Девушка расстелила на полу кусок ткани, они уселись вокруг и склонились над едой, беря ее руками. Сарату вспомнилось, как Палипана разъезжал по острову со своими учениками, как он ел, молча слушая их, и вдруг излагал свое мнение в двадцатиминутном монологе. Поэтому и Сарат поначалу ел молча, никогда не излагая свою теорию. Он учился правилам и приемам спора так же, как мальчишки, глядя на игру со стороны, учатся навыкам и координации, не делая при этом никаких движений. Если ученики вели себя самоуверенно, Палипана обрушивался на них. Они доверяли ему, потому что он был суров, потому что он был честен.
Ты, говорил Палипана, указывая на кого-то. Он никогда никого не называл по имени. Словно для дискуссии или исследования это было несущественно. Только: Когда был обтесан этот камень? Какая буква пропуще на? Какой художник нарисовал эту руку?
Они колесили по проселочным дорогам, останавливались в третьесортных гостиницах, перетаскивали каменные плиты с письменами из зарослей на солнечный свет, а ночью, воссоздавая в памяти обломки колонн и арок, увиденные днем, чертили планы внутренних дворов и дворцов.
— Я отрезал голову не просто так.
Палипана протянул руку к тарелке:
— Отведайте баклажанов, это моя гордость…
Сарат знал, что в подобные моменты, когда Палипане не терпится услышать продолжение, он перебивает собеседника. Как бы слегка поддразнивая его. Реальность жизни против идеи.
— Я сфотографировал скелет с головой и без. А пока мы займемся исследованием скелета — микроэлементов, пыльцы. Баклажаны удались… Сэр, мы с вами работаем над древними камнями, ископаемыми, восстановленными водными садами, задаемся вопросом о том, почему какое-то войско направилось в пустыню. Мы можем назвать архитектора по манере строить зимние и летние дворцы. Но Анил живет в современности. И использует современные методы исследования. Она может по тонкому поперечному срезу кости определить точный возраст умершего человека.
— Как это?
Сарат промолчал, предоставив слово Анил. Жестикулируя свободной от еды рукой, она стала объяснять: — Вы смотрите поперечный срез кости под микроскопом. Он должен быть не толще одной десятой миллиметра, чтобы были видны кровеносные сосуды. С возрастом эти сосуды, точнее, каналы, по которым они проходят, разрушаются, ломаются, их становится больше. При наличии нужной аппаратуры мы можем угадать возраст.
— Угадать, — пробормотал Палипана.
— Погрешность составляет пять процентов. Я бы сказала, что возраст человека, чей череп вы держите в руках, двадцать восемь лет.
— Какая точность…
— Большая, чем вы получите, ощупывая череп, надбровные дуги и измеряя челюсть.
— Чудесно. — Он повернулся к ней. — Вы просто чудо.
Она покраснела от смущения.
— Наверно, по кусочку кости вы можете определить, сколько лет такому старикану, как я?
— Вам семьдесят шесть.
— Как вы узнали? — Палипана был обезоружен. — По коже? По ногтям?
— Перед отъездом из Коломбо я заглянула в Сингальскую энциклопедию.
— А-а… Да-да. Вам повезло, что вам попалось старое издание. Из нового меня выкинули.
— Тогда нам придется поставить вам памятник, — заметил Сарат, слегка перестаравшись.
Настало неловкое молчание.
— Я провел всю жизнь среди изваяний. Я в них не верю.
— В храмах есть и земные герои.
— Так, значит, ты отрезал голову…
— Мы пока не знаем, когда его убили. Десять лет назад? Пять лет? Или меньше? У нас нет необходимого оборудования. А учитывая обстоятельства, при которых он был похоронен, мы не можем обратиться за помощью.
Палипана молчал. Он сидел с опущенной головой, скрестив руки на груди.
— Вы определяли эпоху, — продолжал Сарат, — просто взглянув на письмена. Просили художников воссоздать всю картину на основе сохранившихся фрагментов. Так вот. У нас есть череп. Нам нужен кто-то, кто сумел бы воссоздать внешность этого человека. Если кто-то его опознает, мы узнаем, когда ему было двадцать восемь.
Все замерли. Даже Сарат опустил глаза.
— Но у нас нет ни специалиста, ни необходимых знаний, — продолжал он. — Вот почему я привез череп сюда. Чтобы вы сказали нам, куда идти и что делать. Но все это надо делать без шума.
— Да. Конечно.
