Коробейников вновь испытал реликтовый страх, мучивший его накануне. Его затягивали в пучину, из которой не было выхода. Крутились отрубленные головы, взлетали кулаки с пистолетами, грохотали вагоны с решетками, маршировали лесорубы в бушлатах, люди в мятых пиджаках и неловко повязанных галстуках признавались в злодеяниях под хрустальным солнцем ослепительных люстр, и все уходило в бездну. Надо немедленно встать, любезно распрощаться, порвать с этим опасным знакомством, покинуть навсегда это здание. Он ждал секунды, когда можно встать, но эта секунда не наступала, и он был вынужден слушать.
- Сейчас происходит процесс невидимого перехода власти из рук партийной номенклатуры в руки разведки. Эта операция рассчитана не на один год, предполагает насыщение аппарата своими сторонниками, блокирование и дискредитацию наиболее оголтелых партийных догматиков, присутствие во всех слоях общества: в армии, в прессе, в культуре. Осторожно, как это бывает в живой природе, мы накапливаем плодоносный слой, сберегая каждую животворную частицу. Происходит замена людей в партийных низах и на самой вершине партийной пирамиды. Наш руководитель - гениальный стратег. Он просвещенный идеолог, талантливый концептуалист, непревзойденный оперативник. Глубоко знает Маркса и Ленина, увлекается американским футурологом Тофлером, знаком с идеями русских космистов, читает на английском Айзека Азимова. Он сберегает людей, даже если они попадают под статьи о неблагонадежности. Использует профилактику вместо прямого подавления. Предпочитает выслать за границу и сберечь ученого, поэта, философа, чтобы потом, когда настанет пора перемен, вернуть их в идеологию и культуру. По его указанию мы очень долго работали с Саблиным, надеясь использовать во благо его незаурядный потенциал. Мы лишь на время отстранили Стремжинского, который мешал проведению одной кадровой рокировки в недрах ЦК, но непременно вернем его обратно… Поэтому мы обратили на вас внимание, Михаил Владимирович, в преддверии перемен и преобразований.
- Каких преобразований? - завороженно спросил Коробейников.
Миронов снова задумался, словно окидывал взором необъятность пространств, куда собирался вести за собой Коробейникова.
- Речь не идет о новом освоении целины или резком увеличении выплавки стали. Речь не идет о сокращении числа министерств или увеличении роли трудящихся в управлении производством. Мы говорим о новом мировоззрении, которое еще не названо, рядится в обветшалые формы, в косноязычные формулировки, но уже присутствует в сознании наиболее чутких людей. Ваш друг, безвременно ушедший Шмелев, высказал прозрение о двух русских Космосах, которые, народившись, медленно сближаются, обещая великую встречу. Это технический Космос Страны Советов, создавшей невиданную индустрию, могучую промышленность и науку, уникальные технологии, позволяющие достигать Луны и Марса, строить орбитальные станции, решать задачи по продлению жизни, преобразования вещества, осваивать источники неисчерпаемой энергии. И Космос духовный, занимающий сегодня все больше места в умах и сердцах людей. Мы начинаем открывать забытую историю Родины. Тысячи интеллигентных людей едут на Русский Север за песнями, иконами, поморскими сказами. Вновь, несмотря на все партийные запреты и идейные гонения, оживают теории русских космистов, религиозных философов, символистов Серебряного века. Назревает духовный подъем, взлет литературы, искусства. Учение отца Филиппа, которым, не сомневаюсь, он с вами поделился и которое мне излагал в этом кабинете, куда его пригласили мои ретивые сослуживцы, пророчит встречу двух русских Космосов, технического и духовного. Создание на их основе уникального мирового явления - «русской цивилизации», где техника одухотворена, а дух поселяется в машине, ибо дышит где хочет. Русская цивилизация сулит небывалый расцвет страны, неодолимое могущество, сделает двадцать первый век «русским веком», воспроизводя на духовном уровне Победу сорок пятого года. И кто, по-вашему, лучше других подготовлен принять эту нарождающуюся «русскую цивилизацию»? Кто лучше других может ее сформулировать? Кто сможет ее воспеть, описать и в виде захватывающей метафоры предложить людям, чтобы они уверовали в нее, как в новую религию? Вы, Михаил Владимирович!
