"однокашника" и мне стало обидно. Выходило, Сима случайно встретилась со своим школьным приятелем, потрахалась с ним в чужой квартире и укатила, совершенно выбросив из головы ненужные воспоминания. Я думал так, пока Сима во второй раз не приехала в
Новосибирск и не разыскала меня.
– Тубарова я вспомнила, – сказала Сима, когда мы с ней шли дворами в сторону вокзала, – но у тебя в классе, помню, были еще товарищи. Как они? Живы? Ты с ними встречаешься?
– Нет, – покачал я головой. – Знаю только, что Юрка Соломкин занимается наукой, в Академгородке живет. Серега Косовыев где-то на
Дальнем Востоке. Даже не знаю, чем занимается. А Вова Уваренцев…, его больше нет. Умер.
– Володю хорошо помню. У него, кажется, родители пили?
– Пили. И он пить стал. Потом на иглу сел. Мне Борька звонил, сказал, что Вовка от передозировки умер. Звал на похороны, но я тогда в командировку уезжал. Не смог прийти.
– Жалко Володю, – задумчиво сказала Сима. – А девчонки?
– Ни о ком ничего не знаю.
Борьки еще не было в назначенном месте. Но мы с Симой и пришли раньше шести. Мы стояли, я ей рассказывал о себе. В основном, о работе, об учебе в институте и о службе в армии, не о женах же своих рассказывать женщине, которую собираешься трахнуть через какие-нибудь полчаса? Ровно в восемнадцать ноль-ноль появился Борис.
Он еще издали увидел, что я не один, а с дамой, и подходил к нам, важно подняв кудрявую голову, на ходу оценивающе, но как ему казалось, незаметно разглядывая Симу и максимально, насколько позволяли его сто килограммов с хвостиком, втянув живот.
– Боря стал похож на Карлсона, – шепнула мне Сима.
– Да? Наверное…
– Привет, – подошедший Борька протянул мне свою пухлую руку, поставив чемодан у ног, – с девушкой познакомишь?
– Так вы знакомы, – сказал я.
Борька еще внимательней посмотрел на Симу, но не узнал.
– Здравствуй, Борис, – улыбнулась Сима, – я Серафима Оленина.
– Серафима? – задумчиво. – Оленина? – еще более задумчиво. И вдруг радостно: – Симка?! Косуля?!!!
Точно! Косуля. Так некоторые, в том числе и Борька звали Симу. Я только сейчас вспомнил это ее прозвище. В нем был намек на фамилию
(Оленина – Олениха – Косуля) и на небольшую азиатскую раскосость в глазах, мало заметную тогда, а сейчас и вовсе невидимую.
– Косуля, – согласно кивнула Сима, она тоже вспомнила свое школьное прозвище, – собственной персоной.
– Косуля! – заорал Борька от переполняющего его счастья и прижал
Симу к своему необъятному животу. – Игнат, ты ее где взял? Косулю, где нашел, спрашиваю? – захлопал он своими густыми и длинными, как у девушки ресницами. – Косуля, а ты где была? Где пряталась? Ты же куда-то в восьмом классе свалила. Не то в Москву, не то в Ленинград.
– Я теперь живу в Америке, – сообщила Сима, и я узнал это одновременно с Борькой. – В США. А здесь проездом.
– Ух ты! Ни фига себе! В штатах! Ну, ты даешь! – запричитал
Борька. – Эх, ребята, сейчас бы… в кабак, встречу отметить. Да не могу, ехать надо. Паровоз под парами. И путевка… Эх, жалко! Ну,
Игнат, ну, сволочь ты! Такую бабу отхватил! Да еще и американку. А чего раньше молчал? Это значит, я уезжаю, а ты тут с Косулей остаешься? И будешь без меня встречу с ней праздновать? В моей квартире? Водку, небось, пить будете? Или виски? Ты, Косуля с собой виски привезла? Белую лошадь? Джек Дэниэлс? – продемонстрировал
Борька свое знание крепких американских спиртных напитков. – А может, мне билет сдать к чертовой матери? А, ребята?
– Не успеешь, – улыбнулся я. – И путевка у тебя к тому же.
– Да, – Борька, спохватившись, посмотрел на часы. – И путевка у меня… Пора. А жалко. Ну, бывайте, я погнал.
Он крепко сдавил кисть моей руки, так, что хрустнули косточки, поцеловал Симу, хотел в губы, но она повернулась щекой и, легко подхватив чемодан, помчался к зданию железнодорожного вокзала. У входа остановился и, помахав нам свободной рукой, крикнул:
– Удачи вам, ребята!
Сима посмотрела на меня и спросила:
– Он нам пожелал удачи в сексе?
– В Советском Союзе люди занимаются не сексом, а любовью, – произнес я фразу, которая через два года сильно упростившись, прозвучит на телемосте СССР-США и станет знаменитой.
"В СССР секса нет!".
Ни что так не запоминается, как глупость.
