На следующий день меня познакомили с ребенком. Это было ангельское создание! Красота матери и отца в нем удвоилась. Единственным физическим изъяном была шишка на его голове, которую мальчик постоянно трогал. Но за дивными кудряшками она была не заметна. Я крестил его…
И снова в горнице повисло молчание.
— Может, прервемся? — осторожно спросил Беневоленский.
— Нет, — возразил старец. — Просто я задумался, извините. К тому же история моя почти закончилась.
— Как?! — Меркурий Афанасьевич расстроился.
— Мальчик рос послушным и привязался ко мне. Через год был арестован и расстрелян Иван Вирский, приемный отец Родиона. Поговаривали, это было связано со смертью Горького, который патронировал его институт. Через месяц пришли за Родионом и мной…
Я встретился с третьим Вирским после войны, в Казахстане, в ссылке. Он сам разыскал меня. Это был красивый восемнадцатилетний юноша, настоящий сын своего отца. Мы стали жить вместе… Вы правы, Меркурий Афанасьевич. Мне трудно об этом говорить. Как-нибудь потом.
— Яблоко от яблони?
— Есть более точное выражение: крапивное семя. Его никто не сеет, но оно само прорастает на местах, заброшенных человеком. В духовной области это часто случается. Через полгода я выгнал Родиона. Уходя, он поклялся мстить мне. Тогда я не принял клятву всерьез. Я считал себя независимым, защищенным от мира. Но это чудовище добилось своего. Он знает каждый мой маршрут и всегда появляется там, где я останавливаюсь. И всегда в этом месте происходит что-то мерзкое! Вы читали о загадочных маньяках? Обыкновенные люди, врачи, учителя, рабочие, нередко семейные, насилуют малолетних и зверски их убивают. Медицина не может объяснить этого явления. Но странная статистика: это почти всегда происходит там, где нахожусь я. КГБ давно отслеживает меня по этой линии, а Родион всегда выходит сухим из воды.
— Вы думаете… — пробормотал Беневоленский.
— Не думаю — знаю…
Глава одиннадцатая
Трактир на Пятницкой
Джон без труда нашел шашлычную на Пятницкой. За соседним столом оживленно «беседовали» глухонемые. Их руки сновали, как челноки, лица непрестанно искажались гримасами. Через полчаса один из них быстро встал, подошел к Половинкину и сказал нормальным языком:
— Мы одиноки во Вселенной, брат!
Тотчас рядом возникла официантка, и Джон расплатился за кофе. «Глухонемой» долго водил его по замоскворецким переулкам. Джону даже показалось, что его Вергилий заблудился. После плутаний по грязным дворам и переулкам они наконец вышли к четырехэтажному дому на Пятницкой же улице, прямо напротив шашлычной, откуда начали свой путь. Во дворе возле подъезда, выкрашенного в омерзительный желтый цвет, сидели три старушки и что-то сердито выговаривали небритому пригорюнившемуся мужику в трико и майке-безрукавке.
«Глухонемой» исчез.
— Кого ищем, командир? — мужичок вскочил. — Сектантов? Здесь они, пидоры! Четвертый этаж, квартира тридцать пять. С тебя бутылек!
— Почему пидоры?
— Как почему? — изумился мужик и подмигнул Джону. — Потому что пидарасы. Дай на чекушку. Без меня хрен бы ты их нашел. Пришипились, голуби! Дай на чекушку! Трубы горят!
— Уймись, Петрович, — вмешалась одна из старушек. — Какой тебе опохмел, ты уже пьяный вдребадан.
Джон пожал плечами и вошел в подъезд. В ноздри резко ударило застоявшейся вонью. На стене он увидел знакомое: «Fuck you». Рядом была нарисована стрелка, указывающая наверх: «Там пидарасы!» С тяжелым сердцем он нажал кнопку звонка тридцать пятой квартиры. Дверь открыла крупная женщина с мужским лицом и густыми темными волосами, собранными на затылке в шар.
— Новенький? На моление? Рановато. — И вдруг заорала так, что Джон чуть не скатился по лестнице: — Пил?!
— Вчера, — смущенно признался он.
— А ну, пш-шел вон! Неделю, слышишь, не-де-лю, не смей приходить в храм, пока водка не выветрится!
— Что случилось, Марьванна? — послышался бархатный голос. — Кого это вы отчитываете?
Половинкин и не заметил, как на площадке появились двое мужчин. Оба высокие, с чистыми породистыми лицами. Но если во внешности одного чувствовалось барское превосходство и сдержанность от сознания своей силы, то второй ни секунды не стоял на месте, непрестанно двигался и пританцовывал и при этом сверлил Джона необыкновенно живыми, смеющимися глазами. Первый мужчина был коротко подстрижен, у второго длинные пепельные волосы были схвачены на затылке резинкой.
