— Что ты за баба! — с досадой заметил далматинец. — Такого капитана я еще не видел… Заладил: жена да жена! У тебя одного на свете есть жена?
— Она тоже живой человек, — умоляюще сказал капитан. — Не знаете вы женского горя…
Мотор тихо зарокотал.
— Отодвинься! — сказал далматинец. — Я поведу лодку! А ты, Стефан, ступай на место!.. И смотри в оба!
— Понятно! — отозвался Стефан.
Далматинец взялся за руль. Лодка плавно пошла вперед. Сидевший на носу Вацлав снова почувствовал слабый ветерок. Его свежее дуновение проникало в грудь и словно ласковой, доброй рукой касалось сердца. Казалось, чьи-то нежные пальцы ложатся на веки, воспаленные бессонной ночью, на глаза, которые долго и напряженно всматривались в темноту. Струйки прохладного воздуха, как живые, обвивали оголенную шею и забирались за ворот рубашки. Как успокоителен и приятен плеск воды, бьющей в борта лодки, как чиста таящая во тьме морская пена!
Все сильнее становился шум мотора, все быстрее убегала вдаль чернеющая вода. Равнодушное к людям море дышало по-прежнему мерно и спокойно, обратившись всей своей гладью к вечному небу. А там, наверху, блистали столь любимые морем звезды, далекие, холодные звезды, то сбивавшиеся в созвездия, то одиноко скитающиеся по небу — бледно-голубые, рубиново-красные; звезды, которые гаснут, чтобы следующей ночью возникнуть вновь.
Что люди перед этим вечным небом? Что люди по сравнению с созвездиями, луной, которая то исчезает в тенях иного мира, то снова появляется, легкая и воздушная, как облачко? Для моря не существует ничего, кроме неба; море отражает его цвета, его тени, блеск и бури, грозно сверкающие в нем молнии, тихую утреннюю зарю и пылающие закаты. Море живет небом, дышит его вечностью, и ничто более ему неведомо. Люди с их радостями и страданиями, надеждами и разочарованиями чужды ему.
Чем дальше уходила лодка в море, тем ниже опускался остров, и наконец из-за темного гребня снова показались огни города — желтые и неподвижные. Город спал, и люди спали в своих домах. Лишь кое-где проснется рыбак, выйдет в залатанных подштанниках на порог и закурит сигарету. Но такого слабого огонька не увидишь, как ни дорог он сердцу. Хорошо видны только яркие огни. Вот перед городским полицейским участком горит светлый матовый шар — он виден далеко. А на темном фасаде светятся только два окна — они тоже видны. Но полицейским не увидеть лодки, не услышать шум мотора. У них в ушах стоят глухие стоны людей, сваленных на пол пинками тяжелых жандармских сапог. Несчастных бьют бичами по голым пяткам. Лица у них окровавлены, зубы выбиты. Ужас сдавил им горло…
В этот глухой час не спят рыбаки. На заре они разойдутся на своих черных лодках по всему морю. И не спят полицейские. И не спит полицейский пристав. Его испитое лицо покрыто капельками пота, но глаза светятся довольством, как у хищника, задравшего жирную добычу. На рассвете он доложит своему начальнику в Бургасе, что за люди были задержаны на лодке в заливе, кто они, куда собрались плыть, какие задания имели, кто их товарищи…
Но кто же их товарищи? И где они скрываются?
Он готов вырвать ногти у арестованных, ноготь за ногтем, лишь бы заставить их говорить.
Заставить их говорить еще прежде, чем взойдет солнце.
1
К рассвету лодка была уже в открытом море. Берег скрылся. Небо вокруг сомкнулось с темным и ровным морским горизонтом.
После долгих мучительных попыток проглянуть сквозь тьму солнце вдруг вынырнуло из морских глубин и повисло над горизонтом, как исполинская раскаленная монета. Небо на востоке порозовело, но далеко на западе, там, где скрылась суша, оно все еще оставалось холодным. Вскоре солнце ослепительно засверкало, розовая краска исчезла с неба, и с востока к лодке протянулась длинная, блестящая, как серебряное перо, дорожка.
Люди в лодке еще спали. Уткнувшись лбом в борт, тихо всхрапывал печатник. Вацлав, опершись щекой на колено, свернулся клубочком, как ребенок. Студент спал, беспокойно ерзая на своем месте и время от времени тихо посапывая. Прижавшись друг к другу, чтобы спастись от утренней прохлады, спали пленники. Плотная, кряжистая, как дуб, фигура капитана и во сне казалась мрачной и настороженной, словно капитан лишь прикидывался спящим.
