В двадцать лет она стала невестой.
«Это было самое счастливое время моей жизни. Когда я теперь вспоминаю о нем, меня удивляет, что можно такое продолжительное время (целую зиму и лето) быть такой непростительно счастливой.
Летом мы разошлись: я отказала ему».
Он был военным, на балах появлялся в ментике, опушенном соболями. Она отказала ему, потому что он был богат и безволен. Она хотела, чтобы он учился, поступил в университет. Он обещал. Но ничего не получалось.
Отказав ему, она тосковала.
Спустя тридцать семь лет он отыщет ее только затем, чтобы сказать, что всю жизнь любил ее одну.
Писать, вернее, сочинять она начала еще гимназисткой На выпускном экзамене ее сочинение на вольную тему прочли вслух как лучшее. Об одаренной девушке рассказали В. А. Гольцеву, он пригласил ее к себе со всеми рукописями.
«Несколько раз прошла я мимо подъезда, прежде чем позвонить… Мне сказали, что Гольцев профессор, кроме того, он писатель: печатает свои произведения в „Русской мысли“…
Мы с ним сидели в маленьком зальце, за столом, а кругом нас кишели дети. Может быть, их было и не так много, но они были до такой степени шумливы, подвижны и резвы, что заполняли собой все пространство.
Один мальчик все влезал на стул и рисовал у него что-то на лысине. Виктор Александрович только слабо отмахивался…»
Прочитавший эти строки навсегда запомнит Гольцева.
Любовь не требует пояснений. Ее брак с Авиловым в них нуждался. И она поясняет:
«Я решила, что выйду замуж „трезво“. Мне жилось хорошо. Весело мне уже не было, но мне было интересно: я много писала.»
Они поселились в Петербурге. Ее муж – донской казак Михаил Федорович Авилов – был студенческим другом ее старшего брата, толстовца Федора Страхова. Она признается, что будущего мужа «не любила, побаивалась… и ценила высоко».
И еще о нем:
«Любезность он считал глупостью и сам всегда был дерзок, иногда тонко и умно, но всегда очень обидно… Я знала, что он умный… очень здраво глядящий на жизнь и очень верный человек.
Ужасно я тогда ценила этот „здравый взгляд и верность“…»
…В Петербурге они поселились вблизи Худековых. В тесной квартирке издателя «Петербургской газеты» бывали известные писатели, здесь же устраивались юбилейные обеды и чествования. Жена Сергея Николаевича Худекова, Надежда Алексеевна, переводчица и театральный критик, познакомила свою сестру Лидию Авилову со многими литераторами.
Тут бывали Минаев, Лейкин, Потапенко. Бывал Антон Павлович Чехов. Впечатления о встречах и беседах с ними вошли в главу рукописи Л. А. Авиловой, озаглавленную «Петербург».
Она, делавшая в литературе свои первые шаги, не прошла для этих людей незамеченной.
Какой была она в ту пору?
«…был высокий рост, прекрасная женственность, сложение, прекрасная русая коса…»
(И. А. Бунин).
В ней смесь застенчивости и любопытства к жизни, смешливости и грусти. Она забывала о том, что красива, потому что в ней было еще столько другого – ум, юмор, талант, постоянное ощущение своего несовершенства…
«Писательница! Чтобы иметь право доверять своей мысли, надо суметь провести ее через мысль, уже выраженную раньше… И жизнь и мысль – это всегда продолжение жизни и мысли…»
«Я прочла несколько серьезных книг: Миля, Шопенгауэра. Будто поняла, но почему-то мне это ничего не прибавило.
И вот я поняла: я безнадежна, потому что я не мужчина, а насквозь, прямо неистово – женщина».
В женственности ее сила, но она словно не понимает этого. Впрочем, позже, рассказав о встрече с Максимом Горьким в конторе книгоиздательства «Знание», о том, как, прочтя ее книги, он пришел к ней потолковать с глазу на глаз, оговорив, чтобы им не мешали, она запишет:
«…почему Горький ко мне приехал? Почему он горячо и мною говорил? Да просто потому, что я тогда была молода и понравилась ему. Будь я умней в десять раз, талантливей в сто крат, но будь у меня очки на носу и закрученная косичка на затылке, никаких Горьких у меня бы не бывало».
И там же:
«Лев Николаевич, конечно, не замечал моей наружности… Он узнавал меня при встрече, справлялся о моих занятиях, считал мои рассказы „хорошими“ и даже как-то прочел вслух один мой рассказ… но мне кажется… что в этом случае, будь у меня очки и косичка, он отнесся бы ко мне еще лучше, еще внимательнее и теплее».
