А игры Костика и Сяо становились откровенно эротическими. Причём радостно-эротическими. И наш Костик был хорош, с коричнево-бурыми и зелёными разводами чешуи, и ихний Сяо, теперь-то тоже наш, Костику не уступал. Его украшали, главным образом — на спине, синие и жёлтые разводы ("Какие сумочки могут из них выйти! — не выдержала Долли). В гибких движениях тела Костика, его хвоста и лап виделась Ковригину пластика брачного танца. Но игры Сяо казались ему более темпераментными и зазывными (Сяо, фыркая, выпрыгивал из воды, возможно, приглашая Костика за ним в человечьи пространства, и у него в эти мгновения будто бы отрастали крылья).
— Интересно, какие у них будут дети? — не могла остановиться Долли.
— Сороконожки, — сказал Ковригин, он уже посчитал лапы Сяо, их было семь.
— Нет, я про другое, — сказала Долли, — китайские или русские?
— Сяо получил российское гражданство, — важно произнес гарсон Дантон-Гарик.
— Надо всё же сходить в шахматный отсек. Отдать должок.
— Еще раз напоминаю вам, Александр Андреевич, — сказал Мамин-Сибиряк, — будьте осмотрительнее. У нас не только воруют медь сверкающую.
— Нет, надо идти, — сказал самому себе Ковригин. — А то застрянешь здесь.
И ведь застрял бы.
Но в это мгновение в зал Тортиллы вошли важные господа — городской Голова Михеев, ресторатор мсье Жакоб, арабский негоциант и владелец небоскрёба (газеты сообщили) в Дубайи, великолепный Абдалла-Аладдин, в разлетающихся белых одеждах, а при них — девушки с опахалами. Общаться с ними у Ковригина не было резона и он бочком-бочком, спиной к шейху, проскользил сквозь свиту градоначальника.
В шахматном отсеке его ждали сюрпризы. То есть никаких видимых изменений в обстановке отсеков и в ходе развлекательно-трудовой деятельности в нём не наблюдалось. Но что-то было и не так. По-прежнему радовали озабоченно-воодушевлённых мужчин девушки для возбуждения, чьи тела прошли кастинг, все, в униформе зелёной кожи во взблёстках и с вырезами разных назначений, танцевали, вертелись у шестов, участвовали в шахбоксинговых и чисто шахматных баталиях на интерес и на раздевание. Но, пожалуй, зрителей сегодня было поменьше, возможно, их отвлекло известие о прибытии китайчонка Сяо. Не хотелось сейчас Ковригину встречаться с Древесновой. Но он почувствовал (не сразу), что в зале Илюмжинова её, слава Богу, нет. Зато за одной из шахматных досок, не имея соперника, сидит Наталья Борисовна Свиридова.
— Садись за мой стол, — сказала Свиридова. — Где это ты шляешься? Мне уже надоело нырять в болота! Я — не кикимора. Побывала ею, и хватит.
— А тебе идёт лягушачья кожа, — сказал Ковригин. — Тем более французская. Хорошо обтягивает формы. Я тебя хочу.
— Вот что, супруг заботливый, — сказала Свиридова, — я понимаю, что тебя привлекало в это заведение. Но сейчас у нас два варианта. Если ты выигрываешь, мы опять отправимся в водоёмы и болота. А я замёрзла. Если выигрываю я, у нас право на восточную баню.
— Ну и выигрывай.
— Должны соблюдаться правила. И теории.
— Я, кроме защиты Нимцовича-Уфимцева никаких теорий не знаю.
— И уловки Фишера не знаешь? — удивилась Свиридова.
— Её-то я тем более не знаю.
— Тогда играй и не выпендривайся.
Победа Свиридовой была признана законооправданной и безоговорочной, никаких сознательных уступок Ковригина выявить не удалось, и им выдали алюминиевые номерки на посещение прогретых камней мраморной бани. Вскоре голова Свиридовой лежала на бедре Ковригина.
— Тебя турнули отсюда, — сказала Свиридова, — и я тебе позавидовала. Турнули бы нас сейчас куда-нибудь. Только не на Алеутские острова. Оттуда не выберешься.
И тут на стене напротив побежали беззвучные, но отчётливые и цветные слова — гирляндами на ёлках: "У вас 15 минут. Собирайте вещи в предбаннике. Гостиничные вещи уже у нас. Выходите через дворовую дверь в ближний переулок. Там будет ждать Алина с мотоциклом. Не раздумывайте. Положение серьёзное". И слова погасли.
— Ты ещё мечтаешь, чтобы нас с тобой турнули? — спросил Ковригин.
— Нет, — сказала Свиридова. — Но опять в холод… Кто такая Алина?
— Потом объясню, — сказал Ковригин.
Утром, в Богословском переулке, Ковригин получил от консьержки Розы пакет-конверт с запиской фа-фа Чибикова, Лёхи.
