– Детки-нат безгрешны-нат… Детки по родительским грехам страдают-нат, – проговорил о. Мардарий.
И, вспомнив вдруг о своем Ванечке, Юля всхлипнула и торопливо вышла из кабинета.
Произошедшее никого не взволновало, но как-то вдруг отяготило – конец света показался той неотвратимостью, которая делает все бессмысленным, в такой ситуации бессмысленно было догонять и успокаивать Юлю – никто и не пошевелился.
Марат Марксэнович вида не подал, однако ему было едва ли не хуже, чем племяннице. На голову, плечи, на все челубеевское могучее естество навалилась вдруг откуда-то сверху такая тяжесть, наступила такая усталость, и такое ко всему возникло безразличие, что совершенно расхотелось спорить, убеждать, доказывать… Прислонившись плечом к оконному проему, Челубеев смотрел сквозь двойное стекло вдаль – туда, где на глазах убывало время. Марат Марксэнович на самом деле давно уже начал ощущать, что время теперь не то, не такое, каким было прежде, – короткое, мелкое, бесцветное, и с каждым годом, месяцем, да что там – с каждым днем становилось все более бесцветным, мелким, а главное – более коротким…
Окно выходило на внешнюю сторону зоны – где, вытягиваясь до самого горизонта, бугрилось холодное безрадостное пространство, через которое змеилось наискосок старое в ямах и трещинах шоссе.
Вдалеке в мутноватой взвеси кончающегося света возникла вдруг маленькая черная точка, какие возникают время от времени в глазах и тут же пропадают, но эта не пропадала, а продолжала быть, приближаясь, дрожа и увеличиваясь. Из черной она делалась серой, на глазах обретая форму, превращаясь в автомобиль. Челубеев смотрел на него, зная, что никакой он на самом деле не серый, а василькового цвета, за что они со Светкой и прозвали свою «Ниву» Васильком.
Машина шла ходко, подскакивая на ухабах, и скоро можно было увидеть сидящего за рулем человека. Никто другой, кто стоял бы сейчас на его месте, не смог бы сказать, что это за человек, и только он, Челубеев, знал, что там – самый родной, самый лучший на свете человек, – его жена Светка…
Но скорая встреча с супругой рождала в душе не радость, а тревогу и боль: вот доедет она, войдет сюда, и что – станет лучше?
Нет, станет хуже!
Челубеев громко вздохнул и, глядя на подскакивающую на ухабах «Ниву», потерянно подумал: «Светка, Светка, ты совсем не бережешь подвески…»
Глава одиннадцатая
Любовь матушки Фотиньи
– Пять мину-ут, пять мину-ут! – громко и радостно солировала Светлана Васильевна.
Людмила же Гурченко из магнитолы только подпевала. Полотно дороги охотно стелилось под колесами «Нивы». Рядом на сиденье, свернувшись клубочком, сладко спала Мартышка, вся в зеленых пятнышках, и при взгляде на нее казалось, что это не собачка, а маленький толстенький леопардик.
– Бьют часы на Спасской башне!
О. Мартирий призывал слушать только духовную музыку и, закрепляя свой призыв, подарил сестрам три аудиокассеты. Светлане Васильевне досталось пение монахов с острова Валаам, очень духовное, но и очень уж однообразное, усыпляющее настолько, что не решалась в дороге слушать. Да, по правде говоря, и не хотелось – сердце требовало музыки бодрой, радостной, веселой – не о жизни вечной, но об этой – короткой, живой, прекрасной.
– Пять мину-ут, пять мину-ут!
Настроение было отличное, просто отличное! Хотя поездка оказалась нелегкой. Во-первых – Мартышка. Думала ведь, что серьезно… Потрогала утром – нос сухой и глаза печальные-печальные! Ахнула, схватила, прижала к груди – в машину, в К-ск, в ветеринарную лечебницу № 1, да она и есть там на весь город одна. Но, правда, врачи хорошие, старая школа, при советской власти коров лечили, а когда всех коров в окрестных колхозах от бескормицы на мясо перерезали, переключились на собак и кошек. Хотела сестрам сказать, что на работу не выйдет, одной позвонила – занято, другой – то же самое, понятно… Челубееву записку написала (он совсем рано на службу ушел), где сама и где еда, а что еще мужику надо? Знать, где жена находится и на какой полке колбаса в холодильнике лежит.
