И исключительно поэтому я не отказался от встречи, когда Лисбет позвонила мне несколько недель спустя. Собственно, нас с ней ничто не связывало. Глупо мне было дуться на нее только потому, что в тот вечер я осмелился сказать ей это. И все-таки как только она вошла ко мне, сняла пальто и затянулась сигаретой, я почувствовал, что злюсь на нее.
- Ты что, целый год обдумывала мое предложение?
Она посмотрела на меня в упор.
- Я слышала, ты виделся с Юханнесом, - сказала она.
- Да, как-то мы с ним спрыгнули с вышки в Ингиерстранде - и больше с тех пор не виделись.
- Что он говорил? - спросила она с полным безразличием к сказанному мной.
Я рассказал ей, что мы обсуждали международное положение, проблему наказания предателей родины, юридические нормы, касающиеся злоупотреблений в управлении капиталом в период экономического санирования, рассуждали о том, что такое демократия, а также говорили о влиянии обнаженного женского тела на умонастроение пожилых мужчин.
Все это она нетерпеливо пропустила мимо ушей.
И тут я впервые разглядел ее. Естественно, я немного нервничал. Я, кажется, надеялся, что она пришла ради меня. А может быть, и не надеялся. Я заметил, что она поблекла в самом буквальном смысле этого слова. Лисбет поблеклая, но не увядшая. Ее волосы имели все тот же изумительный блеск. У нее была все та же юная и стройная фигура, лицо без единой морщинки. И тут я понял, в чем дело: глаза Лисбет утратили всякое выражение. Я почувствовал себя совсем несчастным. Она заметила, что я все понял. У меня не хватало духу выспрашивать у нее, что же произошло. Не мог я. Я решил сделать коктейль, встал и с серьезным видом начал откупоривать разные бутылки. Ее излияниям не было конца.
Начать с того, что она, конечно же, не может жить без него, на что мне ничего не оставалось кроме как поддакнуть. А все эта еда. Она стала преобладать надо всем. Я намекнул, что его любовь не простиралась дальше обеденного стола. Лучше бы я не говорил этого. Она не могла жить без его любви. Со временем они оба стали еще больше преувеличивать свои чувства. Юханнес, кроме того, был так нежен с ней. Не говоря уж о том, как он был благодарен ей за все.
- Короче говоря, за еду, - отрезал я.
- Да, да, за еду, - сказала она, и теперь в ее красивых глазах мелькнуло былое опасное выражение. - Что же плохого в еде, в конце концов? Ты что же думаешь, что твои возвышенные интересы, холостяцкая эротика, твоя тусклая, самодовольная, никому не нужная жизнь...
Но тут она заметила, что чересчур обидела меня, и я воспользовался моментом и поцеловал ее. Лисбет восприняла это как должное, сказав, что я тоже ей нравлюсь. Потом она долго плакала. Все-таки она была по-настоящему несчастной. Я спросил, кто же ей нравится больше - я или обжора. Она ответила, что вполне может прожить без меня, но не без обжоры. Да, она так прямо его и назвала. И больше уже не плакала, хотя по-прежнему выглядела несчастной.
- Ты не поверишь, - сказал я. - Он ездит на велосипеде.
Она содрогнулась.
- На ве-ло-си-педе? - всхлипнула она.
Можно было подумать, что я сообщил, будто он голодает.
- И он носит зеленую спортивную кепку.
Ее глаза стали огромными, слезы высохли.
- Ты лжешь, - сказала она.
- Нет, это правда, - сказал я.
Про кепку была ложь, но уж слишком долго она меня мучила. Я снова должен был рассказывать ей, каким худым был Юханнес и как мы прыгали с вышки.
- Ведь он мог разбиться, - сказала она.
Я заметил, что я ведь тоже прыгал вместе с ним.
- Подумай, ведь он мог разбиться насмерть, - сказала она. И потом, поразмыслив хорошенько: - Я бы ему столько всего вкусного приготовила...
В общем, дело шло к тому, что неизбежно должно было произойти. Они никак не могли найти дорогу друг к другу, и оба были так несчастны, хотя никто из них не решался сделать первый шаг - не из гордости, а потому, что они зашли в тупик. И я был в их жизни единственный общий друг.
Мне было так горько и обидно от этой комедии, которую они добросовестно разыгрывали.
- Я сыграю роль парламентера, но с одним условием.
Она приняла условие слишком быстро, так что эта победа не была лестной для меня. Я никак не подозревал в себе такого напора чувств. Но, наверное, именно такое большое огорчение и способно вызывать сильное возбуждение.
- Я проведу эту ночь с тобой, - сказала Лисбет.
- Не надо, если тебе не хочется, - сказал я.
Это была изумительная ночь. Она была красивой, даже когда спала, а ведь это не о многих женщинах скажешь. Я не мог оторвать взгляд от красивой крепкой руки, лежавшей на одеяле. Она ведь раньше никогда не носила кольца, все то время, пока они были женаты.
