Вообще-то молодёжи в школе много, но холостых семеро. По дороге зашли в гастроном.
Я не знал, что четыре молодых женщины и трое мужчин могут превратиться если и не в детей, то в беспечных студентов уж точно. Загремела музыка, зазвенели стаканы, а каждый анекдот заканчивался таким хохотом, что, наверное, был слышен на улице.
Я не мешал им.
Сижу на диване. Рядом – Екатерина Афанасьевна, наш математик. Катеньке двадцать три года. Она невысокая, полненькая, чернявая, с тёмным пушком – усиками. Я называю Катю хохлушкой, она украинка. На всех педсоветах и совещаниях мы садимся рядом. И если случается на улице идти вместе, она берёт меня под руку. Я знаю, учителя предполагают, что у меня с ней что-то есть.
А мы вот сидим рядом и молчим, наблюдаем, как откалывают шейк наш физкультурник – мой тёзка Саша, и учитель пения Оля. А ещё я улавливаю отдельные фразы крупной дискуссии. Это за столом, в тумане сигаретного дыма, решают школьные проблемы историк Гена, географичка Берта и англичанка Наташа.
– ... Фронтальный опрос разучил детей разговаривать...
– ... пестики, синхрофазотроны, римские императоры, теория относительности, электроника и вытачивание никому не нужных гаек… – это компот...
– ... в разумных дозах…
– ... а за рубежом дети идут в школу с шести лет...
– Она заявляет: «Зачем мне английский, если я пойду в доярки......
– ...Ушинский говорил...
– ...а Сухомлинский дополнил...
– Пойдём потанцуем.
Это Катя – мне. Танцуем под тягучую, как гудрон, мелодию блюза.
– Саша, как же ты один живёшь?
– Как и ты.
– Я женщина.
– А я мужчина.
– Слушай, ты и раньше злюкой был, а в этом году стал тигром. Меня не съешь?
– Обязательно, – смеюсь я и целую Катю в щеку.
– Когда директор сегодня выступал, помнишь, что он сказал? «А учебники забывать нельзя». Я сразу поняла – в твой огород камешек. Это ты начинаешь урок: «А теперь, ребята, забудем учебники». Но наш шеф не любит самодеятельности, и ты ещё своё получишь, учебный год только начинается.
– Я его так же и кончу.
– Да брось ты. Наши методики, разработки, пособия академики утверждали.
– Катюшка-хохлушка, давай сегодня забудем про учебники.
– Действительно. Ты что летом делал?
– Америку открывал.
– И открыл?
– Нет. Я у заветного камня, что на развилке трёх дорог стоит, не по той дороге пошёл.
– По той, где царь-девицу найдёшь?
– Себя потеряешь.
– Саша, а Татьяна Ларина права была, что первая Онегину в любви призналась?
– Безусловно.
– Нет, Сашок. Потому что, согласно логике, мужчина, услышав это признание, имеет право взять женщину за руку и привести к себе домой. Только это ещё не значит, что он оставит эту женщину в своем доме навсегда... Воды хочешь? А я хочу. Пошли на кухню.
Пошли. Я налил стакан воды, подал Кате. Она взяла его и поставила на стол. Потом плотно закрыла кухонную дверь, прислонила меня к ней и, уткнувшись лбом в мою грудь, тихо сказала:
– Хочешь, после того, как мы уйдём, я вернусь?
Я беру в горсть пучок её волос на затылке и очень осторожно тяну его вниз. Заглядываю Кате в лицо. Оно пылает, глаза закрыты. Я тихонько целую Катю в губы и шепчу:
– Хохлушка, ты совсем пьяная.
И тут в прихожей раздается беспорядочный звонок.
Я бросаюсь к двери. Открываю. Передо мной стоит плачущая Лена, повторяя одно слово:
– Димка... Димка... Димка...
КАК НЕ СТАЛО ДИМКИ
Он мечтал нарисовать «Ночь под Ивана Купала» и расписать церковь. Первую мечту он выполнил. На осенней районной художественной выставке гвоздём экспозиции была Димкина «Ночь». Вторую мечту он выполнить не смог...
Около Юркина Димка обогнал трейлер, и тут же в лобовое стекло его «Москвича» врезалась какая-то птица. Димка резко затормозил. Машину занесло. Она стала поперёк шоссе. Трейлер смахнул »Москвич», словно мячик, в кювет...
В вестибюле больницы я встретил Марию Тимофеевну и Лену. Мать Димки была подозрительно спокойна, поздоровалась со мной рассеяно и опять принялась что-то вполголоса объяснять Лене. А на ту смотреть было страшно. Лицо в красных пятнах, губы лиловые, заплаканные глаза ничего не видят. Я испугался подойти к ним.
