— И без того в последнее время развили просто бешеную активность, — сказал он как будто для того, чтобы самому в чем-то утвердиться. — Теперь еще визит главнокомандующего! Неужели все-таки влезут, Джеймс?
И вскинул на гостя взгляд сощуренных глаз.
Джеймс выдержал соответствующую моменту паузу.
— Не знаю, сэр, — сказал он. — Со стороны Союза это было бы полным сумасшествием. Советская государственная машина устроена довольно неразумно, согласен… но не до такой же степени! Все-таки там тоже далеко не все идиоты. Честно сказать, лично я в это не верю… Но мы, конечно, по-прежнему работаем в этом направлении. Подбрасываем кое-какие весточки. В основном через пакистанскую резидентуру в Дели. Вы ведь знаете, индусам Советы доверяют… Например, что США будто бы готовятся разместить в Афганистане ядерные ракеты.
Джеймс недовольно скривился — мол, сами понимаете, что тут еще выдумаешь!..
— Старая песня, — удовлетворенно кивнул посол. — Но звучит по-прежнему свежо! При одном только слове «першинг» в Москве готовы крикнуть «тревога!»…
— Все-таки сомневаюсь, сэр, что они клюнут, — сказал Джеймс.
— Я тоже сомневаюсь, — кивнул посол. — А с другой стороны, куда им деваться? Оппозиция напирает. С каждым днем усиливается. А кто ей противостоит? — Нур Мухаммед Тараки. Поэт. Мечтатель! Не готов оценивать степень его одаренности, но поэт у власти — это всегда беда, а уж в этой безумной стране!.. Он слишком импульсивен, слишком нерасчетлив… Но советские поддерживают именно его. И, как вы сами только что сказали, готовы на все, чтобы сохранить режим. Поэтому им придется что-то предпринимать. Шаг за шагом.
— Возможно, — кивнул Джеймс. — Но в последнее время наметилась иная тенденция. Не все советские поддерживают Тараки. Армейские чины стали чрезвычайно благосклонны к Амину. Думаю, они были бы согласны с нами в оценке его деловых качеств… А КГБ, действительно, упрямо гнет старую линию. Должно быть, с Тараки им проще работать.
И он сделал характерный жест пальцами — как будто опрокидывая рюмку.
— Что за пустяки сказываются порой на судьбах мира! — вздохнул посол.
Он поболтал в чашке ложечкой, а потом без всякого удовольствия допил остывший кофе.
— Знаете, Джеймс, — сказал Роджер Тэйт, утирая губы салфеткой. — Нам нужно помнить еще один мотив. Очень важно, чтобы Советы были убеждены, будто спасают мир. Например, от мирового империализма. Идея для них — превыше всего!
— Стараемся, сэр, — сказал Джеймс.
И развел руками.
Подходя к расположению «Зенита», Плетнев вспоминал разговор с Ромашовым.
Пару дней назад Ромашов предложил пройтись. Сквер лежал вокруг пруда, населенного многочисленными утками. На скамьях сидели еще более многочисленные бабушки и мамы. Малые дети возились в песочницах. Что постарше ездили с деревянных горок — преимущественно вперед головой. Или просто с диким визгом гонялись друг за другом.
Ромашов был сух и нелицеприятен. Равно как строг и лаконичен.
— Ты, Плетнев, хоть и хороший боец, — сказал он с ироническим прищуром, который напрочь уничтожал смысл сказанного; завершение фразы окончательно поставило все на свои места: — А все же раздолбай!
Прикурил, отщелкнул спичку, затянулся и продолжил.
— Но хоть ты, Плетнев, и раздолбай, а боец все-таки хороший… Жалко, если тебя погонят. Я тебе нашел вариант: на время перейти в другой главк. Там формируют группу для охраны посольства в Афганистане. Вот и отсидишься…
— В Афганистане? — удивленно переспросил Плетнев, подумав: не слишком ли много стало в жизни Афганистана?
— Что ты так удивляешься? Да, в Афганистане. В Кабуле.
— А как же Карпов?
— Да ну, — Ромашов отмахнулся. — Карпов не хочет тобой показатели группы портить. Он ведь ждет жалобы из обкома. И хочет свою задницу прикрыть. Если тебя не будет, ему это проще сделать. Он к этому по-сталински подходит: нет человека — нет проблемы!..
— А милицейская «телега»?
— Про это я вообще не в курсе, — ответил Ромашов. — Какая милицейская телега? Я за ментов не ответчик. Мало ли кто там у них что напишет. Может ведь и ошибка выйти, верно? — Он пожал плечами. — Короче говоря, в Кабул за тобой из-за такой ерунды все равно никто не поедет.
