Второе воспоминание — о том страшном моменте, когда я ждала папу на ступенях школы. Там я тоже считала. Мне кажется, что когда-то мне сказали: «Если ждешь чего-то, считай, и оно произойдет». Я была нетерпеливым, непослушным ребенком, и когда я сильно чего-то хотела, то оно должно было случиться сию минуту. Я не помню точно, что мне было нужно, у меня великолепная память, но детские воспоминания иногда ей не подвластны.
В лесу и в полях я считала шаги, деревья, звезды, я произносила цифры, чтобы двигаться вперед. Еще десять деревьев — и ты остановишься. Еще столько-то шагов — и ты отдохнешь. Я забиралась на возвышенность, в надежде что оттуда увижу деревню, но ничего: прекрасная долина, ручей — и ничего. И я говорила себе:
— Что будем теперь делать? Если мы хотим кушать, то надо идти вперед. Так… дойдем до реки. Там я попью, и мы разберемся, где находимся.
Так я шла, не останавливаясь, до заката, чтобы найти укрытие, пока еще было светло.
Часто люди спрашивали меня: что же я делала, чтобы двигаться вперед? Сначала я шла, чтобы найти еду. А потом — в постоянной надежде, что за тем деревом, за тем холмом покажутся деревня, люди или указатель, который поможет выйти на дорогу. Я шла вперед еще и потому, что мне некуда было отступать. Когда я сидела, усталая и изнуренная, перед тем как лечь спать, то думала о том, сколько прошла за день, и говорила себе: «Они где-то на Востоке, и если я остановлюсь, то предам их. Завтра я должна идти дальше».
Если я сталкивалась с трудностями, то произносила «мы»:
— Мы немножко заблудились и плохо идем.
Во время одной из вылазок я добыла огромные башмаки, к сожалению слишком большие для меня, но я упрямо натянула их поверх моих ботинок, что уже совсем никуда не годилось. Напрасно я уговаривала свои ноги идти вперед — они были словно камни. Пришлось выбросить эти башмаки. Некоторое время я отдыхала на берегу красивой речки, смотрела на водопады: через них, как зайцы, перепрыгивали молодые кабаны. Я бы еще осталась там, но голод толкал меня вперед. Лес становился менее густым, и я оказалась на равнине. Там я считала дома вдалеке, как всегда одержимая желанием добыть еду и обувь. Я нашла, что поесть — кусок сырого мяса, настоящий деликатес для меня. Однажды Марта дала мне его попробовать (не знаю, что конкретно — меня это не волновало), и мне понравилось кусать, отрывать маленькие красные кусочки, есть, как собака, с ладони Марты. Украв мясо в деревне, я почувствовала такое же счастье. Иногда я ловила себя на том, что помню вкус пищи, которую уже когда-то пробовала. Метиленовая синь мне так не понравилась! Мама мазала мне ею горло, и было очень противно. Рыбий жир можно проглотить только с ложки. Мама все время повторяла, что он придаст мне сил. Мясо было самым вкусным кушаньем. И сладости. Мясо я время от времени добывала на фермерской кухне, там были сало, жир и сушеное мясо, а вот сладости я ела редко. С тех пор как я выпросила сдобу с маслом, я больше не пробовала ничего сладкого, сахар не рос в полях вместе с картошкой.
Впрочем, земля начала замерзать. Становилось все труднее что-нибудь выкопать.
Я шла вдоль железной дороги, мне казалось, что она идет в нужном направлении. В лесу, который я видела на дедушкиной карте, на самом деле невозможно было двигаться по прямой: надо было обходить крутые холмы и перебираться через ручьи.
Как только занимался рассвет, я доставала компас, поворачивала его к солнцу и определяла, где находится «Е» — восток [2], и снова отравлялась в путь. Иногда я встряхивала компас, потому что стрелку заедало, и я сомневалась в том, что она показывает верное направление. А нужно было просто дать ей время, чтобы вернуться на свое место. Часто я пугалась, что потеряла компас, из-за чего меня прошибал холодный пот. Я искала пропажу в кармане или в мешке, а ее там не было. Компас был таким маленьким, что часто терялся в складках одежды и даже за кусками пищи! А когда я пересекала реки, я брала его в рот.
Все ближе подступали холода, и утренние морозы заставляли меня искать убежища потеплее. На фермах я могла закопаться в сено или укрыться в хлеву. В навозных ямах было тепло, как в ванне. Но я предпочитала свинарники, потому что в кормушках всегда что-нибудь оставалось. Холод подвергал меня опасности, ведь сеновал мог превратиться в ловушку, если я просплю слишком долго. Когда я там пряталась, то обычно из предосторожности отрывала доску, чтобы у меня был запасной выход на всякий случай. Я спала в кормушке, набитой соломой, все время начеку, зато в тепле.
