Неожиданно выясняется, что рыбачить на Долгом озере нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём, мужики, посовещавшись, решают пойти дальше – на речку Умбу – лохов браконьерить.
Для тех, кто не знает, «лох» (в своём первоначальном значении), это и не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти обратно в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из «красной» превращается в «жёлтую», да и вкусовые качества заметно теряет. Но, всё же, как считают тутошние жители, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу – плотву, окуня, щуку.
Нас с собой не берут – опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам-то что, они местные – договорятся с инспектором завсегда. А нас, если поймают, то, на первый раз, конечно же, не посадят, но обязательно отправят бумагу в институт – запросто можно вылететь, прямиком в российскую армию.
Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.
Изба – место особенное. Приземистый пятистенок, возведённый в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен. Крыша сработана из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах, никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда. Над входной дверью вырезан год постройки – 1906-ой. Солидно, ничего не скажешь. Внутри – просторные двухуровневые нары, человек десять можно с лёгкостью разместить. Печь, сложенная из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом – полка, на полке – антикварный кожаный скоросшиватель, плотно забитый разномастными бумагами и бумажонками.
Открываю на последнем листе, в смысле, на первом – по мере наполнения. Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
Былой отваги времена
Уходят тихо прочь.
Мелеет времени река,
И на пустые берега
Пришла Хозяйка-Ночь.
И никого со мной в Ночи.
Кругом – лишь сизый дым.
И в Мире больше нет причин
Остаться молодым…
Поручик Синицын, втрое июля 1920-го года.
Да, однако, впечатляет. Непросто всё, однако, там было – после Революции грёбаной…
Просматриваю самый верхний, последний лист – неровно обрезанный кусок обоев «в цветочек»:
Над моим сердцем – профиль Че Гевары.
Впереди – долгий путь.
Пойте, звените в ночи, гитары,
Им не давая уснуть.
Жирные свиньи в гламурных одеждах
Жадно лакают бордо.
А на закуску я им, как и прежде,
Предложу лишь говна ведро.
Пашка Мымрин, десятый класс, двадцать первое мая, 1981-ый год.
А это уже наши люди. Но, судя по всему, революционные идеалы по-прежнему живы.
Становится понятным, что этот скоросшиватель является своеобразным дневником литературных и иных пристрастий гостей, некогда посетивших Избу. Ну, что же, будем уезжать – тоже чирканём пару строк. Пока же с лирикой надо завязывать, пора рыбу ловить…
Рыбу приходится ловить одному, так как Витька по-прежнему не в ладах с комарами. Сидит всё время в Избе, скоросшиватель листает. А если и выходит на свежий воздух, то сугубо с парой предварительно-наломанных берёзовых веников – отбиваться от гнусных и приставучих насекомых.
На пятые сутки, когда я собирался отплывать за очередной порцией добычи, к лодке подходит Толстый и, жалобно хлюпая распухшим носом, хмуро бубнит:
– Слышь, Андрюха, а я, похоже, заболел серьёзно. Выбираться нам отсюда срочно надо. Типа – к доктору…
– Боишься, что от комариных укусов в носу гангрена началась? – пытаюсь отделаться плоской шуткой.
– Не в этом дело, – Витька серьёзен и к шуткам невосприимчив. – Всё, братишка, гораздо серьёзней. Я это…. Как же сказать? Ну, с тех пор, как сюда приплыли, ни разу, э-э-э, «по большому» не сходил, вот. Такого со мной никогда ещё не было. Я же с детства к режиму приучен – два раза в день, утром и вечером. А тут – такое…. Давай-ка, пока не поздно, выбираться отсюда к чёртовой матери – к доктору, в смысле.
Успокаиваю Толстого, как могу. Говорю, что это – совершенно нормально, мол, организм на рыбалке потребляет гораздо больше энергии, чем в городе, то есть, работает на принципах безотходного производства, ну, и ещё всякого – в том же ключе.
Витька успокаивается, заметно веселеет и даже выражает горячее желание – составить мне компанию в сегодняшнем процессе ловли противной рыбы. Взяв удочку, он резво запрыгивает в лодку, не забыв, впрочем, прихватить с собой и веники. Отплываем.
Проверяем жерлицы, снимаем пару щурят. На последней, самой дальней жерлице, сидит огромный, почти семикилограммовый язь. Рыбина сдаваться не собирается и, пытаясь порвать леску, делает сумасшедшие свечи и кульбиты. Витька, позабыв обо всех своих бедах, азартно помогает затащить язя в лодку, громко кричит и хохочет, в пылу борьбы с его носа слетают очки и падают за борт.