В пакете было шесть фотографий, хорошего технического качества, известного Ковригину предмета, его боков и прочих фрагментов. Предмет этот был фамильной реликвией Чибиковых — костяной пороховницей. Лёха Чибиков сетовал на то, что никак не мог дозвониться до Ковригина, сам он — в частых командировках, сейчас улетел на Варандей, сестрица его, конечно, не выпустила реликвию из дома, но позволила её сфотофафировать, масштабы снимков даны два к одному, детали видны подробно, он, Чибиков, читает "Записки Лобастова" и понимает, что интересует Ковригина. Но определить, что за воздушный корабль изображён на пороховнице, не берётся. Обращался он и к графологам. В общем, надо встретиться, выпить и поговорить… На полях записки графа Лёхи были выведены сочетания букв — ЙИСАВИЛ и ЯИСОФ.
Теперь любой третьеклассник, любящий игры в слова, сообразил бы, что значат эти буквосочетания. ВАСИЛИЙ и СОФИЯ.
Ковригин вспомнил. Лет пятнадцать назад он читал, возможно, и в "Науке и жизни" статью "Шифр переписки царевны Софьи и В. В. Голицына". Собственно разбирался лишь один текст. Шифр тогда использовался простейший. Переставлялись буквы в словах. Но возможно, что такие упрощенные шифры были забавой в переписке лирической. Или отвлечением от вещей и событий серьёзных, а существовали шифры более изощренные, хитрейшие, отгадывать их смыслы выходило делом затруднительным. Сейчас это уже не имело значения. Но раз Чибиков выписал диковины — ИЙСАВИЛ и ЯИСОФ, стало быть, он был намерен обратить внимание на присутствие двух имён в фотографиях. Действительно (лупа оказалась ненужной), в эпизоде охоты Ковригин сразу углядел выцарапанные острием чего-то, может, даже и шилом, отмеченные Чибиковым буквосочетания. То есть в сюжете пороховницы, как считал дилетант-гравер, действовали какие-то Василий и София. Но какие Василий и София, попробуй узнай… И были процарапаны на пороховнице слова на латыни, Ковригину недоступной. А ведь была попытка начать изучать её в школах и университете. Но московский студент ленив и любит танцевать. А на дискотеках латынь не требуется. Знал Ковригин, что в Литинституте на Тверском юные дарования всё ещё заставляют маяться над латынью, те проклинают Древний Рим и готовы принять новую хронологию бухгалтера Хвостенко, по коей выходит, что никакого Древнего Рима не было и не было латыни. Но процарапки на моржовой кости не исключали связи иноземцев с гипотетическими Василием и Софьей. Или того, что пороховница побывала, скажем, в руках юнцов Царскосельского Лицея… А вот воздушный корабль на фотографиях можно было рассмотреть в мелочах. Но понять, на что он похож: на дирижабль ли, на летающую ли карету (телегу), на реактивный ли снаряд и уж тем более на ковёр-самолёт, можно было лишь после долгого и внимательного изучения изображения. Ковригин расстроился. Но огорчение его происходило не из невозможности определить тип воздушного корабля, а от того, что для него совершенно безразличными стали костяные пороховницы. Забрёл в тупик. Пытался выстроить жанровую концепцию с переливами и связями исторических сюжетов. А возможно — и реальных личностей, но упёрся в тупик. Ничего не открыл в своих изысканиях, а повторил известное специалистам. Привязывал особенности костяных пороховниц и их рисунки к своим фантазиям, пытаясь подтвердить их реальность. А ничего не вышло.
Надеялся, что в откликах на публикацию его статейки о пороховницах придут от знающих людей подсказки и создадут возможности чуть ли не для детективно-исследовательского сочинения. Ошибся. Откликов было с десяток, и все — эмоциональные и пустые.
Обидно, конечно. Но что поделаешь? Не один он упирался лбом в стену тупика с ободранной штукатуркой. Обидно. Но и не без польз.
— Ты чего такой мрачный? — оглядела Ковригина вернувшаяся в Богословский после трудов и веселий дневных Свиридова. — Или изнурённый?
— Нет поводов для радостей, — заявил Ковригин.
— Откуда же им быть? — сказала Свиридова. — Если ты и Лоренцу Козимовну довёл до слёз…
— Тебе откуда известно?..
— От самой Лоренцы. Она мне сегодня звонила.
— И чем же я её огорчил? — спросил Ковригин.
— Своими подозрениями, — сказала Свиридова. — Как только она узнала, что ты ставишь под сомнение её искренность, она расплакалась. То есть когда ты начал приписывать ей сотрудничество с Блиновым… "Передайте своему другу, что я — натура верная, против людей, мне симпатичных, интриг не плету, да и вообще сталкивать кого-либо не в моих правилах…"