Я даже рискнула пройти через большую деревню, и жители не обратили на меня внимания. Я была грязной, но не в лохмотьях, а в маленькой теплой куртке, поверх нее я оборачивала шаль, которую таскала с собой уже довольно долго; синюю шапочку, связанную Мартой, я натягивала на уши. Нищенка, которая не просила милостыню и никого не беспокоила. Я шла с решительным видом, выпрямившись, будто точно знала, куда иду, но была готова удрать, если кто-нибудь обратится ко мне с вопросом. Я была уверена, что смогу бежать быстрее, чем вероятный преследователь. В деревне я нашла пару сапог, выставленных за дверь. Как обычно, они слишком большие, но если надеть их на носки и тряпки, то мои разбитые ноги долгое время будут в сухости и тепле.
После этого я редко встречала в дороге дома и фермы. Я уже не помню, где стащила связку сухой рыбы, где наблюдала за тем, как резвятся выдры, где откопала кислый корень бузины, где достала мелкие каштаны и дикие яблоки и когда жевала водяные растения. С годами все образы остались по-прежнему четкими, будто впечатались в мозг, а вот в их последовательности я уже не уверена. Я безуспешно пыталась ловить рыбу в озере. Я видела кабана, попавшего в ловушку, и смогла его освободить, а он от ярости ранил меня. Мог ли он знать, что не я виновата в его несчастье? Другим животным везло меньше, их я находила уже мертвыми. Тогда я была не настолько голодной, чтобы питаться падалью. Я шла своей дорогой.
Я помню смешного лохматого мышонка, которого обнаружила в яме; это был брошенный ребенок. Его родителей, видимо, схватила ночная птица, а ему удалось спастись. Я принесла мышонку семян, которые собрала на кустах, и, напоила его с пальца. А потом отпустила с массой советов. Он должен быть как я, идти вперед совсем один, как маленький солдат, ему придется это сделать. Я все еще находилась в Бельгии, но скоро это прекратится. Не знаю, сколько дней я путешествовала по своей стране, но этот путь не мог отнять у меня слишком много времени, даже учитывая крюк в направлении на юг. Я вышла осенью, а когда на носу была зима, огромная широкая река преградила мне дорогу. Это был Рейн.
Спустя годы я попыталась восстановить по карте Бельгии свой путь во время первой части путешествия. Названия, которые я помнила по указателям, были достаточно знакомыми, и я практически уверена в маршруте. От разрушенного моста через канал я должна была направиться к Ватермаль-Бойтстроф, потом к Оверижз, Гембл, Жемп, Буа-де-Вилье. Там я пересекла Маас, видела Ивуар и посетила Денан. Потом я двигалась вдоль железнодорожных путей и оказалась недалеко от Марш-ан-Фаменн, затем зашла в бельгийские Арденны и уже там обнаружила ту самую красивую реку, возле которой задержалась, это была Урта.
От Урты у меня остались воспоминания о волшебных водопадах, где я утоляла жажду, затем я добралась до Малмеди; не помню, что я там делала, но вместо того, чтобы идти на восток, я оказалась в Монтжуа. Должно быть, я пересекла Мозель в окрестностях Кобленца, и уже после него очутилась перед широкой водяной змеей Рейна. Я никогда не видела ничего подобного.
Даже издалека он казался черным и очень внушительным. Я знала, что находилась в Германии. Затаившись в лесу, я слышала, как люди говорят на языке, который использовал папа, когда не хотел, чтобы я поняла их разговор с мамой. Где и когда я вошла во враждебную страну? Для меня это осталось тайной. Очевидно, прошло много дней. Границы существовали на карте, а не у меня под ногами, а дороги, которыми я шла, не вели прямо к официальным заставам. У животных нет границ.
Начиная с этого места, у меня появилось странное ощущение, что папа рядом. И в то же время — чувство новой опасности. Фрицы. Я была на месте, я дошла до «Востока», мифической точки, которую в своем воображении я связывала с родителями. И я не знала, что делать дальше, кроме как идти вперед. Таким образом, «мы» нашли мост и стали дожидаться ночи.
Я осторожно шла вдоль широкой реки, внимательно смотря по сторонам. Я не ожидала, что увижу столько воды. Тонкая синяя ниточка на карте не могла передать эту картину. Дедушка рассказывал мне о Рейне, но как-то очень просто, он водил по карте пальцем, как делал со всеми остальными реками, и объяснял: «Часть в Голландии, часть во Франции, остальное у фрицев, а теперь они хотят забрать его целиком…»
