Но я все же собрался с духом и, не поддавшись зову сирен, направился в сторону деревень, которые в этом краю, где фермы разбросаны далеко друг от друга, представляют собой лишь кучку приземистых домишек, жмущихся к церкви. Я вспомнил о своем обещании Симону, к тому же у меня всегда была слабость к выполнению тайных поручений.
Я решил, что харчевня — идеальное место для такого рода разведки. Впрочем, в данном случае слово «харчевня» звучало слишком громко: просто забегаловка, пропахшая пеплом, тучи мух, темная комната, вроде кухни, где стоят столы и скамьи. Игравшие в карты люди посмотрели на меня косо и чуть понизили голос. Для приличия я заказал бутылку вина и с самым простодушным видом попытался завязать беседу. Разговор шел то о том, то о сем, но, как только речь заходила о Калляже, мои собеседники сидели с каменными лицами. Будто я спрашивал их мнение о луне! К тому же, должно быть, там быстро навели обо мне справки, так что к концу недели на меня уже смотрели с понимающим видом.
Итак, все мои сведения сводились к тому, что в целом эти люди относятся к нам неважно. Небогатое открытие! Я, правда, утешал себя тем, что время терпит и что в конце концов мне представится случай разузнать что-либо о пачкунах, которые время от времени упорно размалевывали нам стены или краны.
— Ну как? — спрашивал меня Дюрбен. — Узнали что-нибудь?
— Да ничего особенного. Народ там больно недоверчивый. Говорят о чем угодно, но только не о нашей стройке. Тут уж слова не вытянешь. Им явно не по душе Калляж. Но носиться по ночам с ведром дегтя — это уже другое дело!
— У вас есть какие-нибудь предположения на сей счет?
— Пока нет, но надеюсь вскоре кое-что разузнать.
— Вы на удивление терпеливый человек, я это давно заметил.
— Верно. Надеюсь, что лисы, которые пытаются запутать следы, устанут быстрее меня. Это верно, я очень терпелив.
— Терпение — мать всех добродетелей.
— Во всяком случае, у меня это, пожалуй, самая главная добродетель.
— Каковы же другие? — улыбнулся Дюрбен.
— Четкость… верность…
— Чудесно, — согласился Дюрбен. — Я добавил бы еще — скромность. А возвращаясь к нашим делам, продолжайте, если вам угодно, свое расследование. Впрочем, по-моему, это не так уж вам неприятно.
Я чувствовал, что тревога Дюрбена рассеялась, уступив место простому любопытству. К тому же наша стража действовала на диво рьяно. Как-то патруль наткнулся ночью на пять или шесть человек, которые поспешно скрылись. Они умчались на белых конях. Однако в этом краю все лошади белые! А пастухи, вторгшиеся кое-где на территорию Калляжа, подойдя к строившемуся городу почти на два километра, стали постепенно отходить; если так и дальше пойдет, скоро они откатятся за лагуну.
— Это хороший признак, — сказал Гуру. — Терпение, терпение!
Дюрбен заметил:
— Нет, я положительно окружен терпеливыми людьми! А как идет ваше расследование, Гуру?
— Подвигается помаленьку. Имеются кое-какие сведения, но их еще надо проверить. Через несколько дней представлю вам доклад.
— Прекрасно. Жду и уповаю.
Дюрбен исподтишка взглянул на меня и перешел к вопросам поставок цемента и арматуры.
Тут все шло как нельзя лучше — материалы продолжали поступать, министерство не скупилось. Мы чувствовали за спиной солидную поддержку и были, что называется, на седьмом небе.
Как-то вечером после совещания Гуру подошел ко мне:
— Вы домой? Может, пройдемся вместе.
— С удовольствием.
— Очень уж, знаете, мы много работаем. Иногда полезно и прогуляться.
— Конечно.
Когда я устаю, особенно после совещаний, мне хочется побыть одному, однако мои отношения с Гуру были недостаточно дружескими и близкими, чтобы я мог прямо сказать ему об этом. Вечерняя прогулка под сенью дерев — как это на него не похоже. Чего хотел от меня этот тип? Я украдкой поглядывал на него. Вид у него был насмешливый, хитрый. Ей-ей, он даже что-то насвистывал.
— Какова погодка, а! — воскликнул он. — Боги к нам благосклонны даже при всех неприятностях… Кстати, это расследование — дело интересное, хотя до сих пор особых результатов не принесло. Но мои люди сообщили мне еще кое-что.
— А что именно?
— Например, говорят, что появился еще один расследователь.
— Да что вы?
— И говорят, он очень похож на вас! Забавно, не правда ли? Если вы вздумали разыгрывать из себя Шерлока Холмса, вам следовало бы меня предупредить.