Чуть голову от страха не потеряла, а оказалось, что Мартышка совершенно здорова, но надо кобелька, четыре годика – самый возраст, на этой почве и развился нейродермит, а никакой не лишай. Но – прекратить мыть человеческим шампунем и вообще пореже купать! Выяснилось все это быстро, но, пока записалась, пока в очереди сидела, пока гомеопатическую аптеку искала (гомеопатию прописали все-таки), стало темнеть – ноябрь месяц, фары чих-пых, то потухнут, то погаснут, Челубеев только о гостехнике заботится, на личный транспорт ему наплевать. Вот и пришлось в К-ске заночевать у золовки, не пойдешь же в гостиницу, там одни черные и бандиты, да и Жозефина обиделась бы, не говоря о Марате – любит сестру так, как она того не заслуживает. Но, переночевав у сестры мужа, Светлана Васильевна зареклась больше этого не делать.
«Ой, Свет, что с тобой, ты на десять лет помолодела!»
Ну так радуйся, что помолодела, с братом твоим живу, а не с чужим дядей. Ты вон на двадцать лет постарела, я и то не радуюсь. Стол пустой, чай без сахара, заварка позавчерашняя.
«Ой, Свет, у меня, как всегда, ничего нет».
Да у тебя магазин внизу, в тапочках можно спуститься, будешь сидеть причитать, а гость останется голодным. Светлана Васильевна хорошо знала об этой особенности своей ближайшей по мужу родственницы, но все равно удивлялась. Братец-то совсем не жадный, как говорится, последнюю рубаху отдаст. Сама хотела купить все к чаю: сыра, яиц, колбасы, они с Челубеевым никогда не ложатся на голодный желудок спать, но в магазине мымра старая: «С собаками не обслуживаем». А как Мартышку в машине оставить – двери не закрываются. Угонят – ладно, без машины Светлана Васильевна свою жизнь представляла, без Мартышки – нет. Хотела мымре в ответ сказать, что сейчас люди хуже собак, но сдержалась, промолчала, как и подобает себя вести православной христианке. Дверью, правда, сильно хлопнула… И пила потом пустой холодный чай – Жозефина его даже как следует не вскипятила. Газ, что ли экономит? И всё под охи и ахи.
– Как там моя Юлечка?! – даже за руку взяла, когда спрашивала. Как будто не знает – по два часа в день по телефону лалакают, люди по делу не могут дозвониться.
«Надоела твоя Юлечка хуже горькой редьки», – вот было бы здорово так ответить, но ведь нельзя – родня!
– Мне кажется, Свет, что у нее там появилось увлечение!
Как же, появится оно, если твой братец на весь «Ветерок» объявил: кто на племянницу «не под тем углом зрения» посмотрит, он лично тому яйца оторвет. В ее сторону и не глядят! Да и было бы на что, такая же, как мамаша, дура романтическая, книжек начиталась, принца на белом коне ждет. Но дочь хотя бы полгода в законном браке пожила, а ты-то ни дня ни с кем не была расписанная.
– Ты знаешь, моя Юлечка за курсовую получила пять!
Как же не знать, эту курсовую, можно сказать, вся зона писала, даже зэков подключали.
– И все же, Свет, почему ты так хорошо выглядишь, признайся!
Тут Светлана Васильевна и сказала, как надо такие вещи говорить: прямо, просто, с достоинством:
– Я крестилась.
Отшатнулась Жозефина, ладошку к губам прижала, смотрит на живого человека, как на покойника.
– Нет, это безумие, какое-то всеобщее безумие!
И зашагала по комнате, виски трет, бормочет, как полоумная:
– Бедный Марат… Мой бедный братик…
Ну о чем тут говорить, лучше спать лечь пораньше. А квартира однокомнатная – особенно не разбежишься. Золовка на кровать-диване в стенку носом уткнулась, Светлане Васильевне – раскладушка. Даже спокойной ночи не пожелала – интеллигенция, легла, как померла, а видно, что не спит. И в этой неприятной ситуации Светлана Васильевна как православная христианка опять себя повела: поставила на столик дорожный складень и по молитвослову все вечернее правило вычитала, а там чуть не на полчаса. И не про себя, не шепотком, а в голос и с выражением – слушай, золовушка, слушай, какие слова перед сном надо говорить!
А утром в шесть, пока Жозефина храпела, Мартышку под мышку и в «Василек». Думала домой до работы заехать, в порядок себя привести, подготовиться к приезду духовных отцов, да проклятый «Василек» кое-как завелся и еле-еле до ближайшего авторемонта дотелепал. Там до двенадцати проваландались, пока разобрались, правда, и фары заодно починили. Разнервничалась, а в дороге успокоилась, развеселилась даже.
Как дети, бывает, развеселятся…
Раньше не понимала, только теперь поняла, почему такое с ними случается.
Потому что дети – любят!
Маму, папу, дедушку, бабушку, Деда Мороза, наконец, ко-го-нибудь еще – безмерной детской любовью любят. Детские сердца не оскорблены обидами, не унижены обманами, не задавлены постылой повседневностью, в детстве каждый новый день – праздник, любить детям так же легко и естественно, как дышать полной грудью ясным летним утром.