И у меня не было никакого чувства торжества, когда она спускалась к автомобилю в три часа ночи. Трагедии из происшедшего она тоже не делала. Напротив, она была очень нежна со мной. Перед уходом она настояла на том, чтобы приготовить мне поесть. Еда была просто великолепная.
- Подумай, а вдруг будет ребенок, - сказала она.
- Ну что ж, тем лучше, - отозвался я.
- Может быть, ты и прав, - сказала она. Она всегда отличалась тем, что самые мои наглые заявления воспринимала серьезно. И тут она добавила: - Зато вернется он.
Над этой короткой фразой я задумался позднее.
Для меня было просто невыносимо устраивать для них эту встречу. Оба они считали, видимо, своим долгом романтизировать ее. Встреча происходила, как водится, в ресторане, за роскошно сервированным столом. Что до меня, то я покинул их сразу же после коктейля. Они смущались, как гимназисты, то есть вели себя так, как тогда, когда были ими. Когда я вышел на улицу, под дождь, то меня поразила мысль: а всем нам ведь уже под сорок. С точки зрения современной молодежи, смотреть на них было просто противно. Так мне, во всяком случае, кажется. При этом радость, которую я испытывал, имела привкус горечи - фиглярство всегда производило на меня гнетущее впечатление. Хотя в жизни с ним сталкиваешься так часто.
И потому - к черту Юханнеса и Лисбет. Нет больше молодых и красивых людей из времени моей юности, людей, мечтавших о чем-то прекрасном, в которых было и смешное и трагичное одновременно.
Решено: ну их к черту.
Но ведь люди всегда встречаются - это самое идиотское. Я никогда не говорил Лисбет, что мальчишеская ненасытность была органичной частью психической и эротической жизни Юханнеса. Она, конечно, не знала, что он рассказал мне об этом. И у него тоже не было ни малейшего подозрения о моей посвященности в самые тайные заботы Лисбет, связанные с его уводящей в сторону страстью, которую она культивировала из трусости, пока эта страсть уже не перешла все границы.
Все это время я был очень "милым" по отношению к ним. Ну и хватит. Да только ведь не так отплачивают люди за доброту. Я сошел с велосипеда и стоял у входа в кафе, после езды по пыльному шоссе захотелось промочить горло. Вот тогда я и заметил, как остановился автомобиль, пассажирам подали минеральную воду с прилавка летней веранды. Потом я ощутил дразнящие запахи от раскрытых свертков с едой, сложенных в корзинку на заднем сиденье автомобиля. И тут я увидел красивую и сильную женскую руку, протянувшуюся за бутылками. Я не мог не узнать ее. На пальце было обручальное кольцо.
Я подался вперед, чтобы получше разглядеть их сквозь заднее стекло. И таким образом мог лицезреть жирный затылок Юханнеса Хелма, я заметил не одну и не две жировые складки. Нет, уже целый ряд колец над расстегнутым воротом рубашки. И сам Юханнес, удобно откинувшийся на сиденье, выглядел очень монументально. Таким толстым я его еще никогда не видел. Они улыбались друг другу, а в руке у Юханнеса была гусиная лапка. Даже со спины было заметно, как он жует. Он продолжал есть, пока она заворачивала свертки и усаживалась за руль.
Лисбет завела мотор, машина резко развернулась и проехала мимо меня. Нет никакого сомнения, что они заметили меня. Мы взглянули друг другу прямо в глаза. У нее на лице было мечтательное выражение. А он! При виде его на ум приходило слово блаженство.
Поэтому-то я по-настоящему обрадовался, замахал бутылкой лимонада наверное, даже чересчур энергично, - собрался было крикнуть: "Счастливо!"
Но слова застряли у меня в горле. Никаких признаков того, что кто-то из них видел меня когда-либо раньше!
"Ах вот как, - подумал я. - Им, видите ли, угодно избегать меня".
Но каково стоять вот так с бутылкой лимонада в одной руке, другой придерживая велосипед - и приветствовать того, кто уже скрылся в облаке пыли?
Ты хороший парень, Рикард! Перевод Л. Баевой
Классная руководительница вручила Енсу Кристиану письмо для его родителей. Четким, округлым, с нажимом в нужных местах почерком учительницы на конверте было выведено: "Родителям Енса Кристиана".
Было это уже давно. Десять дней назад. А сегодня воскресенье, половина десятого. На высокой и мрачной церковной колокольне начинают звонить колокола. Осеннее утро, безветренное и прохладное, но ни души на тихих улочках, где окна первых этажей украшены темно-зелеными растениями в горшках. Енс сворачивает в переулок, и церковь оказывается прямо перед ним, отсюда хорошо видна колокольня. Колокола раскачиваются вправо-влево вразброд. Кажется, что они совсем рядом, а может, это звук так густо заполняет узкую улочку, что колокола звучат громко, враждебно и фальшиво. Колокола мечутся туда-сюда, опрокидывая какофонию звуков на застывший, оцепеневший мир. Повсюду - воскресенье, на улицах - никого. Может, Енс остался один во Вселенной?
