Что-то неотвратимо возвращало ее в этот кошмар. Услышанное не отпускало ее, рождало все новые вопросы, словно она пыталась отстоять хотя бы свою прожитую жизнь и взгляды, которыми она еще совсем недавно оправдывала ее.
— Но ведь жизнь полна примеров, когда человек сам пытается решить: жить или умереть. — Лера попыталась зацепиться за все более странную и все более отдаляющуюся от нее человеческую логику. — Один завел врагов в болота, зная, что погибнет, другой закрыл товарища от пули своим телом. — И таких примеров она знала много. Неужели и это все зря?
— Человек сам поставил себя перед таким выбором, приняв решение идти убивать. Если бы решение было иное, то и жертву приносить не понадобилось бы.
— Я не знаю, — растерянно проговорила Лера, удивленная, что эта тема вообще могла возникнуть здесь. — Ну, пусть в гражданскую это было не нужно и жертвы напрасны. Но война с фашизмом: как же можно назвать их ненужными? Выбор защищать свою родину был правильным. Тут я уверена.
— Этого выбора не существовало бы, если бы люди не приняли решение убивать своих братьев в первой войне. А значит, напрасны не только те жертвы.
Неправильное решение скрывает ложный выбор под маской справедливости. И на убийство брата не может быть воли того, кто создал человека.
— Но ведь так думают все!
— Нет, не все. Даже в нацистских лагерях томились немцы, отказавшиеся воевать.
Возникла тяжелая пауза.
— Но если каждому выбору предшествует решение, которое в свою очередь является тоже выбором, — медленно начала Лера, — выходит, должно быть первое? Первое неправильное решение?
— Ты удивила даже меня. На земле для понимания этого требуется пятьдесят два года.
"А самоубийцы?" — вдруг подумала Лера. Она слышала, что это не только тяжкий грех, но и удел малодушных и трусливых людей. Но ведь такое происходит? — спросила она скорее себя.
— Если человек задумал совершить его с одной целью — уйти из жизни, это не малодушие и не трусость, а самый мужественный поступок, если он совершен в полном сознании. Сказку о малодушии придумали те, кто никогда не стоял на краю. Это всего лишь расхожая болтовня. Струсив, можно совершить убийство. В самом слове "малодушие" — бездна презрения, а человек на краю нуждается в другом. Но правда и то, что всякий задумавший покончить с собой должен помнить: это вызов Создателю, попытка поставить свою волю выше Его воли. А именно с этого началось падение человека в этом мире. Он не должен лишать себя жизни, иначе его душа попадет в петлю времени. Причем то, что толкнуло его на это, от чего он хотел уйти, останется с ним навсегда.
— Что такое петля времени?
— Душа навеки остается в этом мгновении и становится недоступной для других душ. Прерывается ее связь с миро-
зданием. Мгновение имеет две фазы: тьму и вспышку. Так вот, она застревает во тьме, в ледяном ужасе одиночества, не видя и не чувствуя ничего. Там нельзя даже сойти с ума. Душа обречена оставаться в сознании внутри этого безмолвия, помня и постоянно испытывая ужас, толкнувший ее на этот шаг.
Человек подошел к пониманию, что пожизненное заключение хуже смерти. Теперь ты можешь представить несравнимо большую трагедию души.
— Что же делать тем, кому эти мысли приходят в голову? Страшно подумать, но ведь некоторых из них можно понять!
— Идти в церковь. Ни один из решившихся на самоубийство даже не представляет, что давно существуют надежные способы уберечь человека от этого шага. Незнание — тоже подарок зла. И бежать нужно прежде всего от него.
— А что же происходит с теми, кто заставлял людей отдавать свои жизни, теми, кто принес миру только зло? Они тоже здесь?
— Да.
— И много их, приговоренных?
— Много. Ты все увидишь.
* * *Внезапно Лера услышала глухие рыдания. Она обернулась. В глубине зала, прямо под сводчатым потолком, вполоборота к ней стоял человек. Его плечи вздрагивали.
— Что с вами? — услышала она свой голос, позабыв, что происходило с ней всего несколько минут назад.
Он повернулся и удивленно посмотрел на нее.
— Я не могу отмыть их! Я никак не могу отмыть их! — Его голос сорвался, и он показал на забрызганные кровью морские эполеты. — Я не хочу больше заколачивать гвозди! — Он умоляюще посмотрел на нее, не переставая вздрагивать.
