Был даже момент или, вернее, целый период (потому что какой же это момент — добрых пять минут подряд!), когда он стоял на четвереньках на склоне насыпи, а мимо, обдавая его теплом и вонью смазки, пролетали составы. Он стоял, готовый ринуться вперед, и ждал. Но вагоны без лестниц так быстро сменялись цистернами с лестницами, что соваться вперед не было смысла. Нет, понял Саломатин, надо найти подъемчик, где они ход сбавляют. Он пошел вперед, нашел подъемчик, дождался поезда и встал на колени.
Да, действительно, поезд снизил скорость. Сейчас… Но дьявольский грохот поезда прижал его к земле, расплющил, не давая поднять голову. Каждый вагон, каждая ось, громыхая на стыке, били его шумом по голове. Поезд прошел. Он поднялся и понял, что, кажется, струсил.
Ладно же, вот под следующий! Под третий вагон… Нет, под десятый… Лучше под тринадца… Черт, в поезде оказалось всего двенадцать вагонов! Он решил, что раз его парализует грохот вагонов, он найдет поворот, где машинисту его не будет видно, и ляжет на рельсы. Пусть давит тепловоз. Он лег, но локомотив облил его таким водопадом света прожектора, что Саломатин вскочил. Ему померещилось, что машинист специально включил прожектор, увидел его и включил. Потом сообразил, что просто не видел этот свет из-за бугра.
Он уходил все дальше от города, не обращая внимания ни на усталость, ни на холод, не чувствуя тела, вставал на колени перед каждым эшелоном и кланялся каждому вагону…
И только когда небо заалело, понял, что ничего у него не выйдет и пора кончать комедию.
Трус! Трус! Трус! Не смог! «Верняк» тебе нужен? Калекой боялся стать? Боялся, что спасут и потом пальцами в тебя тыкать будут? Да если ты свободен от всех и от всего, не все ли тебе равно, что будут о тебе говорить и думать?
Нет, не все равно? Значит, липовый ты экзистенциалист. Значит, ты от них зависишь, значит, ты не наедине с абсурдом, не один?
…Под малиновым небом по обочине шоссе, осыпаемый колючей трухой с грузовиков, везущих с завода лилово-коричневую шлаковату, шел перепачканный угольной пылью и мазутом парень и растерянно разводил руками. Он шел от Красной Речки к городу, этот несостоявшийся покойник с тридцатью двумя копейками в кармане, шел и думал, что он-то выжил, но взгляды его этой ночью умерли. Он устал от «пограничной ситуации». Он абсолютно не по-экзистенциалистски любит дышать, ходить, видеть, есть, спать, читать — жить.
Жить…
Однажды в конце осени Четырин поехал в долгую командировку в Уссурийск, помогать тамошним строителям в переходе на нормативный способ планирования. И на заводике железобетонных изделий, почему-то пышно именующемся «стройкомбинат № 1», увидел странную компанию: у пропарочных камер сгрудились человек семь-восемь студентов пединститута (парни подрабатывали тут), слушая мужика, одних, видимо, лет с Четыриным. Мужик был небрит, алые края век говорили, что и нетрезв, грязно одет и перепачкан золой. И опирался на рукоятки поставленной на попа тачки. Он говорил, а студенты, кто с иронией, кто с жалостью, кто удивленно, слушали.
— Мы кто? Мы — зола. Остывающая зола на обочине дороги. Знаете, хозяйки на окраинах золу на обочины высыпают? Так и мы. Вроде еще горячие внутри, хотя снаружи неприглядны, вроде и зажечь можем, а в самих гореть уже нечему. От-го-ре-ли. Вот был у меня друг, холодный философ-экзистенциалист…
Четырин пригляделся: да это же Вовка Саломатин! И рассказывает он о себе. Ну-ка что он говорит?
В середине рассказа Саломатин вдруг замолчал, подняв голову к мутноватому небу.
— Ну, а сейчас он где, ваш друг? — спросил очкастый парень в стройотрядовской куртке поверх толстого свитера.
— Сейчас? Умер он. Нет экзистенциалиста, — сказал Саломатин. Поймал взгляд Четырина и уже ему одному повторил твердо: — Нет его. Одна зола. — И подняв тачку, покатил в дальний угол территории, к кочегарке.
— Чудной мужик, — сказал студент в стройотрядовской куртке. — Я как сюда калымить на первом курсе пришел, так слушаю эту басню. Он ее всем рассказывает, и в разных вариантах. Иногда даже говорит, что он сам и есть тот экзистенциалист.
— Врет?
— А кто его знает! Да и какая разница, врет — не врет? Все равно он уже зола. Нет, ты погоди. Он же как-то дошел до такого… Такого… В общем до дна…
— До дна-то несложно. Только плыви по течению, не барахтайся — и живо там окажешься. Ну, братцы, бетон пошел, айда барахтаться!
Студенты разошлись по местам, а Четырин постоял в нерешительности, шагнул к кочегарке, вспомнил предостерегающий, колючий взгляд Саломатина: «Умер. Нет его. Нет!» — и повернул к конторе стройкомбината.