После того, как оглушённый язь затих в холщовом мешке, мне приходится лезть в воду за очками – благо не глубоко, метра полтора. Найдя пропажу и обсохнув, направляю лодку к заранее прикормленному месту – «по-чёрному драть плотву».
Но, не тут-то было. Витька опять вспомнил о комарах, к удочке даже не прикасается, активно машет вениками – лодка раскачивается из стороны в сторону, идёт волна, рыба, естественно, не клюёт.
– Ну, и какого рожна ты со мной попёрся? Чего рыбу пугаешь? Сидел бы себе на берегу и махал бы там вениками, – сердито отчитываю Толстого.
– Извини, но здесь комаров гораздо меньше, – тусклым бесцветным голосом извиняется Витька, от его недавней весёлости не осталось и следа.
Надо пожалеть товарища, тем более что рыбы поймано уже килограмм пятьдесят-шестьдесят, причём, большая её часть даже просолилась и ещё с утра вывешена подвяливаться на ветру.
На завтра едем за сигом. Сиг ловится только на глубине, на самой середине озера, где дует сильный ветер, и комаров нет вообще – Витька безмерно счастлив и даже, наплевав на ещё не до конца подсохшие мозоли, вызывается грести.
Рыбачим на жирных короедов, для добычи которых пришлось с вечера раздраконить топором десятка два трухлявых пеньков. Рыба ловиться плохо, но Толстый возвращаться на берег отказывается наотрез. Наоборот, тянет его на глупые разговоры:
– Андрюх, а заметил – на РМ девчонка одна есть, Нинкой зовут? Симпатичная – до полной невозможности….
Странный этот Витька. Ну, какие ещё девчонки, когда времени – толком – ни на что не хватает? И учиться надо, и подработать там-сям денежку какую-никакую, и с Лёхой на футбол-хоккей сходить, да ещё с Кусковым пивка попить от пуза…. Откуда взять время на девчонок? Чудак Витька, право слово…
В таком духе и отвечаю. Толстый обиженно замолкает и хмуро концентрирует внимание на неподвижном поплавке.
Проходит часов пять. Вдруг, замечаю – нет одного весла. Витька, гребец хренов, вёсла толком не закрепил, вот, одно и уплыло неизвестно куда, ветер-то сильный. Правда, волна идёт к нашему берегу, может, ещё и найдём.
Снимаемся с якоря, старательно всматриваясь в волны, сплавляемся по ветру. Но, всё бесполезно – нет весла, то ли утонуло, то ли у берега в коряжник его занесло.
Орудуя одним веслом, как заправский индеец, довожу лодку до Избы. Дрянь дело. Самодельное весло из куска фанеры и ствола молоденькой осины смастерить – не штука. Но и лодка, и вёсла – чужие, мой отец взял попользоваться у кого-то из друзей. Следовательно, быть скандалу…
Наступает суббота. Над водной гладью разносится громкий молодецкий посвист. Это папаня с компанией подплывают – и нас забрать, и порыбачить самим, разумеется.
Из приставшей лодки неуклюже выбирается батя, в руках – громадная, явно тяжёлая корзина. Зачем, спрашивается, нужна корзина, если грибной сезон даже не начинался?
Идя навстречу, по-честному сообщаю:
– Папа, а у нас неприятность – весло утонуло.
– Какое, в медвежью задницу, весло? – отец уже «принял на грудь». – У моего сына – у тебя, значит – сегодня день рождения. Восемнадцать лет, однако. Совершеннолетие, то бишь…. Позабыть про вёсла! Иди сюда, поцелую по-отечески.
А, ведь, действительно, блин горелый, день рождения мой сегодня! С этой рыбалкой и забылось….
Празднуем, мужики пьют за моё здоровье водочку, а мы с Толстым – по малолетству – портвейн.
Перед отъездом вставляю в скоросшиватель замызганный лист обёрточной бумаги с нашим совместным поэтическим перлом:
Говорят, что можно жить
Как-то по-другому.
На рыбалку не ходить,
Вечно жаться к дому.
На завалинке сидеть
С другом верным Толькой.
Вечерами песни петь.
Говорят – и только…
Вот, и закончилась рыбалка. Возвращаемся обратно в Ленинград, собираем друзей и в «Гавани» – под море пива – разъедаем и семикилограммового язя, и ещё всякой сорной рыбы – без счёта…
Сейчас Витька заявляет, что, мол, с той самой поездки он и стал «заядлым рыбаком». Но это смотря, что понимать под означенным термином. Ну, разжился Толстый деньгами, купил яхту небольшую – метров двенадцать с половиной длиной, оснащённую эхолотом и прочими современными наворотами. Спиннинги дорогущие, воблеры разные в количествах немереных, нехилая коллекция средств от комаров и прочих мошек – дело, безусловно, хорошее.
