Настя преобразилась. Она совсем не похожа на себя утреннюю. Передо мной стройная, уверенно держащаяся миловидная девушка.
— Я всего лишь одолжила немного косметики, — говорит она. — Я тебе нравлюсь?
— Да, — говорю я искренне и вновь краснею, как недавно с Артёмом. — Пойдём, машина во дворе.
— Что я должна буду делать? — спрашивает Настя, когда мы выезжаем на автостраду.
— Ничего. Пока ничего. Я не стану просить тебя никого подставлять или сдавать. За одним исключением.
— Вот как. Каким же?
— Настя, — говорю я. — Давай я не стану читать тебе морали и скажу напрямик. Ты ведь представляешь, чем мы занимаемся?
— В общих чертах.
— Хорошо. Меня интересует информация. На одного человека. Если, конечно, можно назвать его человеком.
— На императора?
— Да.
— Что тебя интересует?
— Всё. Всё, что ты о нём знаешь.
— Что ж… Это страшный человек.
— Я догадываюсь. Можно конкретней?
— Боюсь, что конкретики мало. Никто не знает ни кто он, ни где живёт, ни сколько ему лет. У него механический, пропущенный через преобразователь голос. А вот он… Он знает всё. Обо всех. Обо мне тоже. Знает, кто я. Где живу. Как выгляжу.
— Даже как выглядишь? Каким, интересно, образом?
— Однажды он велел мне явиться в одно достаточно пустынное место. Я пришла. Он проехал мимо на машине. Посмотрел на меня. И исчез. А возможно, это был и не он. А кто-то, меня сфотографировавший. Так он поступает со всеми, кого приближает. Это ужасный человек. Беспощадный. Он забавляется тем, что тасует людей. Как карты в колоде. Играет ими, жонглирует.
— Хороший мальчик, — говорю я. — Как он выглядит? Виртуально, разумеется.
— Так же, как его персонаж.
— Вот как? Кто же его персонаж?
— Он называет себя «товарищ Сталин».
В квартире у Насти даже не беспорядок — погром. Я ошеломленно останавливаюсь на пороге. Как сказал бы Андрюхин — бардак с прицепом.
— Извини, не помню уже, когда делала уборку, — говорит Настя стыдливо. — Не до неё было. А потом — не успела.
— Ничего, — говорю я. — Ты уверена, что я могу войти? Сейчас самое время меня кинуть.
— Эх ты, Валенок. Я не кидаю.
Символично. Сегодня я слышу эти слова уже второй раз. Я вхожу, и Настя, взяв меня за рукав, тащит по коридору.
— Пожалуйста, не оглядывайся, мне действительно стыдно. Зато в спальне у меня полный порядок.
Спальней, впрочем, назвать это трудно. От неё в комнате лишь кровать в углу. В остальном это больше похоже на небольшой компьютерный центр.
Настя входит в сеть. На мониторе — заставка Чумы. Девушка вопросительно смотрит на меня.
— Я не стану мешать, — говорю. — Заходи, делай, что следует, на меня не обращай внимания. Ах да, одна просьба. У тебя сохранились его сообщения?
— Кого? Императора?
— Да.
— Конечно. В архиве. Правда, их немного, он предпочитает личные беседы.
— Совсем как покойный тёзка, — говорю я. — Скинь, пожалуйста, то, что есть, на флэшку. Я дома ими займусь.
Выхожу из спальни и принимаюсь за уборку. Часа три я драю полы, уничтожаю кладбища пыли и перемываю Кордильеры посуды. Под конец чувствую, что устал как пёс и как он же голоден.
— И этого человека называют Валенком, — говорит смущённая Настя. — Я закончила, сейчас будем пить чай. У меня где-то должно быть печенье. И коньяк.
С хрустом уминаю коробку печенья. Чай никуда не годится, зато коньяк хорош.
— У тебя есть кто-нибудь? — спрашивает Настя.
Давлюсь печеньем. Спешно запиваю его коньяком.
— Нет. Я один. С тех пор, как Вера… Ну, ты понимаешь. Были, конечно, связи. Кратковременные. А у тебя?
— Никого. И не было. С тех пор, как подсела на Чуму.
Вторично давлюсь печеньем.
— Ты шутишь?
— Нет. У меня был парень. Тогда, девять лет назад. Мы встречались. Долго, больше года. Потом я забеременела. И он меня бросил. Ребёнок так и не родился, я не доносила, выкидыш на шестом месяце. К тому времени я уже подсела на Чуму. Тогда она спасла меня, я едва не наложила на себя руки.
Смотрю ей в глаза. В них слёзы. С трудом удерживаюсь от желания немедленно её поцеловать. Чёрт возьми, не хватало только влюбиться. В чумовую третьей ступени. Герцогиня де Шале… На ней наверняка такое… Чтобы достичь её положения в империи, надо пройти по трупам. И, тем не менее, она мне отчаянно нравится, и коньяк тут ни при чём. Как сказал бы Андрюхин — абзац с прицепом. Я встаю.