Бодрствовали только далматинец и Стефан. Они не смыкали глаз всю ночь. Стефан сидел у руля, неподвижным, ничего не выражающим взглядом уставившись в море. Мотор еще работал, но Стефан знал, что это последние минуты: скоро он заглохнет, лодка бесшумно скользнет по гладкой воде и станет.
Он вспомнил другое утро, мучительное и тоскливое, когда он сидел у постели умирающего брата. Вот так же раздваивались тогда чувства: он был счастлив, что брат еще жив, и со страхом ждал его пробуждения, зная, что оно будет последним. Какими бесконечными и леденящими душу были эти ночные часы! Наконец в больничную палату начал медленно просачиваться рассвет; свет лампы стал желтым, тусклым. Где-то над дальними крышами заблестело солнце, в ветвях деревьев запели птицы, во дворе забренчали эмалированными ведрами санитары. За окном начинался день, обыкновенный солнечный день, невозмутимый, как вечность! Но Стефан ничего не чувствовал, ни о чем не думал. Как и сейчас, он просто ждал. В душе оставалось только одно желание — пусть не будет ни лучше, ни хуже, только бы тянулся этот миг.
Мотор работал, лодка скользила по гладкому, спокойному морю, за кормой шумел пенистый водный след. По расчетам далматинца, мотор должен был заглохнуть еще четверть часа назад, но он, слава богу, пока работал, издавая ритмичный ровный рокот. «Протянул бы хоть минут десять! — твердил про себя Милутин. — Еще десять минут, ну, пять минут!»
Пока было темно, он ориентировался по огням маяков, которые мигали в непроглядной глубине ночи. Ему незачем было сверяться с компасом — достаточно было взглянуть на Полярную звезду. Лишь перед рассветом он с трудом разглядел маяк на Калиакре — далеко впереди и чуть влево. «Там уже не Болгария, — думал он, — там начинаются румынские воды. Там нас уже не настигнут болгарские военные катера. Если мотор протянет еще хоть немного, самое страшное, самая большая опасность останется позади».
Когда совсем рассвело, далматинец долго разглядывал горизонт на западе. Земли не было видно, и нигде вокруг ни паруса, ни дыма, — море было так пусто, будто жизнь на земле еще не начиналась. «Это хорошо, — подумал он. — Так и должно быть».
Теперь он убедился, что ночью за ними не было погони, иначе он видел бы огни, далекие вспышки прожекторов. Ночь была тиха, темна, пустынна — лишь звезды блистали на черном небе и приглушенно, ровно гудел мотор.
— Который час? — вдруг спросил Стефан.
Далматинец повернулся к нему.
— Рано еще, — тихо сказал он. — Нет и шести…
Стефан кивнул и беззвучно зевнул.
— Почему не спишь? — спросил далматинец. — Не спится?
— Нет, — со вздохом ответил Стефан.
Далматинец чуть заметно, будто сквозь сон улыбнулся.
— Ты хочешь спать, — сказал он. — В последние дни мы спали совсем мало…
— Если б и хотел, не смог бы заснуть, — сказал Стефан.
— Это нервы, — заметил, покачав головой, далматинец.
Стефан поморщился, но не ответил. Неужели Милутин не мог сказать ничего другого? Но после того как они уже заговорили, тишина казалась неестественной и неприятной. Захотелось продолжить разговор.
— Тебе когда-нибудь приходилось мыкаться с лодкой? — тихо спросил Стефан.
— Приходилось, и еще как! — ответил далматинец.
Он умолк, но Стефан понял, что далматинец сказал не все.
— Это было лет десять назад, осенью двадцать второго года… Мы плавали на «Сорренто» — небольшом итальянском пароходике. Вообще-то говоря, только флаг у него был итальянский, а мы, команда, можно сказать, все были далматинцы. В Ионическом море нас захватила буря, а груз был пустяковый — сено!.. Забили не только трюмы, но переднюю и заднюю палубы. С капитанского мостика — и то еле видно было море…
— Где это Ионическое море? — спросил Стефан.
— У Южной Италии… Тихое море, но бывает, что и разойдется. Как-то утром, часов в девять, сено загорелось, хотя и было покрыто брезентами… До сих пор ломаю голову, отчего оно могло загореться?.. Передняя палуба вспыхнула как факел. Пробовали сбросить кипы в море, но куда там! Пламя мгновенно охватило мостик, и радист, который в это время завтракал, даже не успел сообщить о пожаре. Две лодки на передней палубе сгорели, осталась только одна, на задней. В нее и сел весь экипаж. Когда лодку спускали на воду, ее чуть не разбило в щепки о борт. Только я один знаю, чего стоило спустить в лодку жену…
— Ты женат? — удивился Стефан.
— Почему ты спрашиваешь? — взглянул на него далматинец.
