— Что ж, господин Селифанский, — сказал Чичкофф, когда лодка с тихарями отчалила от берега. — Почему вы не спрашиваете, которая из двух клавиш ваша?
Я чуть не выронил камеру. Я молчал, пожирая объективом его насмешливое лицо.
— Что же вы молчите?
— Не знаю даже, что и ответить, господин Чичкофф… — насилу выдавил из себя я. — Я ведь всего лишь оператор. Я не задаю вопросов. Вы сами говорили…
— А вы камеру-то отложите, господин Селифанский, — усмехнулся он. — Это ведь так просто. Отложите. Отложите! Дайте мне сюда камеру!!
Продюсер выхватил видеокамеру из моих дрожащих рук. Почему-то я сразу почувствовал себя… как бы это определить?.. голым?.. Да-да, голым, словно с меня сдернули штаны посреди людной площади.
— Ну вот, — удовлетворенно констатировал Чичкофф. — Теперь вы уже не оператор.
— Не оператор? А кто я?
— Участник, — пояснил он. — Вы же прекрасно знаете, что обычно на шоу набирают восемнадцать актеров. Не шестнадцать, а восемнадцать.
— Кто же тогда восемнадцатый?
Чичкофф потешно оглянулся, словно ища кого-то.
— Вы видите здесь кого-нибудь еще, кроме меня?.. Восемнадцатый участник — это я, собственной персоной! Но хватит болтать. За дело, господин Селифанский. Ваша клавиша справа, моя слева. Ну…
— Нет… — я помотал головой. — Мы… я…
Вздохнув, он достал уже знакомый мне пистолет.
— Вы знаете правила, господин Селифанский. Если не он, то вы. Сначала. А потом все-таки он. Ведите себя разумно.
Я кивнул. Ноги мои подгибались. Хотелось сглотнуть, но во рту пересохло. Потом, когда хрип прекратился, мы обрезали веревку. Муртаз лег четвертым в четвертый ряд.
— Любишь кататься, люби и саночки возить, — сказал Чичкофф, берясь за лопату.
Мы засыпали яму оставшейся землей и сели на помост, глядя на дымящую трубу сухогруза. Я уже начинал догадываться, что подняться на его палубу мне больше не придется. Странно, но в ту минуту я не слишком переживал по этому поводу. Мне хотелось сгинуть, просто сгинуть. Не исчезнуть, а именно сгинуть. Обычного исчезновения я не заслуживал.
— Ну и как оно? — поинтересовался продюсер.
— Оно — что?
— Как оно — чувствовать себя Каином? Братоубийцей?
Я молчал. Я не намеревался выблевывать перед ним свою душу. Пусть стреляет — вот что я чувствовал в этот момент.
— Покажите, — сказал я.
— Показать — что?
— Мой листок.
Чичкофф достал два листка.
— Вот ваш. А вот мой. Кстати, господин Селифанский, а не перейти ли нам на «ты»? Чего уж там, единокровные братья, да к тому же одногодки.
Я не ответил. Я читал выписку с данными моей матери, с датой операции и описанием родов. Она всегда рассказывала мне, что моего биологического отца зарезали хулиганы еще до того, как я появился на свет.
— Слушай, Каин, — сказал он. — Неужели тебе ни разу не приходило в голову, что ты тоже…
— Нет, — честно ответил я. — Про тебя приходило. У вас у всех щека одинаково дергается… дергалась… а у меня…
Он рассмеялся.
— У тебя она тоже дергается, Каин. Точно так же. Просто ты сам за собой не замечаешь.
Мы помолчали. Я спросил его, кто был наш отец.
— Донор? — поправил меня он. — А черт его знает. Какая разница? Я даже не пробовал его отыскать. Пусть живет. В том, какими мы стали, его вины нет.
Корабль дал гудок и сдвинулся с места. Я посмотрел на Чичкоффа.
— Ага, — кивнул он. — Они уходят. Мы остаемся вдвоем, братец. Как когда-то: Каин и Каин.
— Каин и Авель.
Он снова рассмеялся.
— Ерунда. Авель тоже был Каином. Просто его брат оказался шустрее.
— Я вот чего не пойму, — сказал я. — Зачем ты все это затеял?
— Как это? — удивился Чичкофф. — Ты что, не понял? Такие, как мы, не должны оставаться в живых. Мы не заслуживаем воздуха, которым дышим. Мы — Каины… нас надо извести под корень, под корень, всех…
Мы молча сидели на помосте, над братской могилой наших шестнадцати братьев и сестер, убитых нашими руками. Черная корма уходящего сухогруза покачивалась по дороге за горизонт. Вдруг Чичкофф встрепенулся.
— Помнишь, в самолете мы говорили про моего однофамильца Павла Ивановича Чичикова? Ты еще возразил, что он-де покупал мертвые души, а я нанимаю живых актеров… А оказалось-то все в точности как у Павла Ивановича… — он ткнул пальцем в помост. — Разве их души были живыми, Каин? Я покупал мертвые души! Мертвые!..
— Ладно, — сказал я. — Мертвые. Что дальше?
— Дальше? — усмехнулся он. — Одно из двух. Как тогда, давно. Выяснение вопроса: который из двух Каинов окажется шустрее? Не знаю, почему ты до сих пор жив: я уже сто раз мог бы тебя застрелить. Поговорить захотелось. Вредная привычка.
Я ударил его камерой: она лежала как раз под рукой. Чичкофф не сопротивлялся, просто сидел и ждал. Я ударил его снова. И снова. И снова. Он упал на бок, а я продолжал бить. Профессиональная видеокамера не легче того камня, которым убивал своего брата мой самый первый тезка. Потом я похоронил его там же, в яме под помостом. Любишь кататься, люби и саночки возить.
Вот, собственно, и все. Меня зовут Каин, и я хочу жить. Батарейка в чичкоффском ноутбуке пока еще фурычит, а у меня с собой есть несколько флешек. Я запечатаю их в бутылки, как когда-то потерпевшие крушение запечатывали нацарапанные кровью записки. Если вы сейчас видите эту запись, значит, мое послание достигло цели. Я потерпел крушение. Спасите мою душу, хотя бы и мертвую. Впрочем, как возражал сам же себе мой брат Чичкофф, мертвых душ не бывает.
Каин выключил камеру, немного посидел, щурясь на заходящее солнце, и поднялся. Время было собирать бутылки.
Бейт-Арье, март-апрель 2009