— Уже поздно, Настя, — говорю. — Я пойду. Вернусь завтра утром, и начнём работать.
Она поднимается вслед за мной. Делает шаг. Её лицо напротив моего.
— Может быть, останешься?
Я отстраняю её и двигаюсь к двери.
— До завтра, — говорю я.
— До завтра. Я буду ждать. Эх ты, Валенок…
Домой добираюсь заполночь. Спать хочется патологически, но за меня мою работу никто не сделает. Сбрасываю содержимое флэшки на диск и сосредоточиваюсь. В этот момент звонит телефон. Снимаю трубку. Андрюхин.
— Валенок, ты?
— Нет, тень отца Гамлета. Ты в курсе, сколько времени?
— Чёрт, заработался, извини. Дел — самолёт с прицепом. Слушай, есть одна тема. Можешь прийти завтра пораньше?
— Извини, не могу. Меня завтра не будет, шеф в курсе. Если что, звони на мобильный.
— Ладно, — Андрюхин разъединяется, а я приступаю к прослушиванию.
Действительно механический, неживой голос. Я с трудом удерживаю внимание на том, что он говорит. Какие-то графы, баронеты, дипломатические ноты, походы, дуэли, квесты… К чертям.
Засыпая, думаю о Насте. А ведь мог бы сейчас… Валенок.
Жму кнопку дверного звонка. Раз, другой. На часах десять утра, неужели до сих пор спит. Делаю минутный перерыв и звоню опять. Безрезультатно. На всякий случай стучу кулаком в дверь. Она внезапно поддаётся — между косяком и дверным каркасом образуется щель. У меня появляется дурное предчувствие, хотя Настя, возможно, специально отперла замки к моему приходу, а сама сейчас в ванной.
— Настя, к тебе гость, — кричу я с порога.
Ответа нет. Я толкаю дверь и вхожу.
Настя лежит на полу ничком, в двух шагах от входа. Я падаю перед ней на колени, хватаю за руку.
Настя мертва. Под головой натекло красным. Холод от её руки прошибает меня насквозь.
Поднимаюсь и на ватных ногах бреду в спальню. Меня шатает, хватаюсь за дверной косяк, чтобы не упасть.
В спальне разгром. Развороченный компьютер, вырванные провода, осколки разбитого монитора на полу.
Спиной по стене сползаю на пол. Меня мутит. Это я её убил. Я. Останься я у неё на ночь, она была бы жива. Валенок. Проклятый Валенок.
Усилием воли достаю мобильник. Звоню шефу. Через час в квартире уже уйма народу.
— Смерть наступила часов семь-восемь назад, — говорит кто-то. Наверное, доктор. — Точнее покажет экспертиза. Обширная гематома в области виска, похоже на сильный удар, нанесённый тупым предметом. Да, вне всяких сомнений, убийство.
Не помню, как добираюсь домой. В голове путаные обрывки мыслей, лишь одна связная — та, что убийца я. «Спаситель хренов, — стреляет она в висок. — Доверься мне, я тебя вытащу. И тебя вытащу. И тебя. Вытащил. На тот свет».
Усилием воли беру себя в руки. О том, что у Насти третья ступень, никто не знал, кроме меня и шефа. Ах, да, знал ещё император. Он же товарищ Сталин. Но он не знал остального, не мог знать. Насти не было в сети меньше суток. Мало ли почему, сотня возможных причин. Получается…
Додумать не даёт телефонный звонок. Снимаю трубку.
— Привет, это Артём. Ты просил позвонить, помнишь?
С трудом переключаюсь и соображаю, что Артём — это бывший инкогнито из реабилитационного центра. Я обещал ему показать, как мы работаем. Вот и прекрасный случай показать. На примере, работник хренов.
— Здравствуй, Артём, — говорю я устало. — Тебя выписали? Ты где сейчас?
Оказывается, недалеко от меня. В десяти минутах.
— Приезжай, — говорю я. — Поговорим.
Диктую адрес и плетусь на кухню варить кофе. В голове — пустота, вакуум. И ещё чувство вины, выматывающее, вытягивающее жилы. Впрочем, оно, наверное, не в голове.
— Такие дела, — говорю, отодвигая пустую кофейную чашечку. — Вот такая дрянь над вами властвует. Подумай, ведь эту заразу недаром называют Чумой. Она сама по себе предполагает засилье всякой сволочи. Кто наглее, подлее, беспринципнее, тот лезет наверх. А тех, у кого есть совесть, сжирают.
— Всех сжирают, — угрюмо говорит Артём. — И тех, которые с совестью, и тех, которые без.
— Ладно. Пускай будет всех. Не суть. Или суть, неважно. Понимаешь, такая гадина не должна жить. Права не имеет. А он живёт и здравствует. Изгаляется, глумится, распоряжается.
Я внезапно вспоминаю, что не успел вчера прослушать содержимое флэшки.