Будет долго служить в подмоге старцу врач-фитотерапевт Белугин, который попервости будет усердно учиться у старца народному лечеванию, но после возгордится, отделится от старца, создаст дорогую vip-клинику; но позднее вдрызг разорится и ударится в пьянство, а кончится тем, что покаянно вернется под крыло старца, будет им прощен и, излеченный от пагубы алкоголя, останется верен старцу Константину до конца своих дней; опять негромкая «отходная» молитва ляжет на чело усопшего помощника. И еще многие сподручные и сподвижники старца сойдут в мир иной, оставляя место возле утешителя Константина для новых людей.
Не одно поколение монахов Преображенского монастыря пройдет пред очами старца. В обители его по-прежнему звали отец Георгий, все другие — батюшка Константин. Старец видел в этом добрый знак примирения мирского и духовного. Приняв имя церковное, он не утратил имя, данное матерью…
Многие пастыри будут беседовать с ним — одни с великим почтением, другие — со скрываемой завистью. Всегда любим братией, всегда готовый подчиниться хотенью и разуму братии, старец Константин будет в своих деяниях не однажды оболган, завистники и злопыхатели будут писать в епархию и самому Патриарху на него доносы и требовать отлучения от Церкви, якобы за вредоносные лечения и умаление веры Христовой. Все наветы окажутся бездейственны, все кляузники и завистники не сыщут себе ни почтения, ни душевного покоя. Только вечный покой утишит их, вернее, вечный покой будет ждать их, а вечный покой старцу Константину будет Всевышним отнесен, отодвинут в неизвестную будущность.
Духовно страждущие и пресытившиеся интеллектуалы, неисправимые материалисты и одурманенные идолами сектанты, гордецы умники и путаники без царя в голове — встретятся на пути старца Константина, сами напросятся на его путь. Старец Константин никогда ни в чем не попрекнет их, не будет настырным наставником, а если чем-то и подкупит, так то будет его улыбка, мудрая и загадочная, пронизанная лучезарностью и лаской.
На прием к старцу Константину явится спесивый профессор Яворский, чтобы уличить его в жульничестве, одурманивании и развитии идолопоклонничества: жена Яворского боготворила старца, побывав у него однажды. Сперва Яворский удивится скромности быта старца, в доме — спаленка да горница для приема посетителей, да комнатка для приближенных. Потом он удивится тому, что к окошку будут подлетать птицы, которых старец будет кормить с руки. Обескуражит Яворского мальчик в сенях, который строго скажет: «Вам, дяденька, надо шляпу снять!»
Оглядевшись в горнице старца, где все казалось музейными экспонатами эпохи крепостничества, профессор Яворский пожалеет, что приехал сюда: здесь хозяйничает шарлатан или юродивый, который убогость быта выставляет напоказ и тем подкупает простодушных дурех, вроде его жены…
Старец Константин, выйдя к Яворскому, поклонится:
— Как душевное здравие вашей супруги? — спросит.
— За этим я сюда и приехал! Перестаньте мою жену…
— Погодите, — остановит его старец Константин. — Так разговор наш не пойдет… Светозара! — кликнет старец в приотворенную дверь свою помощницу и кухарку. — Чаем нас напои… К столу прошу, господин Яворский. Сперва чай, а уж после слово молвить.
Яворский будет нервничать за столом, порываться вести хулительную речь, но старец, словно не слыша его слов, будет чрезвычайно покоен; иссохлыми, твердыми руками станет наливать гостю в чашку из чайника густой, пахнущий травами чай. В эту минуту Яворского пронзит дрожь, страх выплеснется на лицо. Старец Константин это заметит:
— Вы не первый, господин Яворский, кто так подумал… Человек без сомнения в душе — будто старый пень. Никому в нем интересу нет. Ни женщинам, ни детям, ни самому себе… Вот стоит человеку засомневаться… Да хотя бы в том же, что старик кладет в чай вредное снадобье, так враз этот человек оживает. Уж никакой он не старый пень! Варенья смею вам предложить. Черничного. Светозара собирала…
Яворский будет перед старцем трепыхаться, доказывать материалистическое происхождение мира, объяснять результаты космического взрыва и развития вселенной. Старец Константин будет посмеиваться и потягивать чай.
— А Дарвин? Сколько его свергали, а не свергли! — почти торжествуя, заявит Яворский. — Но я гляжу, вам ничего не интересно, кроме вашего варенья!