Бросил под ноги окурок, прошелся по нему подошвой и так окончил свою краткую речь:
— А там, глядишь, либо шах помрет, либо ишак сдохнет. Когда-нибудь вернешься…
* * *
Тренировочная площадка располагалась внутри обширного комплекса зданий. На ровной зеленой травке разминалось человек двадцать. Должно быть, офицеры. Но кто в каком чине — загадка: все в зеленых маскировочных комбинезонах без знаков различия.
Плетнев и сам уже был в таком же комбинезоне и тоже разминался. Небо ясное, солнце — яркое. Он прыгал, тянулся, отжимался, и ему казалось, что все теперь будет хорошо. Ну просто очень хорошо!
Симонов прохаживался возле скамеек, наблюдая за разминкой и поглядывая на часы. Лет под сорок. Одет по форме. И майорские погоны на плечах.
Но вот он хлопнул в ладоши:
— Становись! Равняйсь! Смирно! Вольно!.. Старший лейтенант Плетнев!
— Я!
— Выйти из строя!
— Есть!
Плетнев сделал два широких шага и повернулся лицом к строю.
— Товарищи офицеры! — буднично сказал Симонов. — У нас новый товарищ — старший лейтенант Плетнев Александр Николаевич. Мастер спорта по дзюдо и самбо. Чемпион Вооруженных сил и спортобщества «Динамо» по рукопашному бою. Мастер спорта по пулевой стрельбе из винтовки. Кандидат в мастера спорта по альпинизму… — Он помолчал, как будто подыскивая слова. — Так что, думаю, елки-палки, с физической подготовкой все ясно. С винтовкой — тоже. А как товарищ Плетнев владеет пистолетом, скоро увидим. Встать в строй!
Часа через полтора, после легкого кросса и непродолжительного борцовского спарринга, Плетнев стоял с пистолетом в руке, и в семидесяти метрах от него торчала свежая ростовая мишень.
Загнал магазин. Когда прозвучала команда, передернул затвор, совершил кувырок вперед, затем сделал серию выстрелов с колена.
В мишени появились пробоины. Одна в голове, две в корпусе — слева на уровне сердца, справа на месте печени.
Перекат влево. Два выстрела, две пробоины — в каждом из колен.
Перевалился в положение лежа. Еще выстрел. Снова в голову.
Перекат вправо и еще один выстрел.
Перекат на спину. Выстрел из-за головы назад. Новая дырка в голове мишени.
— Старший лейтенант Плетнев упражнение закончил!
Симонов смотрел в окуляр оптического устройства.
— Ну что ж, — сказал он. — Тут, елки-палки, не придерешься…
Чувствуя радостное возбуждение, заставлявшее внимательнее следить за тем, чтобы с лица не сходило выражение совершенной невозмутимости, Плетнев отошел назад, где стояли и те, кто ожидал очереди, и кто уже отстрелялся.
К нему шагнул невысокого роста чернявый парень лет двадцати пяти. Протянул руку:
— Голубков!
Глаза карие, лукавые.
Плетнев протянул свою, назвался.
— А у нас на курсах парень был, — совершенно невзначай сообщил этот хитрый Голубков, вытаскивая сигареты. — Так он, бляха-муха, рикошетом мишень поражал.
Плетнев пожал плечами.
— Ну да, полезная штука… Но не всегда точно получается. Рикошет все-таки…
Голубков сощурил свои лисьи глаза.
— Тоже, скажешь, можешь?
Плетнев опять пожал плечами, а Голубков тут же заорал довольно ехидным тоном:
— Товарищ майор, разрешите обратиться! Разрешите Плетневу показать, как он рикошетом стреляет!
— Вот ты даешь! — только и сказал Плетнев.
Деваться некуда. С пистолетом в опущенной руке встал за бетонный столб, служивший опорой. Столб загораживал мишень. Он выглянул на мгновение и тут же сделал три выстрела по касательной в кирпичную стену тира. Рикошетируя, пули дико визжали в полете.
Честно сказать, он совершенно не был уверен в результате. Рикошет — дело дурное, никогда нельзя точно знать, куда он пойдет. Черт дернул Голубкова за язык!.. теперь стыда не оберешься…
Плетнев смотрел на Симонова, а Симонов смотрел в окуляр.
— Куда целили, Плетнев? — спросил он, не отрываясь.
— Две в корпус, одну в голову, — сказал он.
— Ну, елки-палки, даешь прикурить! — Симонов повернул голову и посмотрел на него несколько странно. — Все три там.
Плетнев выдохнул с облегчением. Нет, все-таки иногда и ему может немного повезти!..
* * *
Утром солдаты сидели в гимнастерках, теперь на жаре растелешились, и в минуты пауз, когда не нужно было обеими руками растягивать перед собой на двух палках разноцветные квадратные флаги, в определенные моменты складывавшиеся в ту или иную картинку, залитые солнцем трибуны сияли голыми телесами.
