Проводника, конечно же, сразу вызвали в штабной вагон и зарубили там пожарным топором, но ничего не поделаешь: времени на то, чтобы душить вагон с писателем Сорокиным уже не оставалось, поэтому вагон потихоньку перецепили на станции Москва-сортировочная к другому поезду. Так что писатель Сорокин вышел на Ленинградском вокзале и пошёл домой, или к блядям, или неизвестно, куда он там обычно ходит — ничего даже не заметил.
Почему-то вообще в этой жизни разным негодяям всегда везёт гораздо больше, чем приличным людям.
В середине Москвы, там где все думают, что Кремль, стоит огромный Гриб.
Этот Гриб испускает из себя такие галлюциногены, что всем кажется, будто бы вокруг сияют золотые купола, гум-цум, чистые пруды и большой театр.
На самом же деле, в Москве стоит всего пять-шесть покосившихся избушек, в которых живёт начальство, остальные же москвичи живут в землянках, это которые зажиточные, а так в основном под кустиком или в ямке. Но сами москвичи про это совершенно не догадываются. Например, живёт человек в овраге под ивовым кустом, а Гриб ему внушил, будто бы это пятикомнатная квартира на новом арбате. И человек от этого становится такой довольный, что хуй ещё станет с вами разговаривать.
Только иногда ночью, если подует сильный ветер, и галлюциногены уносит в сторону домодедова, москвичам снится, что на груди у них сидит крыса и лижет им губы. Так вот, как раз эта крыса и есть самая настоящая, а всё остальное — Наёбка.
Если умный человек приедет в Москву в противогазе, он сразу заметит, что никаких трёх вокзалов там нет, а есть одно только жолтое одноэтажное здание, даже без буфета. Перед зданием пасётся корова, а мимо коровы проезжает в трёхколесном мотоцикле урал-с-коляской мэр-лужков в заса-леной кепке и везёт домой спижженый в соседнем колхозе стожок сена, небольшой, но плотно утрамбованный.
Только даже самый умный человек вряд ли успеет все это увидеть, потому что его сразу же арестует милиция, отведёт его в дурдом, и там его накачают такими лекарствами, что он уже без всякого Гриба будет видеть одни золотые купола. С этим в Москве строго.
Большинство жителей в Москве ненастоящие, они даже не умеют разговаривать — это хорошо знает любой приезжий. Да и сами москвичи между собой никогда не разговаривают: настоящие брезгуют ненастоящими и наоборот.
Впрочем, для справедливости нужно сказать, что в Москве не всё галлюцинация, а то это давно бы заметили из космоса.
Есть кое-что почти настоящее: я, например, однажды сидел в каком-то парке и любовался на петра-первого работы скульптора церетели на фоне храма Христа-Спасителя. Тут вдруг подул ветер, и пётр-первый вместе с корабликом ёбнулся прямо на храм. Тогда из-за горизонта вышел колышущийся мужик в полнеба, с гаечным ключом и монтировкой, всё быстренько поставил на место, нахлобучил на петра-первого треуголку, которая закатилась было в москва-реку, поправил какие-то увеличительные линзы и снова ушёл за горизонт — вероятно, чинить петропавловскую крепость, которая вообще по два раза на дню валится в неву.
И снова надулись на кораблике петра-первого паруса в одну сторону, а флаг — в другую, ухватился царь-пётр за игрушечный штурвальчик, ощерил кривые свои зубищи, и стало даже ещё пиздатее, чем раньше, если только это вообще может быть.
В Москве выпал снег и лежит теперь на пальмах, совсем как в кинофильме Сергея Соловьёва асса, только лучше.
Вчера праздновали день города: Москве исполнилось пятнадцать тысяч лет. По этому поводу на улицах была тишина и даже машинам запретили ездить.
В остальные же дни все москвичи пляшут на улицах, поют; фейерверки, шутихи, канонады, голые женщины в перьях разносят бесплатно водку. Спать совершенно невозможно, совершенно.
В Чертаново был оползень: снесло восемь шестнадцатиэтажных домов вместе со всеми жителями, но никто пока их не хватился. Потом, может быть, когда-нибудь заметят.
Рассказывают ещё, будто бы во время юбилея по Сухаревке водили Лужкова: он показывал как бабы бельё стирают и как крестьяне горох молотят, и ещё много разных штук: например, выкуривал одним духом папиросу беломор.
Но про беломор — это врут, наверное.
Когда москвич идет по улице с сотовым своим телефоном, который выдали ему при рождении и положат ему в гроб после смерти, он обязательно говорит в свой телефон: «Я иду».
Если он садится на скамейку, он обязательно скажет: «Я сел на скамейку».
Потом скажет: «Вот я встал и пошёл».
