– Да как я таюсь? – искренне удивился В.
– Хорошо, допустим, что не таитесь, – вновь вступил в разговор сизощекий. – Но речь вот о чем. – Насмешливость из его голоса ушла, теперь это был голос самой неумолимой державности, губы, когда сжимались, превращались в такую суровую нить, казалось, ею можно, если попробовать, резать железо – как автогеном. – Общество взбудоражено, общество имеет право задавать вопросы и получить ответы на них. С какой стати вы вдруг такое выделывать стали? Что за секрет?
В. развел руками. Пожал плечами.
– Не знаю. Вы сказали “вдруг”. Вот именно, вдруг. Для меня столь же неожиданно, как и для общества, если следовать вашей терминологии.
– Что значит “вашей”! – опять влез младенческолицый. – Вы что, не понимаете слова “общество”? Опять дурака валяете?
– Это вы тут у меня дурака несколько часов валяли, – резко ответил младенческолицему В. – Сидели, все слышали – что вам еще? Осмыслите своей головой. Проанализируйте.
– Полегче, полегче, – не замедлил пресечь инвективу В. сизощекий. Глаза его прокалывали В. насквозь, В. так и чувствовал, как взгляд их выходит у него из затылка двумя пронзительными острыми шильцами. – Это вы не в состоянии осмыслить, вы! Полагаете, все это одного вас касается? Ошибаетесь. Вот вы уже из телевизора не вылезаете, интервью, пресс-конференция… Это что, ваше личное? Вами сейчас многие интересуются. Использовать захотят. А в каких целях? Ладно бы благих. Но ведь и в ад, как известно, дорога благими намерениями вымощена. И, думаете, иностранные разведки дремлют? Иностранные разведки уже вокруг вас кружат, не сомневайтесь. Можем мы все это так оставить? Не можем! Служба у нас такая. Наша святая обязанность. Должны реагировать. Поэтому мы и здесь.
В. не знал, что сказать. Нечего ему было сказать им.
– А иностранным разведкам-то я зачем? – огрызнулся он. – Я что, носитель секретов?
Младенческолицый так и подпрыгнул на стуле, словно его там кто-то ужалил:
– Он еще спрашивает! Будто непонятно! Как с луны свалился! Вы не с луны? – подался он к В.
Вот на эти его слова В. знал, что сказать.
– Я инопланетянин, – ответно подавшись к младенческолицему, шепотом, но громким, так что невозможно не услышать, ответил он.
Сизощекий с младенческолицым переглянулись.
– Какой-то вы ерепенистый. – Сизощекий вздохнул. Казалось, он невероятно переживает, что В. не такой, каким бы его хотелось видеть. – Прежние бы времена, вы бы уже давно в сумасшедшем доме сидели.
В. снова всего передернуло.
– Это с какой вдруг стати?
Сизощекий глядел на него с сочувствием и состраданием, как на тяжело, если не безнадежно больного.
– С такой стати! Нормальные люди разве по воде ходят? Не ходят. А ненормальным место где? В сумасшедшем доме им место.
– Но вообще ненормальным сумасшедший дом и сейчас не заказан. – Младенческолицый в отличие от сизощекого не изображал сердоболия, наоборот, произнося “сумасшедший дом”, он словно бы веселился, ему доставляло удовольствие произносить эти слова, он так и смаковал их. – Человек нарушает общественный порядок, возбуждает общество… мало ли что новые времена, спокойствие общества превыше всего!
– Спокойствие общества превыше всего, – подтвердил сизощекий. – Нарушать спокойствие общества не позволено никому.
– И вам, естественно, тоже! – как если бы готов был броситься на В., воскликнул младенческолицый с угрозой.
Сизощекий посмотрел на него с укоризной. Ну уж зачем же так-то, помягче, было в его взгляде. Следом за чем он переместил свой острый, пронзающий насквозь взгляд на В.
– Да, конечно, – тоном самого здравомыслия, словно В. и младенческолицый поссорились и он выступал в роли миротворца, проговорил сизощекий, – конечно, сумасшедший дом и сейчас не заказан, общество нужно ограждать, а как же! – Сизощекий опять вздохнул, будто ужасно, ужасно переживал за В. – Но вы, в принципе, мы тут покопались в вашей биографии, вполне достойный человек, мы не хотим ломать вам судьбу. Ограничимся пока этой нашей беседой. Но если вдруг что…
– То что? – вырвалось у В. Ах, билась, билась предательски, пульсировала на виске жилка – страх это был, он, душа в пятки не сиганула, но готова была, и опрометью, стрелой.
– Сумасшедший дом! – радостно воскликнул младенческолицый. – Не ясно разве?
– Ладно, ладно, – остановил его сизощекий. – Зачем пугать человека? Человек и так все понимает, видишь же. Понимаете? – вновь нанизал он В. на свой взгляд.
Следовало отвечать. Это был не тот вопрос, который можно проигнорировать.
Понимаю, согласно кивнул В. Тотчас почувствовав, что молчаливого подтверждения недостаточно, и выдавил:
– Понимаю.
