Возможно, она и пришла в тот день на свидание, просто опоздала, заговорилась с подругами или лекция затянулась. Пришла, но меня на назначенном месте уже не было.
Может быть, я и был немного зол тогда, но мне все говорили, что кто-кто, а я-то умею скрывать свои эмоции, и что на моем лице не отражаются никакие переживания и чувства. Позже Ленка Селезнева скажет мне, что я похож на савероамериканского шерифа с суровостью во взгляде. Но суровость – это не злоба, да и не было у меня еще той суровости в тридцать лет. А может быть, я все-таки разозлился на
Серафиму, решив, что она забыла мое имя? Да, наверное, разозлился, и она это увидела.
Но, как выяснилось через секунду, злился я зря.
– Здравствуй, Женя, – повторила Серафима. Помнила она мое имя.
– Здравствуй, Сима.
– Ждешь кого-то?
– Просто стою и курю.
…Потом я поняла, что оно у тебя не злое. Просто, я отвыкла от таких лиц, от неулыбающихся людей. Вокруг меня все всегда улыбаются…
Все. Всегда. Знаю я цену этим улыбкам. Уж лучше смотреть волком, как привык с детства, чем напяливать на себя маску доброго дядюшки, готового исподтишка сделать любому человеку гадость, считая свои действия политкорректностью и заботой о ближнем.
Но и сама она, Серафима, не улыбалась. Наверное, столкнувшись лоб в лоб со своим соотечественником, да не просто соотечественником, таких полно было на улицах Новосибирска, а с человеком, который знал ее примерной советской школьницей-отличницей, она свою импортную улыбку вдруг резко потеряла…
– Ждешь кого-то?
– Просто стою и курю.
Я ляпнул первое, что пришло мне в голову, хотя в тот момент не курил – минуты три назад растер об асфальт отечественной подошвой туфель марки "Скороход" окурок болгарской "Стюардессы".
Спохватившись, я достал сигареты и закурил.
– Шел и курил, – поправился я. – По аллейке гулял. А тут ты стоишь.
Сима поняла, конечно, что я вру.
– У вас по-прежнему курят на ходу. – Она не спрашивала, констатировала факт.
– У нас? – переспросил я и сам же ответил: – У нас курят.
Сима улыбнулась, но как-то грустно.
– Посидим где-нибудь? Поговорим? Ты ведь наверняка знаешь какое-нибудь приличное кафе поблизости. Я не была в Новосибирске пятнадцать лет. Здесь многое изменилось. Да и я… многое забыла.
Впрочем, и не знала. Мне же когда я из Новосибирска уехала всего пятнадцать было. Мы с тобой только в кафе-мороженое ходили.
Лучше бы она не напоминала. Вот тогда я действительно рассердился, заговорил насмешливо и зло:
– Приличное кафе чтобы посидеть и поговорить? У нас? Нет, в кафе идти не рекомендую. Грязновато там, и бумажник с валютой могут стырить. У нас тут Советский Союз, а не какой-нибудь…
Лос-Анджелес! Посидеть и спокойно поговорить можно только в ресторане. Но боюсь, что нас туда не пустят. Надо заранее места заказывать. К тому же, ресторан – это нечто буржуазное. Советскому человеку сидеть в ресторане – все равно, что предавать родину. А я родину люблю, я ее не предам.
– Тогда давай просто погуляем, – совершенно не обиделась она.
От того, что моя горячность напоролась на ее спокойствие, я слегка притух.
– А этот? – я кивнул в сторону скучающего бородача. Тот косо перехватил мой взгляд, затряс бородой и, обнажив в улыбке все тридцать два крупных, как у коня зуба, что-то промурлыкал.
– Его зовут Джон, – сообщила мне Серафима. – Я сейчас.
Оставив меня, она подошла к Джону, что-то сказала ему, и он, еще активней затряс бородой, твердя: "окей, окей" и бросая на меня радостные и, одновременно заинтересованные взгляды. Потом он ушел к троллейбусной остановке, еще раз на прощание радостно кивнув мне и промурлыкав по-кошачьи. Я тоже кивнул ему в ответ, но молча и не особенно дружелюбно.
– Я сказала, что встретила своего школьного товарища, и отправила
Джона в гостиницу, – сказала Сима вернувшись.
– Твой муж? – спросил я.
– Коллега. Кинооператор. Ну что, пошли?
– Пошли… Кино снимаете?
– Можно и так сказать. Джон – кинооператор и член экспедиции на
Курилы. Мы в Новосибирске проездом. Вообще-то, даже случайно оказались. Должны были до Челябинска без посадки лететь, но что-то с самолетом случилось и нас в Толмачах посадили. Я этой ситуацией воспользовалась и решила денек в родном городе провести. Все остальные полетели в Москву, а я осталась.
– А Джон по совместительству твой охранник? Телохранитель?
Хранитель тела, так сказать?
– К моему телу он доступа не имеет, – усмехнулась Сима. – Ведь тебя именно это интересует?
