“Откуда взялась эта сикельдюшка! Ходила себе и ходила мимо и вдруг сорвала мою голову, как цветок. Я же сдохну без нее”.
Он засыпал и просыпался с ощущением ужаса и счастья, переполнявшего душу: “У-у, конец мне!”
За эту ночь от него отпочковался странный отросток. Он скосил на нее глаза — розовое солнце пятнами по телу — совсем ребенок. И в том, что она крепко спала в такой неудобной позе, тоже было что-то детское. И ноги ее, до колен почти черные, в легких белых царапинах и ссадинах, вполне еще девчоночьи. Но все, что выше колен и локтей было уже наполнено медом и женскими мурашками, он в истоме закрывал глаза, чувствуя, как тяжелеет и твердеет внизу.
Гладил ее шелковистые волосы, рассыпавшиеся по спине, а самому хотелось вскочить и заорать, исполнить дикий танец радости, перевернуть этот стог. Гладил и, наверное, снова заснул.
Проснулись от жгучих лучей. Димке казалось, что Ивгешка ужаснулась. Она молчала и стыдливо прикрывалась, пока не оделась. На щеке ее отпечатался травянистый узор. Димка так и не нашел своих трусов, хорошо что рубашка с брюками не потерялись.
Они шли по лугу в блестящем коловращении лучей. Солнце тяжело, жарко сдавливает тело с ног до головы. Кипенно-белыми, вытянутыми громадами покоились в синеве облака, из-за их гигантских объемов Димке казалось, что они с Ивгешкой не идут, а топчутся на месте. Она прижималась к нему, а он обнимал ее одной рукой. Вдали, плавясь и дрожа в мареве, словно на полотне кинотеатра, показалась повозка или машина, и Димка вдруг почувствовал, что все это время пути, сам того не замечая, сжимал пальцами ее грудь. Казалось, что не замечала этого и она.
— Что, что? — испугалась она, когда он снял руку. И вдруг словно очнулась, отстранилась от него, посмотрела трезвыми и будто бы чужими глазами. — Я пошла. Не провожайте меня. До свидания.
Между ними, громыхая и пыля, пронесся джип. Димка молчал и ничего не соображал, жар в голове и состояние солнечного воспаления. В душе нарастала неизъяснимая тревога, страх, будто в том, что случилось, таилось как счастье, так и великое горе. Ему надо было отпустить Ивгешку, не раздражать ее сейчас и самому сосредоточиться, подумать, ведь впереди его ждала другая, новая жизнь, и новая счастливая ответственность.
Димка бесцельно бродил по саду. Курил, смеялся и даже плакал. В состоянии сумасшедшего ошеломления составлял, сбивался и снова составлял для себя план: помыться, побриться, надеть торжественный костюм и к вечеру идти свататься. Букет приготовить. Может быть, даже деда взять с собой. И так далее вплоть до венчания с духовым оркестром из района и катаний по Илеку на диковинном корабле. Так Димка и сделал — он помылся и побрился, надел рубаху, присел на кровать отдохнуть, прилег и уснул, не успев коснуться подушки. Проснулся только в пять часов утра. Сердце заколотилось с прежней радостной силой — так он и ходил по саду в одной рубашке и трусах, Барсик следил за ним удивленно сдвигающимися зрачками.
— Барсик, я старше ее почти на двадцать лет. А я почти пацан, посмотри. В наше время границы старения отодвинулись где-то до 80. Когда мне будет 80, ей 60, вполне… А тебе-то самому сколько лет, если собачьи годы на наши перевести?
Собрался он только в обед.
Дом бабы Кати, двор и она сама неприятно поразили его своей скудной деревенской будничностью.
— О-о, Федя пришел! Расфуфырилси, никак уезжашь куда?
Димка переводил дух, шамкал пересохшим ртом и посматривал на черные окна дома.
— Кабы знать, так вместе с Ивгешкой уехал бы.
— А где она?
— Как? Уехала! В Самару, в культурный институт поступать будет, мы ж намедни че праздновали.
Димка почувствовал, как кровь отхлынула с лица, задрожали поджилки, он присел и с горьким недоумением, словно на предателя, посмотрел в глаза бабы Кати.
— Какой ужас!
— Спаси бох! А я о чем, Федор, нужен он, этот культурный проститут?! Это ее Галька подбиват, у самой не вышло, так она дочь науськивает.
— Ясно.
— Покушал бы яичек, Федь, они с мыныезом.
— Какие яйца, баб Кать?!
Димка не помнил, как оказался у себя во дворе, его фигурку будто переставляли из одной декорации в другую. Под корявыми ветвями старой яблони, в свете безжалостного дня ему ясно открылся весь ужас и вся банальность ночного приключения: молодая девушка собралась покорять большой город, длинные подиумы его, и первое, что она сделала на этом скользком пути, — лишилась девственности, чтобы приехать в город готовой к употреблению — здравствуй, новая жизнь! Да-а, далеко пойдет, если милиция не остановит.