Вчера долго не мог уснуть.
Лежал и прислушивался к себе, к тому, что у меня происходит внутри, в теле. Доприслушивался до того, что стал ощущать, что сердце работает как-то не так. Временами колотится, будто хочет выскочить из груди, а временами затихает и почти останавливается.
Самовнушение? Это же надо довести себя до такого состояния! А главное – зачем? Вроде свыкся с мыслью, что скоро умру, так зачем я себя слушаю? Может, все-таки не хочу умирать? Может, страшно умирать? Кое-как я добрался до кухни и проглотил пилюлю, прописанную доктором Малосмертовым. Эти капсулы – не лекарство, обычный биостимулятор, говорил он. Лечебного эффекта не имеют, а качество жизни повышают. Качество какой жизни? Той, которой у меня нет? Пора, подумал я, пора эти пилюли хранить не на кухне в шкафчике, а в спальне, рядом с кроватью или в кармашке пижамы. Скоро с кровати вставать не буду. А потом умру. И все закончится. Слабость превратится в легкость, и слушать мне себя не придется…
Вспомнил свой сегодняшний разговор с Егором.
Сидел на кухне в пижаме и разглагольствовал о жизни. Сравнивал ее с затянувшимся отпуском. Жизнь нельзя ни с чем сравнивать, она уникальна. А мое разглагольствование – всего лишь брюзжание одинокого старика, уставшего чувствовать себя развалиной. Я говорил, а Егор слушал. Внимал. Дай бог, чтобы он не стал думать так же, чтобы сделал правильный вывод. Нет, надо снова поговорить с ним, сказать, что я был не прав. Ведь жизнь она у каждого своя.
Закономерностей нет и быть не может. Она сложна и непредсказуема.
Какие могут быть сравнения? То, что одному кажется закономерностью, для другого – исключение. И наоборот. Не к смерти надо стремиться, а к жизни.
А так ли уж я хочу умереть, как о том говорю и думаю? Сегодня вышел на балкон подышать свежим воздухом, закутавшись в плед, чтобы не простыть на ветру. Прояснилось, и солнышко коснулось моего лица своими лучами. Это прикосновение не было мне неприятным. И ветер стих, превратился в ветерок, который приятно обдувал мою кожу. Внизу шла пара – парень и девушка. Они о чем-то весело разговаривали, громко, но без мата, что сейчас редкость. Мне показалось, что они счастливы. Я порадовался за них. Без зависти, просто порадовался тому, что они живут и что счастливы. Мне захотелось увидеть и других людей. Я стоял и смотрел на прохожих.
А может быть, я все-таки хочу жить?
Компьютер я выключить забыл, проходил мимо него, когда шел из кухни и забыл. После того как принял лекаподие, немного полегчало, но вставать снова и выключать его, было лень – лежал и слушал шум компьютерного вентилятора. Пусть работает, что ему железному будет?
К этому мерному шуму примешивалось еще что-то, какой-то шелест и слабое потрескивание. Звуки шли от дерева Серафимы, по-видимому, в дереве совершались какие-то жизненные процессы. Под это потрескивание я и уснул. А может, пилюля подействовала? На свой вопрос, хочу ли я жить, я так и не ответил…
Мне приснилась Серафима.
Она редко снилась мне почему-то. Может, потому что днем она постоянно со мной? Я вспоминаю ее днем, а ночью она дает мне отдохнуть. Я вообще редко вижу сны.
Сегодня ночью Сима была такой, как в нашу последнюю встречу. Она была одета в свою походную, экспедиционную униформу, и выглядела очень грустной. Она была грустна и в моем сне и тогда, в день ее отъезда. Она не могла отменить свое участие в экспедиции, ей надо было ехать, она прощалась со мной, и я видел, что уезжать она очень не хочет. Словно предвидела что-то, словно знала – должно случиться что-то непоправимое, какое-то несчастье, с кем-то из нас. Может быть, мне надо было удержать Серафиму? Силой заставить ее остаться?
Запереть дверь и не выпускать… Знать бы что будет, наверное, я бы так и сделал. И плевать на ее работу, плевать на эти вулканы, катаклизмы, движения тектонических плит, плевать на все! Но она уехала, я не удержал ее. Я потерял Серафиму…
Да, все было как тогда, сон был почти дословным повторением тех последних минут. Сима стояла в дверях и говорила:
– Так и не дала тебе инструкции по уходу за деревом. Не успела.
Ничего, напишу все в письме…
– Сима, а почему ты без сережек? – спросил я.
– Забыла одеть. Ничего, сохранней будут…
Почему мне приснилось именно это?
Утром, едва проснувшись, я увидел, что на торцах веток вспухли нежно-зеленые комочки, похожие на сжатые кулачки маленьких иноплатетянишек, по-видимому – бутоны будущих соцветий дерева
Серафимы. Они очень странно смотрелись на черном, казавшимся высохшей корягой дереве.