— Пьяный пришел, — сказала Марьванна.
— Я не пьяный! — возмутился Половинкин.
— Господин Половинкин? — спросил мужчина с конским хвостом. — Рад вас видеть! Родион Родионович Вирский. А это Дмитрий Леонидович Палисадов, сердечный друг нашего братства и важная общественная персона.
— Будет тебе, Родион! — Палисадов самодовольно засмеялся.
— Какой скромный! А кто сегодня собрал на митинге несколько тысяч человек? Думаешь, они на проповедь мою пришли? Они пришли на Па-ли-са-до-ва! Национального героя, который ведет дело о кремлевских деньгах. Сражается, так сказать, с коммунистической гидрой.
Палисадов со значением поджал свои сочные губы.
— Милости просим в наше святилище! — Вирский широко улыбался, обнажая безупречно белые керамические зубы. — Марьванна, соорудите-ка нам чайку! И непременно с вашими булочками…
— Моя помощница, — продолжал он уже в кабинете. — Не обижайтесь на нее. Она много лет работала инструктором горкома партии. Атеистка была лютейшая! Теперь уверовала в Бога, но с профессиональными навыками расстаться не может. Ее вся братия боится, и сам я ее порой трепещу. Так радеет о чистоте наших рядов, что и на меня иной раз посмотрит эдаким взором: а достойны ли вы, товарищ Вирский, высокой задачи, поставленной перед вами партией… общиной, ха-ха!
Палисадов поморщился.
— Знаю я этих партийных тварей! Изменится ситуация, и она помчится в свой партком. Небось партийный билет за шкафом прячет. И тебя первого под статью подведет.
— Ошибаешься, Дима! Именно Марьванна пойдет с нами до конца. Хоть в катакомбы. Ей в партии как раз катакомб не хватало.
— Ближе к делу, — сказал Палисадов и подозрительно посмотрел на Половинкина.
— Джон — надежный человек из Америки, — успокоил его Вирский. — Впрочем, если ты считаешь, что дело келейное… Джон, не в службу, а в дружбу, помогите Марьванне.
— Половинкин… — задумчиво пробормотал Палисадов. — Где вы родились? Кто ваши родители?
— Не ваше дело, — разозлился Джон.
Палисадов как будто не заметил этой внезапной злости и отвернулся от юноши с видимым равнодушием, но глаза его холодно сверкнули.
— Вот список людей, на которых мне нужен компромат, — сказал Палисадов, когда Джон вышел. — Надежный компромат, Родион. Фактический! Достань по своим каналам. Затраты меня не волнуют. Меня также не волнует, как ты будешь выкручиваться в случае провала. Но в случае успеха я гарантирую тебе благосклонное рассмотрение твоих прожектов… у самого. Ты меня понимаешь?
— О’кей!
— Теперь второе. Кто этот молодой нахал?
— Это мой парень. Он тебя не касается.
— Ты ведешь себя неосторожно, Родион!
Но за чаем Палисадов сменил тон.
— Из Америки? Обожаю! Великая страна! Великий народ! Я был там дважды, и каждый раз возвращался с большой неохотой. Что толку, что мы добились свободы? Рабы! Все рабы — снизу доверху!
Он взглянул на швейцарские наручные часы и заторопился.
— Подбросить вас?
— Конечно, езжай с Дмитрием Леонидовичем! — закивал Вирский. — Я ведь только взглянуть на тебя хотел, прости старика! Утром я сам тебя навещу, Джонушка. Ты позволишь так себя называть?
Возле подъезда стояла черная «ауди» с шофером, похожим на бульдога. Шофер неторопливо курил и слушал льющуюся из магнитолы нежную мелодию. При появлении Палисадова старушки на скамейке вытянулись струной, а небритый мужик радостно загоготал:
— Здорово, пидоры! Вас уже двое? Как вы размножаетесь, ётыть?
— Степа, наведи порядок, — тихо сказал Палисадов.
Шофер вышел из машины, взял пьяницу за нос двумя пальцами и отвел в кусты. Послышался тупой удар, затем сдавленный стон.
— Зачем же так? — недовольно сказал Джон. — Это больной человек.
— Это прежде всего мразь, — весело уточнил Палисадов, уютно развалившись на заднем сиденье. — Никогда не уступайте мрази, молодой человек. Не спускайте ей в мелочах, она не тронет вас по-крупному.
— Нельзя унижать человека, — упрямо возразил Половинкин. — За это вас и наказывает Бог.
— Кого это нас? — удивился Палисадов.
— Русских.
Палисадов долго смотрел на него.
— Вам не приходилось бывать в Малютове?
— Нет, а где это?