Я промолчал и закурил новую сигарету.
– Ты много куришь, – заметила Серафима.
Я пожал плечами:
– Это я от волнения. А так – мало курю. Одну-две за день. Пачки.
– Джон изъявил желание увидеть самый крупный город Сибири. Он
Красноярск и Иркутск видел, а Новосибирск никогда. – Сима зачем-то решила объяснить мне присутствие рядом с ней толстопузого бородача кинооператора. Могла бы и не объяснять. Мне было почти наплевать.
Почти…
– И как же он теперь? – участливо и слегка ехидно спросил я.
– Что? – не поняла Серафима.
– Он же без гида остался. Ну, Джон этот твой. Кто ему теперь о столице Сибири расскажет и покажет?
– Мы со вчерашнего утра здесь. Вчера весь день по центру бродили.
Знаешь?..
– Нет, не знаю, – поспешил я с ответом.
– …Я знала, что тебя увижу.
– Откуда?
– Чувствовала. Нет, правда. Вчера в Первомайский сквер только зашла, сразу воспоминания нахлынули. Я как дура в каждого прохожего мужчину всматривалась, думала ты идешь.
– Пойдем? – спросил я. – В наш любимый сквер?
– Пошли! – радостно согласилась Сима.
– Только кафе-мороженого там больше нет.
Когда мы подошли к бюсту Покрышкина, она неожиданно спросила, пристально посмотрев мне в глаза:
– Ты женат?
– Холост, – честно ответил я.
Я не стал вдаваться в подробности, не стал говорить, что во второй раз развелся всего лишь месяц назад. Хотел задать ей аналогичный вопрос: "а ты?", но не задал. А сама она не стала говорить, сказала мне об этом позже, в тот момент она задумчиво произнесла, скорее себе, чем мне:
– А впрочем, какая разница?
Теперь я думаю, что именно в тот момент она решила, что эту ночь проведет со мной.
Женька! Я люблю тебя! Я уехала, но моя душа осталась с тобой. Женька, любимый…
Любимый… Мы не говорили о любви в день нашей встречи. Не было сказано ни одного слова про любовь. Только страсть.
Мы обошли площадь Ленина и, войдя в сквер, без лишних слов стали целоваться.
– Как вкусно целоваться на улице, – сказала Сима, оторвавшись от моих губ. – Давненько я вот так… не сходила с ума.
– А помнишь, как я здесь учил тебя целоваться?
– Ты? Учил? Тоже мне, учитель нашелся! Ты и сам тогда не умел.
– А ты стала другой, – заметил я. – Раскованной что ли…
– Ты живешь один? – Я увидал чертика в ее глазах.
– Один, но… у меня в квартире ремонт полным ходом.
– Едем в гостиницу?
– У меня имеется предложение получше.
– Интересно его выслушать.
– Ты помнишь Борьку Тубарова? Из нашего класса.
– Борьку? Это такой светленький? Только не такой светлый как ты, немного с рыжинкой. Худой и кудрявый?
– Кудрявый. Только теперь в нем килограммов сто с хвостиком.
– Помню. Но не могу представить себе его толстым. И что с ним?
– С ним все в порядке. Просто он сегодня уезжает к Черному морю.
Борька живет один, он недавно развелся, так что – квартира совершенно свободна. – Я посмотрел на часы. – Сейчас мы с тобой, не спеша, прогуляемся до вокзала и возьмем у Борьки ключ от квартиры, он, кстати, живет недалеко от вокзала, на Челюскинцев. По пути зарулим в гастроном, купим чего-нибудь закусить и выпить.
– Так вот ты куда собирался ее вести, – догадалась Сима.
– Кого ее? – сделал я невинное лицо.
– Ту, которую ждал в аллейке.
– Я никого не ждал. А впрочем, – я повторил Симины слова, – какая разница?
– Ты прав. Мне нет дела до твоих любовниц. Если сегодня ты предпочел меня ей, значит, я еще кое-чего стою.
– Еще как стоишь! Ты стоишь всех женщин Новосибирска.
– Хорошо, что только Новосибирска, – усмехнулась Сима. – Если бы ты сказал – всех женщин мира – я бы тебе не поверила… Ну ладно, пошли. Мне сегодня страшно везет, еще одного однокашника встречу.
Однокашника! Мне не понравилось, что Сима назвала меня всего лишь однокашником. Пройдет много лет, и точно так же, однокашницей я назову Ленку Селезневу. Она обидится. А я тогда не обиделся на Симу и особенного значения этому слову не придал, просто оно мне не понравилось. Но я только отметил этот факт и тут же забыл о нем. В мыслях у меня в те минуты было только одно – затащить в постель, да поскорее эту иностранку, которая когда-то давно в детстве носила тугую косичку, сложенную в каральку и которую я любил. Тогда, в детстве… Потом уже, когда Сима улетела в свою Америку, и я понял, что впервые по-настоящему люблю эту женщину, я вспомнил