– Вот и отлично, – сказал сизощекий. – Видишь, – посмотрел он на младенческолицего, – все понимает. Гуляйте свободно, дышите вольно, – метнул он взгляд обратно на В., и о, перемена! взгляд его утратил свою выжигающую остроту, это теперь был взгляд добросердечного принципала, выражающего мелкому приказному крючку свое благорасположение. – Но! – Он вскинул палец. – Без внимания вас не оставим, будем за вами следить. Если что… вы уже поняли.
– Желтый дом, – вставился младенческолицый.
– Да понял человек, понял, – осадил его сизощекий. – Поняли ведь? – бросил он полувопросом В., но ответа на этот раз ему не требовалось, он тут же продолжил: – Предупреждаем: вас могут использовать. Всякие силы в своих целях. Вы этого не должны допустить.
– Какие силы? Что я не должен допустить? – мертво спросил В.
– Какие силы! – негодующе вскинул руки к небу младенческолицый. Опять дурака валяем, прозвучало в его голосе.
– Не беспокойтесь, для того мы за вами и будем следить, – успокаивающе ответил сизощекий, – все тот же добросердечный принципал, взявший опеку над малоопытным сотрудником. – А на всякий случай вот наши телефоны. Чуть что – звоните. Можете мне. Можете – вот, – указал он на младенческолицего. – В любое время дня и ночи.
Две белые глянцевые картонки перекочевали из руки сизощекого в руки В. Размером, формой картонки были копией визиток, но должностей и места работы их обладателей там не было, только имя-отчество, даже без фамилии, и номера телефонов.
Жена, когда сизощекий крадущимся шагом проследовав к двери, разверз ее, стояла, естественно, у самого порога. Отпрянула в сторону – но поздно, и замерла в нелепой позе – словно изваяние теннисистки в развороте перед ударом, только без ракетки в руках.
– А-я-яй, – с укором проговорил сизощекий. – Нехорошо. Ведь просили вас в кухне побыть.
– Жена Лота, – прокомментировал, проходя мимо, ее позу младенческолицый. Его новая, пасмурно-спесивая улыбка украшала младенчески чистое лицо подобно знаку некоего высокого ордена, которым он был награжден, но носить открыто не имел права. – Содом и Гоморра прилагаются.
Жена, не обратившаяся ни в какой соляной столб, только В. проклацал за представителями трехбуквенной аббревиатуры замками, очутилась около В., и руки ее сомкнулись на его шее.
– Ой, прости! Ой, прости! Ой, прости!.. – с жаркой покаянностью зашептала она ему в ухо. – Если бы не я, этот твой школьный хмырь не пришел, никого бы не привел с собой…
Уж несомненно, прозвучало ответом ей в В. Однако он не позволил себе произнести это вслух.
– Оставь, что ты! Оставь! – приговаривал он, гладя ее по спине. – Не этот бы мой, так кто-то другой. А не сегодня бы, так завтра. Не таким образом, так другим. Нашли бы способ.
– Но этот твой! – с прежним жаром, но не покаянным уже, а гневным воскликнула она. – Со школьных лет, старейший друг – и такое! Привести с собой! Он что, не знал?! Знал, конечно!
– Да наверняка, – согласился В.
– Негодяй! – резюмировала она. – Чтобы никогда этот негодяй в нашем доме больше не появлялся. Никогда, ты слышишь? А то ты со своей склонностью найти всему оправдание… никогда, ты слышишь?!
– Слышу, слышу, – сказал В.
В нем и в самом деле не было того гнева на друга школьной поры, что в жене. Не он бы, так кто-то другой – несомненно. Хотя, разумеется, то, что это оказался друг школьной поры, было больно. И прежним отношениям уже не бывать. Склеить разбитую чашку можно, она даже будет формой, всем своим абрисом той же, какой была до того, но куда деть места склейки, все эти трещины, как пересилить брезгливость, когда подносишь ее к губам?
– Нет, не “слышу”, а чтобы не появлялся! Обещай мне! – потребовала жена. – Обещай!
– Не появится, – подтвердил В.
Пить из склеенной чашки – нет, он не собирался делать этого. Разбитой чашке полагалось быть выброшенной в мусорное ведро.
Не только посуда, что была снесена на кухню до появления этих двоих из трехбуквенной аббревиатуры, осталась невымытой. Остался неубранным и стол в комнате. Так вышло, что они с женой уже не разомкнули объятий. Даже не почистили зубы, какая тут посуда в раковине, какой неубранный стол! Было тому причиной неугасшее воодушевление жены, в котором она пребывала до появления сизощекого с младенческолицым, или аромат медового месяца, которым опахнуло их, когда дети уехали, и который все не давал забыть о себе? Или так они спрятались друг в друга от того склепного холода, что принесла с собой эта двоица? Все смешалось, словно в неком коктейле, породив неожиданный, новый вкус. Они уже и не помнили, когда у них в последний раз случалась такая близость. Какое небо открылось им? Седьмое? Девятое? То, что еще выше? Не угадать, не вычислить, не постичь.