Попав в литературную среду, она вошла в нее легко и естественно.
Дом Худековых, литературный кружок Гнедича, завтраки у Тихонова – суетливые, где «всегда не хватало не только вилок, рюмок, но и стульев».
И здесь литераторы – Голицын, Муравлин, Морозов («сидевший в крепости», поясняет она).
Знакомство с Маминым-Сибиряком, Станюковичем. Дружба с Боборыкиным, новым романом которого после смерти Тургенева открывался каждый январский номер «Вестника Европы» и о котором Бунин сказал: «…очень умный был человек, только большим талантом бог его не наделил…»
Эта среда мастерски изображена ею в записках. Законченные портреты и живые наброски, сделанные легким касаньем пера.
И если в пейзаже она живописец-импрессионист, то в портрете скорее график.
В ее галерее Лев Николаевич Толстой, быстро сбегающий по ступенькам навстречу молоденькой девушке, пришедшей к нему за советом, как ей жить, чтобы стать полезной народу. Его отеческий, разочаровавший ее совет – найти дело в своей семье.
И Максим Горький, первая встреча его с молодой писательницей, сударыней, как он назвал ее в разговоре, и ей это не понравилось.
«– Да ведь черт вас знает! Ведь вы все-таки дама? Ведь так?
– Ну ладно… Дама, – согласилась я, смеясь».
Здесь и данная без грима великая Савина, и гротесковый Н. А. Лейкин со своей простоватой, добродушной женой Прасковьей Никифоровной. Они жили на Петербургской стороне в собственном деревянном доме и держали лошадь.
И вот почти каждый день Прасковья Никифоровна отправлялась на этой лошади отвозить в редакцию «статьи» Никлая Александровича. Его сценки и рассказики она всегда называла «статьями».
Она пишет по ночам. Пишет много. Лидию Авилову охотно печатают, хвалят. Ее имя встречаем в «Петербургской газете», в газете «Сын отечества», в «Ниве». Она издает свою первую книжку «СЧАСТЛИВЕЦ и другие рассказы». «Книжонку», – уточняет она. Солидный журнал «Вестник Европы» принимает ее повесть «По совести». (В этой редакции с ней случился конфуз, о котором она потом рассказывала с присущим ей юмором: от смущения она не могла правильно назвать по имени редактора Михаила Матвеевича Стасюлевича и, путаясь, называла его то Стасюлей Матвеевичем, то Михаилом Стасюлеевичем.)
Этот случай стал широко известен благодаря ей самой – она была мастерица рассказывать о себе анекдоты.
Был любящий муж и маленький Левушка. Она жила в Петербурге, писала, печатала… А какие достались ей учителя!
Только вот писать приходилось по ночам.
Антон Павлович Чехов, с которым она встретилась у Худековых, подробно разбирает ее рассказы. Дает советы, которые она, по ее признанию, тогда «плохо понимала». Часто она обижалась, и он терпеливо разъяснял суть своих требований, потому что считал ее талантливой. Он часто призывает ее к холодности:
«…Когда хотите разжалобить читателя, то старайтесь быть холоднее – это дает чужому горю как бы фон, на котором оно вырисуется рельефнее.
А то у Вас и герои плачут, и Вы вздыхаете. Да, будьте холоднее»
(19 марта 1892 года, Мелихово).
Она старалась следовать его советам, но у нее получалось не холодно, а сухо.
«Пишет умственно-сухо», – сказал Лев Толстой о некоторых ее вещах. Он питал интерес к ее работе и один из рассказов, «Первое горе», включил в своей «Круг чтения» и написал ей по этому поводу:
«Я перечитал этот рассказ, и он мне понравился еще больше, чем прежде, то есть очень».
Внучка Авиловой подарила мне книжку, вышедшую в библиотечке книгоиздательства «Посредник» в 1906 году под номером шестьсот двенадцать. В тонкой серенькой обложке, на ней справа вверху автограф – Л. Авилова…
Книжка эта – книжечка – озаглавлена «ВЛАСТЬ и другие рассказы». Слово власть в названии набрано очень крупно, остальное мелко, под ним. Пять небольших рассказов, они вместе заняли сорок шесть страниц.
Рассказы, знакомые мне по письмам к ней Чехова. Я прочла их впервые. И удивилась – ожидала другого. Более женского, что ли, письма.
Они написаны так, что не скажешь, будто их автор «прямо насквозь, неистово – женщина». Начиная с названий: «Власть», «Без привычки», «Судебный следователь»… Социальное начало отчетливо в каждом и несколько выпирает.
