Саблин чувствовал обнаженным телом холодную поверхность большого стекла. Сам себе казался синтезированным, рожденным в этой реторте, упрятанным в глубину кожаной оболочки, где среди чужих и враждебных органов мучительно и затаенно существовало пленное «я». Эта синтезированность, сотворенность, навязанные ему формы, строго определенные пространство и время, в которых надлежало существовать, вызвали в нем тоску и моментальное помрачение. Захотелось удариться со всей силой о стекло, пробить прозрачную реторту здания, выпасть на асфальт. Расколоть о камень коросту сотворенного тела, превратиться в изначальное, несотворенное, вечно существующее «я». Улетучиться ввысь, сквозь гарь и электрический блеск, в недосягаемую высоту.
Он отправился в ванную, где все сверкало, переливалось, зеркально отражало. Состояло из белоснежного кафеля, ослепительного металла, серебряного стекла с драгоценными цветными вкраплениями. Было частью лаборатории, обслуживающей плоть.
Завороженно глядя на белую эмаль ванной, отвернул большие хромированные краны, щедро ударившие пышной сочной водой. Добился умеренной, приятной для тела температуры. Смотрел, как шумно наполняется продолговатый объем, вскипает, ударяясь о поверхность, струя и вода постепенно приобретает драгоценный зеленоватый оттенок. Цвет южного моря, на которое из своих мраморных ванн любовались утомленные походами римляне.
Перенес ногу через край. Медленно опустил в воду, глядя, как волоски покрываются мелкими серебряными пузырьками. И опять вид своей голой ноги, ногти, розовеющие сквозь воду, пузырьки газа, прицепившиеся к волосяному покрову, вызвали в нем больное недоумение, брезгливость к себе самому, к нелепым, функционально обусловленным частям тела. Залез в ванну, спрятался в воду по горло, погрузился в шум, плеск, размытые брызги.
Когда вода достигла краев, ногой, растопырив пальцы, завернул краны. Лежал, слыша, как сливается в трубу избыток воды.
Он находился в реторте, в насыщенном кислородом растворе, облучаемый электрическим блеском, синтезированный, мягкий, пропитанный влагой, созданный по замыслу и чертежу.
Его конечности были рычагами, упиравшимися в шарниры суставов, со шнурами и тросиками длинных мышц, с чуткими щупальцами пальцев, предназначенных для хватания, сжатия, почесывания и постукивания. Желудок был утробной, ненасытной топкой, куда сквозь рот и пищевод сбрасывалось горючее, окислялось, выделяло жар, газы, едкие составляющие, которые выбрасывались наружу сквозь кишки и выходные отверстия. Сердце было неутомимой резиновой помпой, в упругих расширениях и сжатиях, толкавших красный рассол крови по кожаным трубкам сосудов, ополаскивая всю сконструированную машину тела. Легкие были пенистым пластмассовым чехлом, вспучивались и опадали, однообразно заглатывали и выталкивали газы, насыщая красную жижу крови. Глаза были сгустками цветной слизи, вылезавшей сквозь смотровые отверстия черепа, в них, как в окулярах винтовки, шло постоянное высматривание, прицеливание, изменение фокусного расстояния, и если в них ткнуть иголкой, они выльются студенистой мутной гущей. И среди всего этого множества механизмов, приборов, приспособлений, среди мозга - источника раздражающих образов, неявных страхов, мимолетных впечатлений, с непрерывным мельканием обрывочных, беспокоящих мыслей, среди всей этой сотворенной плоти пряталось исчезающе-малое, неуловимое «я», страдающее от своей неприкаянности, вброшенное в грубую функциональную плоть.
«Где я? - думал Саблин, прислушиваясь к неуловимому, немолкнущему страданию. - Куда меня поместили?»
Ему казалось, что его истинная, безымянная сущность спряталась в крохотную алую частичку и блуждает в кровотоке по непрерывному контуру, всплывая то в полушарии мозга, то в клапане сердца, то в глубине алчущего желудка. За этой бессмертной частичкой гнались другие, искусственно синтезированные тельца, желая ее захватить, а она ускользала, спасалась в лабиринтах чужого ей тела, искала выхода на свободу.
Желая разрушить материальную оболочку тела, освободить свое малое «я», он ущипнул себя за живот. Сжимая пальцы, причинял себе боль сильнее и сильнее, радуясь этой боли, которая свидетельствовала о непрочности оболочки, о возможности ее разрушить. Разжал пальцы, глядя на красный вспухающий отек, будущий синяк.