Понятно, конечно, что никакой живой или мёртвый человек такие сообщения слушать бы не стал, поэтому на обратном конце телефона сидит Робот, Которому Всё Интересно. Этот робот, например, от сообщения «я иду» страшно волнуется, кричит: «Да ну нахуй!!! Да не может этого блять быть!!! А куда идёшь? А откуда? А когда придёшь? Ну? Ну?!!! Да это же просто охуеть можно!!!»
Особенность этого робота заключается в том, что ему на самом деле страшно интересно. Потому что это у него такая одна-единственная функция. Если ему вдруг станет неинтересно, то его просто-напросто выключат, и пиздец.
В самой середине Москвы лежит Дохлое Чучело.
Однажды в тридцать пятом году оно вдруг село и сказало: «Блять! Я блять думаете об этом суки мечтало блять!»
Тогда пришёл Сталин и застрелил Чучело из пистолета в Хуй. Потому что в этом мире если у кого нет под рукой где-нибудь Хуя, то такого человека все толкают в метро и, когда он разговаривает, все зевают и чешут Жопу, и ещё выплёвывают ему окурок на штанину.
И Чучело с тех пор совсем сдохло.
А не нужно было Счастья всем желать, самое умное нашлось. Ещё оно разбило Голубую Чашку и не созналось. Вот и лежит теперь с лапками скрюченными, и хуй ему, а не Царствие Небесное. И когда нас всех позовут на Страшный Суд, оно так навсегда и останется там валяться, только солдаты все разбегутся и электричество погаснет, и протухнет Чучело, и будет вонять.
Потом, когда из мавзолея выходить, там ещё много разных людей замуровано: и Жданов, которого специально для этого привезли из Ленинграда, и Суслов, и Леонид Ильич Брежнев, и Гагарин, и тихий лётчик Серёгин — любитель домашнего консервирования и поебаться, неизвестно как угодивший в нахуй ему не нужную Вечность.
Плохо там, плохо. Страшное Чорное место, прости их всех, Господи.
И почему тогда уж они не положили в мавзолей Гитлера?
А потому что они его убили, и детей его убили, и жену его, и от Гитлера остались только Зубы, и они смеялись над этими Зубами, а потом решили, что раз нет больше на них Гитлера, им теперь можно всё, например, усесться без спросу за чужой стол и жрать котлету с картофельным блядь пюре, ежесекундно утирая рукавом сопли, и читать при этом вслух курс валют.
Семь казней на вас и французское на вас нашествие. Такое, чтобы вышел человек из ленинградского вокзала, а там французы кушают Падшую Лошадь, чавкают и вытирают жирные руки об штаны.
В городе Пушкин по радио передают только оперу евгений онегин, а по телевизору показывают только фильмы станционный смотритель и капитанская дочка. В последних известиях рассказывают про то, что Пушкин делал в это время в тысяча восемьсот двадцать первом году, потом в двадцать втором, и так далее.
Один мальчик из города Пушкин однажды тайком спаял детекторный приёмник и четыре часа подряд слушал передачи из других городов. За четыре часа они не сказали про Пушкина ни одного слова. У мальчика от этого пошла из носа кровь, а ночью к нему приходил Пушкин и стучал на него палкой, и от этого мальчик стал Дебил. Он теперь ходит под себя и занимается онанизмом. Из-за этого у него на ладошках выросли Волосы.
После этого случая все приёмники в городе запретили и оставили только кухонные радиоточки.
Все детсады, и магазины, и кафе в городе называются или золотой петушок, или царь-гвидон, или просто пушкин. Назвать какое-нибудь кафе, например, «Мцыри» — это всё равно, что посередине Петербурга построить кафе «Спартак»: и двух минут не простоит — сразу же загорится и обрушится.
По всему периметру город обнесён частоколом из статуй Пушкина в Цылиндре, только в одном месте есть ворота с КПП. На этом КПП всем приезжим мужчинам выдают гостевые бакенбарды, потому что ходить по городу Пушкин без бакенбардов считается непристойно — с голой жопой и то приличней. Гостевые бакенбарды все неестественных цветов: голубые, оранжевые, зелёные. К человеку в таких бакенбардах на улице обязательно подойдёт милиционер и потребует рассказать пятую главу евгения онегина. Если приезжий рассказал всё правильно, ему выдают специальный значок с профилем Пушкина, и больше его милиция не трогает. Если же приезжий спотыкается даже на буря-мглою, милиционер ведёт его в отделение. Там ему крепко приклеивают к голове белый парик и выгоняют на улицу. С этой минуты он считается дантесом, и если даже ему удастся вырваться от пушкинистов и приползти с выбитыми зубами и почти уже совсем без ног назад в отделение, чтобы проситься в камеру, милиция всё равно его не пустит — притворится, будто у неё переучёт. А сама будет смотреть в глазок, как пушкинисты добивают дантеса арматурой.