Его вопросы, а главное, иронический тон начали меня раздражать. Взял на себя роль полицейского префекта, да еще слишком серьезно в нее вошел. Я ответил ему довольно резко:
— У вас, очевидно, есть возражения против того, что я время от времени захожу в тамошнюю харчевню выпить стаканчик вина?
— Конечно же, нет, — ответил он добродушно. — Наоборот. Чем больше людей брошено на прорыв, тем лучше!
— Я разнюхиваю, что к чему, вот и все!
— Ну и прекрасно, продолжайте в том же духе и, если пронюхаете что-то не совсем обычное, дайте мне знать.
Я пожал плечами. Я не очень-то представлял себя в роли осведомителя, и мне вовсе не улыбалось отчитываться перед Гуру.
— Послушайте, — продолжал он, — раза два вы по неведению разговаривали с моим человеком. Мне стало известно, что вам тоже приходится нелегко. Так вот, на всякий случай я сообщу вам кое-что. Знаете Лиловое кафе в Модюи?
— Нет.
— Вам нужно туда как-нибудь взглянуть. Любопытное местечко.
— Любопытное? В каком отношении?
Он бросил на меня хитрый взгляд.
— Во многих, сами увидите.
Мы подошли к моему коттеджу.
— Ну что же, всего хорошего, — сказал Гуру. — У вас очень милый садик. Так помните: Лиловое кафе!
По вечерам я слышал у себя под окном песенку:
Белый камень есть у меня,
Сердце, красная птица,
Два дворца, три камелька.
Я королева…
Я выходил на террасу и обнаруживал в саду на дорожке Софи, которая вытягивала мордочку, как песик в ожидании кусочка сахара. А иногда она пряталась за сосной. Я видел ее тень, но делал вид, что ничего не замечаю, и произносил громко, чтобы она слышала меня:
— А я-то думал, что здесь кто-то есть? Значит, просто показалось.
Она не выходила из своего укрытия, но я догадывался, что она улыбается, и добавлял:
— Ну конечно же, в этом краю полно крылатых фей.
Или же говорил:
— Это, наверное, мне почудился огромный розовый фламинго.
Она выскакивала на дорожку и кричала:
— Я королева болот.
Смотря по настроению, она объявляла себя то королевой горлиц, то пчел, то морей.
— Ты меня видел?
— Нет.
— Точно?
— Точно. Я вижу только тени.
— А что ты делаешь?
— Работаю.
— Вечно ты работаешь.
— Да, частенько.
— Как папа. Посмотри, что я нашла.
Она протягивала руку.
— Не вижу. Ты далеко стоишь… Заходи.
— А я тебе не помешаю?
Она входила ко мне в кабинет — волосы спутанные, на брючках засохла тина, к кофточке пристали колючки.
Она приближалась ко мне, сжав кулачок. И быстро разжимала пальцы, чтобы показать свое новое чудо.
Я не раз замечал, что Софи даже не смотрит в сторону Калляжа; я спросил ее как-то, что она думает стройке. Неужели эти скрежещущие, пыхтящие чудовища, пожирающие песок, все эти бульдозеры, скреперы, подъемные краны, землечерпалки совсем не интересуют ее?
— Нет, — ответила она, — ничуть!
Она пожала плечами и состроила гримаску. По ней, лучше лягушки, насекомые. Разве сравнить грузовики или бульдозер с жуком? Вот вчера она рассматривала глаз у мухи. Фантастика! Разве людям сделать такой глаз? И к тому же мухи думают, она знает наверное. Видела даже, как они смеются. А как я думаю: смеются или нет?
И тут же без перехода заводит разговор о звездах…. Для нее это рукой подать. Что там за звездами? Небо. А за небом? Опять небо, и снова небо. Она об этом часто думает, особенно вечерами, даже голова начинает кружиться. Я говорю: Паскаль, бесконечность… Она знает: папа уже рассказывал ей. Все равно непонятно. Верю ли я в бога? Она — да, «в общем», но ей не удается представить его себе. А что такое смерть? Она видела мертвых животных и птиц, у нее самой как-то умерла птичка. Говорят, люди становятся птицами, жуками, ящерицами, а птицы становятся людьми, а может, деревьями и цветами. А дети? Откуда берутся дети? «Ну это ты спроси у мамы!» Да нет, она не о том, это она тоже знает. Но они появляются откуда-то издалека: как маленькие ручейки, сначала они долго текут под землей, выбиваются на поверхность, а потом снова уходят под землю. Кто ей об этом рассказал? Никто. Сама придумала. Она часто об этом думает, oсобенно вечером в постели. А ночью она видит сны.
— А ты видишь сны? — спрашивает она.