Дежурная медсестра стала спрашивать меня, кто я, откуда, к кому, зачем. К счастью, за стеклянной дверью я увидел Марту. Постучал пальцем по стеклу. Она заметила меня. Вышла. Я в первый раз видел её в белом халате и белой шапочке, а лицо... Я почувствовал себя маленьким, и что Марта сейчас мне совсем чужой человек. Глядя снизу вверх, она строго спросила:
– Ты чего тут? А... Пошли... – и повела меня к гардеробу.
– Выдайте ему, пожалуйста, халат.
Халат где-то треснул. Марта помогла мне расправить складки и проворчала:
– Вымахал дяденька.
Прошла со мной за стеклянную дверь. Проводила до Димкиной палаты и попросила:
– Саша, только недолго.
– Плохо?
– Сам увидишь.
Димка улыбнулся и осторожно постучал пальцами по одеялу. Я понял. Сел на белую, игрушечную скамейку около кровати. Молча развернул тонкий, но дорогой журнал и показал цветную вкладку «Ночи под Ивана Купала». Димка хитро подмигнул мне и совсем обыкновенным голосом сказал:
– Девятый. Но ты не волнуйся, первый автограф твой. Сваливай в кучу, – и он показал глазами на тумбочку, на которой лежала стопка таких же журналов.
– Ты чего, вороны испугался? – спросил я.
– Сумасшедших все боятся… Саша, ты уж извини, я сейчас быстро говорить не могу, я с остановками...
– Вообще молчи, я говорить буду...
Димка покачал головой.
– Вообще-то всё в порядке. Распороли меня, всё собрали и зашили. Теперь самое страшное позади. Ленку видел?
– Видел.
– Вот бабы, говорю, самое страшное позади.
– Слабый пол.
– Слабый. А на свет божий таких дубов, как мы с тобой, выдают. Подожди...
– Ничего, ничего... Я сейчас уйду.
Димка опять задумчиво покачал головой.
– Успеем наговориться. Я сегодня к тебе в разведку пришёл, думаю, узнаю сам, что к чему. А завтра или когда можно к тебе будет, посижу подольше,
Димка лежит и смотрит на меня. Лицо спокойное. Только под одеялом Димка очень толстый. Он вдруг начинает говорить торопясь:
– Помнишь, Сашка, ты всегда смеялся, мол, куда это люди спешат, мол, эта спешка не доведёт до добра. А оказывается, спешить надо, потому что люди боятся, что всё, что хотят и могут сделать они, сделают другие, а кому хочется быть просто наблюдателем? Зрители бывают только в кино, а в жизни зрителей нет... И потому... Съезди туда... к ней... к девочке этой... конечно, если она необходима тебе... Только жалеть её не надо, она, жалость эта, ей страшнее позора. А мы только и умеем по голове гладить да нос платком утирать. Жалеть труднее, чем ненавидеть... Плюнь на всё: судилась – не судилась. Хорошие люди поймут, а плохие в глаза никогда ничего не скажут, потому что боятся. Ну что молчишь? Это и есть все три выхода..,
И я рассказал о свидании с Таней.
Думал, приеду к ней, поговорим по душам и уеду – всё очень просто. Приехал. Авторитетные товарищи удивились моей наивности и добродушно напомнили время отправления ближайшего автобуса. Я вернулся ни с чем. Но не растерялся.
Впервые в жизни я вспомнил хорошую пробивную систему – «знакомство», когда-то она называлась «блат». Но я решил: к чёрту принципы. Подключил двух бывших своих одноклассников, сейчас юристов, а также начальника милиции нашего города – папашу моей ученицы. Но самая беспокойная и черновая работа легла на мои плечи. Я ездил в тот город и другие места. Говорил с суровыми и вежливыми товарищами, подписывал одни и собирал подписи под другими бумажками…
И вот я в комнате. У одной стены, во всю длину, скамейка, похожая на вокзальную. На скамейке сижу я. Напротив – канцелярский стол. За ним пожилая седая женщина, усталое доброе лицо. Женщина что-то пишет. Слева - два окна. На них фигурные решётки: полукольца, через которые снизу вверх проходят лучи. Даже здесь дизайн! Справа – обитая дерматином дверь. За моей спиной, за стеной, мягко стучит машинка. Женщина смотрит на часы, двумя пальцами устало вытирает глаза от висков к переносице и начинает равнодушно объяснять, что можно, что нельзя, что продолжительность свидания – час, почему – час.
– А вот оставить вас наедине не могу,– добавляет она, словно извиняясь.
И тут вошла Таня.
– Здравствуйте, – тихо сказала она.
Женщина ответила ей кивком головы, показала рукой на меня и снова обратилась к своим бумагам. Таня села на противоположном конце скамейки, села, опустив лицо, зажав руки между колен. Скромная провинившаяся девочка. Я кашлянул и сказал почему-то торжественно:
– Таня, у нас – час.
– Я знаю, – глухо ответила она, глядя в пол.
– Танюша, видишь ли... я вот приехал... узнать приехал...