— Что вы, господин Яворский, — скажет старец. — Я могу слово в слово повторить то, что вы сказали. В том, что вы сказали, вы сами сомневаетесь… — Старец Константин задумается, взяв свою седую реденькую бороду в кулачок. — В детстве случилось мне, — заговорит он, — наблюдать из окошка, как соседский мальчик пытался встать ногами на ледяной бугорок. Этот бугорок под окном оставила капель. Поутру ледяной бугорок был очень гладким и скользким. Мальчик лез на него, пытался встать на вершину в валенках, и скатывался. Стать на этот ледяной скользкий бугорок и вовсе было невозможно!
— К чему эта иллюстрация? — нетерпеливо спросит Яворский.
— Я наблюдал за этим мальчиком до тех пор, пока он лез на бугорок. Как только он отошел — я наблюдать за ним бросил. Он стал мне не интересен… Ах! — воскликнет старец. — Жаль, варенья не попробовали! — И будто мимоходом заметит: — Господь действенен, а не созерцателен.
— Господь действенен, а не созерцателен? — повторит Яворский и тут же резко возразит: — Нет никакого Господа!
Тогда старец поднимется с табурета, обратит свое лицо к красному углу, перекрестится на иконы, а после, взглянув в окно, в сторону реки, обернется к Яворскому и негромко произнесет:
— Он есть, — и улыбнется открытой, светлой улыбкой, неуступно глядя ему в глаза.
Гость в конце концов догадается, что время его визита истекло, поспешит к выходу.
Вернувшись домой, профессор Яворский запрется в своем кабинете, за ужином выпьет вина и потом нежданно объяснится в любви жене, в чем не объяснялся ей несколько лет, а позже будет весь вечер гонять с внуком по дому старенький железный паровозик и даже починит его, найдя в кладовке отвертку и пассатижи.
В черном траурном платке явится к старцу Константину, выцветшая и сухая, страдалица Аврелия, с серыми водяными исплакавшимися глазами. Она возопит о вышней справедливости:
— Все у тебя, старик, правды ищут! Скажи мне, за что твой Господь двух моих детей, близнецов Игната и Дмитрия, отдал на сожжение? Безгрешные мальцы заживо сгорели в доме от удара молнии… Что ж так жесток твой Господь? Прожорлив, видать? Или нету никакого Бога?
Старец Константин шагнет ближе к Аврелии, мягкой стариковской рукой закроет ей рот, смиряя материнский гнев, обсекая страшное святотатство, приобнимет ее:
— Не оскорбляйте память Игната и Дмитрия. Они, знать, крещеные, ежели вы ко мне пришли?
Аврелия от старца отпрянет, но на этот раз не польет хулу на Господа, зальется слезами, сгорбится, будет шепотом твердить:
— Выдумали… Выдумали… Всё выдумали, нету ничего!
Старец опустит голову, слушая плач и причитание, будто виновный за все, что творится и творилось на белом свете. Наконец заговорит:
— Мир нельзя считать справедливым или несправедливым. Он таков, каков есть… Он естественный, природный… Гроза — летом, вьюга — зимой… Подойдите ко мне, Аврелия.
Аврелия перестанет плакать, подойдет к старцу, стоявшему у окна.
— Гляньте, — укажет старец на ближнее дерево. — Каждый год с этого ясеня опадает листва. Каждую весну она нарождается снова. Так и род человеческий… Приходит и уходит. И нарождается снова… Гляньте, вон листок, малый, желтенький. Еще середина лета, а он скоро опадет, солнце его опалило… Так и мальцы ваши. Не по прихоти, не по злому умыслу востребовал их Господь, а по живому естественному закону. Мы его до конца постичь не можем… Как же тут гневаться? Разве можно на солнечный свет гневаться?
Старец Константин замолчит. Аврелия всхлипнет:
— Тяжело мне, батюшка. Снятся сыновья по ночам. Хоть криком кричи.
— Вы и кричите! Хуже, если душа быстро изболится. Любовь к сыновьям — высокая любовь… Пусть пострадает сердце. Вволю пусть пострадает. Всяк человек жив, пока о нем жива память. Пусть мальцы с вами подольше побудут. Сумасшествия, Аврелия, не бойтесь. Его не будет, — скажет старец Константин. — Когда совсем тяжко станет, помолитесь Богородице, на чьих глазах был распят Сын ее… Снадобья вам дам, чтоб слезам было вольнее. — Старец Константин возьмет в свои теплые уютные руки холодные ладони Аврелии, произнесет в довершение: — Бог есть! — и улыбнется Аврелии улыбкой, которая будет светиться чем-то загадочным и потусторонним.
Аврелия уйдет от старца с сухим лицом, покорно поклонится. Будет долго стоять у ясеня, на который указал старец, разглядывать желтые, рано посохлые листья, хотя сам ясень будет в самом соку срединного лета.