Палипана встал, они тоже поднялись и вышли из хижины в ночь. Они восприняли его внезапный жест как приказ. Все четверо подошли к покуне, старинному бассейну, и встали у темной воды. Анил думала о слепоте Палипаны в этом темно-зеленом и темно-сером пейзаже. Каменные ступени и обрамлявшие покуну плиты примостились к земляному склону так же, как фрагменты кирпича и дерева примостились к скале. Остатки древнего поселения. Анил показалось, что ее сердце забилось медленнее, что она движется по траве, как самое неторопливое в мире животное. Она подмечала мельчайшие детали окружения. Мозг Палипаны в своей могучей слепоте, вероятно, полон всем этим. Мне не захочется отсюда уезжать, подумала она, вспомнив, что Сарат говорил то же самое.
— Вы знакомы с традицией Нетра Мангала? — пробормотал Палипана, как бы размышляя вслух. Он поднял правую руку и указал на свое лицо. Казалось, он больше обращается к ней, чем к Сарату или девушке. — «Нетра» означает глаз. Это ритуал глаз. Чтобы нарисовать глаза божеству, нужен особый художник. Глаза всегда рисуют в последнюю очередь. Они придают изображению жизнь. Подобно запалу. Глаза — это запал. Только после этого статуя или изображение в монастыре становится священным. Об этом упоминает Нокс, а позже Кумарасвами. Вы его читали?
— Да, но я этого не помню.
— Кумарасвами обращает внимание на то, что, пока глаза не нарисованы, перед нами просто кусок камня или металла. Но после этого акта «он становится Божеством». Разумеется, существуют различные способы рисовать глаза. Иногда это делает король, но лучше, если этим занимается искусный мастер. В наше время королей не осталось. И без королей Нетра Мангала лучше.
Анил, Сарат, Палипана и девушка сидели внутри прямоугольной амбаламы, когда-то служившей местом отдыха, в центре которой горела керосиновая лампа. Пока они шли сюда, старик, указав на постройку без стен и с высоким потолком, сказал, что здесь они могут поговорить и даже переночевать. В былые годы паломники и странники отдыхали днем в ее тени и прохладе. Ночью она представляла собой просто деревянный остов, открытый мраку. Деревянные балки упорядочивали пространство. Дом, выстроенный на скале из дерева и каменных глыб.
Смеркалось, ветерок со стороны покуны доносил ее запахи и шелест, производимый невидимыми существами. Каждую ночь Палипана с девушкой уходили с лесной поляны спать в амбаламу. Он мог облегчаться с края площадки, не будя при этом девушку, чтобы она отвела его куда-нибудь. Он лежал там, прислушиваясь к шуму океана деревьев. Где-то там были войны, террор, люди, обожавшие лязг оружия, и главной целью войны была война.
Девушка сидела слева от него, Сарат справа, женщина напротив. Он знал, что женщина теперь стоит, глядя то ли на него, то ли на воду. Он тоже слышал всплеск. Всплеск какого-то водяного существа тихой ночью. Из чащи прилетел канюк. Между ним и женщиной, стоявшей на камне, возле красновато-желтой лампы, лежал привезенный череп.
— Был один человек, который рисовал глаза. Лучший из тех, кого я знал. Но он больше этим не занимается.
— Рисовал глаза?
В ее голосе прозвучало неподдельное любопытство.
— В ночь перед тем, как мастер приступит к работе, проводится особая церемония. Понимаете, его приглашают только для того, чтобы нарисовать глаза Будде. Глаза нужно рисовать утром, в пять часов. В этот час Будда достиг просветления. Поэтому церемония проводится накануне ночью в украшенных храмах и сопровождается чтением священных текстов… Отсутствие глаз — это не только слепота, без глаз нет ничего. Нет существования. Мастер способен пробудить к жизни зрение, истину и присутствие. Затем он удостоится почестей и наград. Получит в дар землю или скот. Он входит в двери храма. Он одет, как князь, усыпан драгоценностями, на поясе меч, на голове кружева. Его сопровождает человек, несущий кисти, черную краску и металлическое зеркало… Он поднимается по приставной лестнице к лицу статуи. Второй человек поднимается тоже. Поймите, этот обряд проводился веками, упоминания о нем сохранились с девятого века. Художник окунает кисть в краску и поворачивается спиной к статуе; кажется, что гигантские руки вот-вот обнимут его. Другой человек, стоящий к нему лицом, поднимает зеркало, мастер кладет конец кисти ему на плечо и рисует глаза, не глядя в лицо божеству. Его движения направляет только отражение в зеркале — только зеркало непосредственно воспринимает образ взгляда, который создает художник. В процессе творения человеческий взгляд не должен встретиться со взглядом Будды. Вокруг непрерывно читают мантры. Да станешь ты обладателем плодов деяний… Да будет прирост на земле и да продлятся дни… Приветствуем вас, глаза!.. Он может работать целый час или меньше минуты — это зависит от внутреннего состояния художника. Он никогда не смотрит в глаза божеству. Он видит лишь отражение взгляда в зеркале.