Димка смотрел и словно не видел Васянку, мельтешащего перед ним. Хотелось отодвинуть его, как преграду для горьких мыслей и видений.
— Дя Федь, это тебе, — он передал конверт от Ивгешки.
— А где твои крылья, ангел? — грустно спросил Димка.
— Дя Федь, ты пьяный, что ль?
Слово “Дорогой” было зачеркнуто. “Добрый день” — зачеркнуто.
“Сегодня утром я уезжаю поступать в Самарскую академию культуры. Если не поступлю, домой не вернусь, буду работать и ходить на подготовительные курсы — где-нибудь да останусь — если Бог не оставит меня”. И далее жирно зачерчено несколько строк. “Я ведь до сих пор верю, что есть духовная близость и отношения человеческие между людьми, когда ради другого человека есть готовность сделать столько, сколько для себя, и даже больше... Ну да, я идеалистка. И я еще и эгоистка. Но все же я себя тотально контролирую, больше всего неосознанно. Действует на меня только мартини, и то не всегда. Поэтому, когда стало известно, что мы будем пить мартини, для меня это было знаком возможного исхода нашей встречи. Правда, чудесная ночь с тобой получилась неожиданной для меня самой. Вот как оказывается... Я же не знала, какой ты. Или себя я плохо знаю. Прости меня, если я написала все путано и обидела тебя, я правда — не со зла. Можно было просто написать, что мне с тобой очень хорошо и спокойно было. Одним словом, прощайте. Вы хоть и женатый, но все равно благородный мужчина, поэтому я не хочу, чтобы Вы чувствовали себя обязанным и мучились сознанием греха. Вы хороший, а я… у нас разные пути. Я благодарна Вам, у других это все происходит ужасно грязно”. Снова что-то зачеркнуто.
“С уважением и доброй памятью, Ваша Евгения”.
— Обиделась? — спросил Васянка.
Димка тупо смотрел на жирно зачеркнутые строки, будто именно в них и таился настоящий ответ.
— Дура малолетняя! — вскричал он и швырнул письмо.
Васянка отпрыгнул к плетню.
Димка побежал в дом. Дед проснулся, испуганно следил за его сборами, а потом вдруг заплакал. Димка поручил Васянке следить за ним, а сам пошел к морскому камню на майдане. Нашел номер и вызвал по мобильному водителя. Тот говорил с неохотой, но явно обрадовался незапланированной поездке. У бабы Кати узнал адрес Галинки в Оренбурге. Она словно бы помолодела и смотрела на него с родственной влюбленностью, надеждой, испугом.
— Че, вишню ели? — вдруг спросила она.
Димка рассеянно кивнул.
— А я так и поняла... А ведь ты женатый человек, Федь.
— Я развожусь.
— Спаси бох!
Хлопотала, хотела завернуть яичек с лучком в дорогу, потом крепко поцеловала его в лоб, перекрестила и снова провела руками вдоль тела.
— Ну, с богом, Федь! Если поженитесь — “Урал” вам подарю! Мое слово — закон!
Снова мелькали деревни в котлованах — Изобильное, Ветлянка. Мелькнула заброшенная скворечня зернового ТОКа. Трудовое, Елшанка… Гигантским укором вырос и скрылся позади элеватор. Солнце и морская волнообразность степных холмов и оврагов.
Димка барабанил пальцами и притопывал ногами.
— Слушайте, вы только поперед машины не бегите, ладно? — вежливо сказал водитель и засмеялся. — Мы и так постоянно сто двадцать идем.
— Что?
— Ничего, проехали.
Через три часа были в Оренбурге. Димка по наитию и как будто беспечно указывал дорогу, но они не заблудились и как на нитке приехали в Степной район на улицу Салмышская, дом 32, второй подъезд.
— В гости? — деловито спросил водитель.
— Ну, даже не знаю, типа того.
— Я вас подожду.
— Не, не надо, — отмахнулся Димка.
— Я все же подожду с часок.
— А вообще подождите, — опомнился Димка. — Вы как-то всегда правы оказываетесь.
— Вы бы хоть бутылку купили! — укоризненно сказал водитель. — Вон же супермаркет “Магнит”.
— А-а, потом, — махнул было рукой Димка, но посмотрел на водителя и согласился. — А вообще, да…
Да, надо будет выпить, а то Галинка смутится, наверное. И я хорош, жених-одноклассник! В школе она была застенчивая, теребила длинную косу, хихикала украдкой, смеющееся лицо прятала за плечи подружек или низко склоняясь к парте.
— Добрый вечер, Дима.
— Здравствуй, Галина, сколько лет, сколько зим.
— А ты не изменился.
— Ты тоже, только красивее стала.
— Спасибо Дим, за все, вот мы и породнились с тобою. Припозднился ты немного…
— Лучше поздно, чем никогда.
