завиляли хвостиками ему навстречу, свиноматки захрюкали с причмокиванием, далее кормящие свиньи запрыгали вокруг, участвуя во всеобщем веселье. Все радовались, кроме самого Тура.
Такой начался беспорядок! Наступят на этом хуторе в кои-то веки спокойные времена? Пусть Турюнн только позвонит, когда он вернется домой выпить теплого кофе и немного отдохнуть! Она узнает, что она здесь устроила.
Вообще-то он хотел еще и кошку, но тут вмешался директор магазина Поульсен. Он был против рыдающих детишек у своей витрины. А что касается мышей, пусть будут полевые коричневые, как он говорил, а не белые. «Надо знать границы, коли дело касается чучел домашних животных», — говорил Поульсен.
Эрленд привез с собой из конторы двух ассистентов, и они работали днем и ночью. Вся сцена была выстроена на подмостках, поставленных на маленькие резиновые колесики. Когда все будет готово, останется только закатить его в витрину, затянутую пока серой бумагой. Он уже довел таксидермиста до белого каления, требуя вставить животным новые глаза. Те, что тот вставил вначале овцам, козе и лошади, напомнили Эрленду старые фильмы Иво Каприно[2].
Витрина получалась просто гениальной, стопроцентной копией фотографии, которую он обнаружил в книжке о сельской жизни начала прошлого века. Эрленд просидел много дней подряд в библиотеке за томами, которые несчастный библиотекарь помогал ему отыскивать один за другим, и каждый раз надеялся, что вот это, наконец, то, что надо. Он листал, листал и вот, нашел. Балки, пол, свет сквозь дощатую дверь, скрученная в снопы солома, инструменты и торчащая лошадиная голова. Остальных животных он добавил сам. Коза в загончике с лукавым взглядом из-под черной челки и овца с двумя ягнятами. Плюс мыши.
Пять коричневых мышей, словно игравших друг с другом, в углу за соломой, невидимые детям в одежде от «Бенеттон». Дети, разумеется, были манекенами, а не чучелами, манекены в бенеттоновской одежде. Они не просто стояли, демонстрируя одежду. Один держал кувшин с молоком, другой — лопату, третий гладил козу, а четвертый протянул руку к лошади. На полу сидела девочка, держа во рту соломинку, приклеенную суперклеем.
Вершиной композиции могла бы стать кошка, лежащая по другую сторону от соломы, прислушиваясь к мышиной возне, но кошки не было. Пожалуй, лучше всего удалась лошадиная голова, особенно выражение на ее морде, которое в конце концов удалось таксидермисту, будто она добродушно ржет, радуясь детишкам! Поульсен был вне себя от восторга, когда витрина начала приобретать законченный вид. Когда ассистенты изготовили стены и пол под тщательным руководством Эрленда. Материалы они доставали на заброшенном хуторе. Настоящие старые доски — с царапинами, зарубками и червоточинами. Они положили снопы и насыпали соломы на пол, развесили на стенах старинную упряжь. Освещение Эрленд выставил сам, работа была ужас какая кропотливая — имитировать солнечный свет, пробивающийся сквозь редкие доски в двери, и при этом ярко осветить всю витрину.
— Одежда должна быть в центре, — сказал Поульсен.
— Ошибаетесь, дорогуша, — возразил Эрленд. — В центре должно быть общее переживание ностальгического счастья.
— Однако не стоит изображать из себя Лору Эшли[3], — заметил Поульсен.
— Не беспокойтесь! Витрина будет привлекать внимание, а вместе с витриной и одежда.
— Лишь бы на нас не насело общество защиты животных.
— Все лицензии в полном порядке, бюро об этом позаботилось. Животные куплены и оплачены, а также бережно и заботливо умерщвлены. К тому же крестьянин — их прежний хозяин — знал, на что они пойдут. Эх, если бы у нас была еще и кошка…
— И думать забудьте, — бросил Поульсен.
— Да вообще-то я и так о кошках не думаю, — ответил Эрленд.
— Лишь бы только никто не узнал лошадь. Она откуда?
— Это скаковая лошадь из Южной Ютландии, которая во время одного из забегов повредила ногу. У нее было четыре хозяина, которые на ней отлично заработали. Если кто-нибудь из них и разразится рыданиями перед витриной, то только потому, что они в лице этой лошади потеряли дойную корову.
Наутро, когда серую бумагу сорвали, а окно аккуратно отремонтировали, Эрленд руководил установкой витрины с огромным удовлетворением и невероятным возбуждением.
— Осторожнее с проводами! Не так быстро, коза может опрокинуться!
И наконец-то он вышел посмотреть на витрину с улицы, и от увиденного на глаза навернулись слезы счастья. Идеально. Настоящий шедевр.
— Давай! — сказал он одному из ассистентов. — Щелкай!
Каждую новую витрину тщательно фотографировали, чтобы потом показывать будущим клиентам.
— Поздравляю! — сказал Поульсен и потрепал Эрленда по плечу.
— Это я вас поздравляю, — ответил Эрленд. — С открытием потрясающей витрины. Счета я вышлю через неделю.
— Надеюсь, не выше оговоренной суммы.
— Посмотрим, Если выйдет слишком дорого, могу придти и убрать, скажем, лошадь.
— Нет! Ни за что! От одного ее вида уже хочется прокатиться. Хотя я не умею ездить верхом. Думаю, мы сойдемся.
— И еще кое-что. Если другие магазины «Бенеттон» захотят скопировать идею, права на нее — за нашей фирмой. Разумеется, они могут воспользоваться идеей, но за нее придется заплатить.
— Много?
— Думаю, мы сойдемся.
Поскольку работа у Эрленда была сдельной, ему нестерпимо захотелось отпраздновать. Срочно. Он затащил Поульсена и ассистентов в ближайшую пивную в подвальчике. Ассистентами была пара с острова Фюн. Они схватывали все на лету и работали невероятно точно и умело. Они получали обычную зарплату, и за вклад в новую витрину их необходимо было поощрить.
Он заказал всем завтрак. Традиционный тушеный картофель с мясом и яичницей, свеклой и ржаным хлебом, пиво и горькую настойку.