Только тут Лера увидела зажатый в огромном кулаке позолоченный молоток. Ничего не понимая, она отчаянно закричала:
— Так бросьте же его!
Он обреченно покачал головой:
— Я пробую это сделать с девятнадцати лет. А ведь скоро конец.
И плечи его снова затряслись.
Наверху, в спальне ее сына Майкла, слышались глухие рыдания. Маргарет тихо вошла к нему.
— Как ты могла допустить такое? — Он посмотрел на мать. — Я никогда, слышишь, никогда не прощу тебе этого!
Маргарет медленно опустилась на стул.
"У железной женщины должен быть такой же сын", — вспомнила она свои слова. Ужас наполнил ее сердце.
Март две тысячи пятьдесят третьего года выдался невероятно теплым. На земле остался только один человек, помнивший его.
Вертолет мягко коснулся земли. Овальный люк, тихо урча, медленно откатился назад, освобождая выход. Яркий луч осеннего солнца ударил ей в глаза. Маргарет зажмурилась. Огненно-рыжие волосы в свете яркого солнца выдавали ее скандинавское происхождение.
Старший офицер охраны, стоявший рядом с послом, взяв под козырек, попытался подать ей руку.
— Не стоит, — даже не глядя в его сторону, произнесла она.
Ни ясная и теплая погода, ни мягкость травы, которую она ощутила, ступив на землю, не изменили ее настроения.
Маргарет Олсон, премьер-министр Великобритании, быстрым и не по-женски решительным шагом направилась к Белому дому. Посол едва поспевал за ней.
У нее были причины для огорчений.
Русские, контролирующие основной объем добычи энергоресурсов, отказались от расчетов в единой валюте, а за поставки сверх контрактных объемов запросили двойную цену. И это после того, как вот уже десять лет половина потребляемого топлива в Европе выходит за рамки контрактных соглашений. Но то был лишь завершающий аккорд. За последние три года Россия сделала ряд шагов, повлекших за собой пересмотр основополагающих, как считали в Европе, принципов мироустройства. И Совет был вынужден пойти на уступки. Каких-нибудь двадцать лет назад такое решение могло присниться разве что в кошмарном сне. Кроме того, они продиктовали ряд новых условий, которые иначе как политическим шантажом она назвать не могла.
Последние восемь месяцев переговоры шли с большим скрипом, но все-таки шли. Этот вопрос оставался главным в повестке дня ее кабинета с того самого дня, как она стала его главой. Сама проблема назревала много лет. Все ее коллеги в правительствах союзных стран понимали, почему это произошло. Да, Россия стала сильной, как никогда.
Тридцать лет назад, когда появились первые ростки мирового топливного кризиса, выяснилось, что она обладает самыми большими запасами углеводородов на планете. Об этом стоило задуматься. Тридцать лет — большой срок для решения любой проблемы, однако эта проблема решена не была. Пожалуй, впервые в истории западный мир столкнулся с реальной угрозой утраты тщательно построенной "системы благополучия", как ее называли академические мужи в университетах. Еще недавно никто не ставил под сомнение незыблемость этой системы. По крайней мере ей так казалось. Все изменилось за два дня. Русские предложили перевести переговоры в иную плоскость и на новых условиях. Их меморандум ошеломил весь мир.
Почему так случилось? Как они могли допустить это? Почему много лет назад никто не принял решений, исключающих такой финал? Что и когда они проглядели? Впрочем, она понимала, что бессмысленно задавать себе эти вопросы. Те, кто должен был принимать решения, сейчас красовались на портретах в правительственной галерее.
Вчера они получили "черную метку", как сказал один из членов Совета.
Два дня она постоянно размышляла только об этом. Из всего случившегося следовало, что только экстраординарные и немедленные меры могут сохранить статус-кво. За этим она и прибыла в Вашингтон.
Шторы в овальном кабинете отсутствовали. С этой, как и с другими причудами нового хозяина Белого дома Джона Тайлера-старшего, прислуга давно смирилась.
— Отличная погода, миссис Олсон. С прибытием. — Президент широко улыбнулся и, шагнув вперед, подал ей руку.
Какой большой и грузный человек! Она встречалась с ним много раз, но сейчас неожиданно это особенно бросилось ей в глаза.
— Мне кажется, вы слишком благодушно настроены, господин президент, а между тем для этого нет никаких оснований, скорее напротив, — произнесла Маргарет, словно не замечая его приветствия.