Потянулся к нише в кафельной стене, где стояли разноцветные флакончики с блестящими набалдашниками. Отвинчивал крышки, выливал в ванную пахучие шампуни, тягучие благовония, освежающие настои. Стал взбивать, превращая поверхность воды в душистую, сияющую пену. Лежал среди клубящихся благовоний, сравнивал себя с Афродитой, рожденной из пены. Представлял, что его тело утратило смуглую мускулистость, обрело мягкость и белизну. Пена скрывает его розовые пышные груди, набухшие соски, округлые нежные бедра. В паху, вместо уродливых подвесок, нежно золотится лобок с раздвоенными лепестками, прикрывающими влажное чувствительное лоно.
Эта смена пола, возможность стать женщиной, любовницей Зевса, античной богиней, раскрывающей свое лоно страстному быку, или кричащему от нетерпения орлу, или орошающему живительному дождю, - эта мысль показалась ему восхитительной. Несла в себе красоту метаморфозы и одновременно была оскорбительная для плоти, которую можно было трансформировать, отвинчивая и удаляя ненужные члены и органы, заменяя их другими, хранящимися на складе запасных частей.
Встал из ванной, удовлетворенный тем унижением, что причинил своей плоти. Растерся мохнатым полотенцем, поглядывая на лиловый кровоподтек на животе. Побрился, используя красивый прибор, который успел приобрести в магазине и который выгодно отличался от советского аналога. Облачился в свежую рубашку, костюм. Умело повязал шелковый галстук, купленный в одном из бесчисленных магазинчиков Роттердама. Спустился вниз к завтраку, где уже поджидали его коллеги.
- Рудольф, доброе утро!… Рекомендую вам взять жареные охотничьи колбаски!… Пальчики оближете!… - Глава делегации, демократичный, благодушный, не ставящий преграды между собой и подчиненными, приветствовал Саблина из-за столика, где вместе со вторым референтом пользовался неограниченным обильем «шведского стола». - И обязательно фрукты, фрукты! Ананасы, клубнику!
Второй референт, пожилой, чуть чопорный, часто выезжавший за границу, назидательно, но так, чтобы не обидеть начальника, произнес:
- С утра я предпочитаю корнфлекс с молоком. Необременительно для желудка и весьма питательно.
Саблин прошелся вдоль «шведского стола», уставленного металлическими посудинами, под которыми тлели синие огоньки спиртовок. Не искусился на омлет, жареную ветчину, всевозможные сосиски, колбаски и сардельки. Обогнул гору засахаренной сдобы, пирожных с кремом и марципанами. Наполнил высокий стакан мутновато-золотым свежевыжатым апельсиновым соком.
- Нам следует не забыть захватить из номера зонты, если мы намерены после заседания отправиться по магазинам, - произнес начальник, с наслаждением поглощая еду. - Переводчик обещал показать хорошие и недорогие магазины, где есть замечательные дамские платки с изображением короны, королевских гербов и породистых лошадей. Думаю взять пару десятков. Отличный сувенир для жены, да и для любовницы тоже, - засмеялся он, тряся упитанными, из нежного жира щеками, этим откровенным замечанием еще больше сближая себя с подчиненными.
- А не хотите прогуляться в район «красных фонарей»? Я знаю, где это, - скромно улыбнулся пожилой референт, чьи седины и благородные очки не позволяли заподозрить в нем распутника, а всего лишь пытливого путешественника, приехавшего из пуританской страны в Нидерланды. - Могу показать вам сексшопы, можем посмотреть порнофильм. Побывать в Роттердаме и не совершить подобный поход значит многого не увидеть в Северной Европе.
- Почему не сходить? Не внесем это посещение в отчет, - хохотнул начальник. - Но все-таки сначала в магазины. Боюсь, что у нас может не оказаться времени потратить валюту. - Все это говорилось энергично, упитанной скороговоркой, заедалось колбасками, хрустящим салатом, соусами, большими ягодами оранжерейной клубники, плоскими кольцами сочного ананаса.
Саблин знал, что каждый раз после совещания начальник берет посольскую машину и вместе с приятелем-дипломатом отправляется по магазинам, возвращаясь в отель со множеством коробок и пакетов, набитых костюмами, рубашками, трусами, бюстгальтерами, махровыми халатами, настольными лампами, сервизами, статуэтками, электроприборами. Все это будет упаковано в огромные чемоданы на колесиках, Загружено в самолет для наполнения респектабельной московской квартиры. Отчужденно подумал, что большинство людей не тяготятся стесняющими душу покровами. Напротив, уплотняют их, наращивают оболочки, раскармливают тело, обкладывают себя все новыми и новыми загромождающими пространство предметами. Вдруг испытал к начальнику брезгливость, как к низшему существу, которую едва не выдал судорогой лица.