Коробейников был поражен. Его беседы с отцом Львом в потаенных кельях были известны Миронову, словно он сидел рядом при свете алой лампады. Их непрерывные разглагольствования со Шмелевым, на палубе танкера, плывущего по Оби в Заполярье, у стальных ковшей опреснителя под стенами атомной станции, в кривых переулках старой Москвы, были услышаны Мироновым, будто он участвовал в их прогулках и странствиях. Невидимый, шел по Старой Смоленской дороге за поющими странницами, внимая безумным фантазиям отца Филиппа. Присутствовал на посиделках у Кока, изъяснявшегося на языке волхвов. Он, Коробейников, казавшийся себе одиноким, свободным, был на учете, под пристальным контролем. За ним следили, изучали, вели.
- Перемены, о которых я говорю, потребуют новых подходов во всем. Новый тип государственности. Новая доктрина развития. Новая трактовка коммунизма. Ставка не на диктат, не на силу, а на знание, прозрение, интуицию. Синтез двух Космосов приведет к новой одухотворенной культуре, к просветленным отношениям между людьми, к желанной гармонии между государством и обществом, природой и человеком. Будут прощены великие издержки и жертвы, искуплено пролитие крови, неправедные гонения. Русская цивилизация - это путь к преодолению смерти, к вселенскому братству. Ваше творчество, ваше мистическое отношение к технике и жажда новизны в человеке сделают вас певцом новой эры, «государственным художником», подобно новому Шолохову. Ибо рождение новой эры - это эпос завтрашних дней. Предстоит борьба. Будет много противников. Русскую цивилизацию постараются умертвить, не дать ей развиться. Будут схватки, быть может, жертвы. Ваш будущий роман - предвестник великого эпоса конца двадцатого века…
Его обольщали. Делали патриархом. Облекали в золоченую ризу. Венчали голову усыпанной алмазами митрой. Брали под руки и вели к алтарным вратам. Растворяли драгоценные створы. И там, в алтаре, среди лампад и свечей, сидел бритый наголо, в военном френче, нарком, с вишневыми ромбами, с орденом Боевого Красного Знамени.
- Что же я должен делать? - спросил Коробейников, не давая себя обольстить.
- Ничего. Работать так же замечательно, как и прежде. И знать, что мы с вами.
- Но мне кажется, что после ухода Стремжинского новый шеф Урюков меня отдалил. Испытывает ко мне недоверие. Не дает серьезных заданий.
- Вам это только кажется. Урюков - близкий нам человек. Чужд бессмысленному противопоставлению разведки и партии. Появился на этом посту благодаря нашим усилиям. Скоро вы получите ответственное задание.
- Можно узнать, какое?
- Твердо не знаю. Идеологическая операция «Пекинская опера», как метко окрестил ее Марк, включает в себя увеличение дистанции с маоистским Китаем, к которому, к сожалению, после провала «пражской весны», мы качнулись. Существующий пограничный конфликт с Китаем будет усилен, и вам поручат его освещение. Впрочем, я и так сказал слишком много. - Миронов мило улыбнулся. Взглянул на старомодные настенные часы в квадратном деревянном корпусе. Поднялся из-за столика, давая понять, что встреча закончена.
В этот момент дверь кабинета раскрылась. Вошел человек, рыхлый, с залысинами, осторожно и мягко ступая, словно внутри ботинок у него были кошачьи лапы. Лицо человека показалось Коробейникову знакомым. Пока он пытался вспомнить, где они встречались, в глаза бросились нездоровые, желтого малярийного цвета белки в крупных водянистых окулярах и большие, чуть вывернутые, негроидные губы.
- Андрей, вы обещали достать сковородку с неподгорающим дном, - произнес человек, не обращая внимания на Коробейникова.
- Уже достал, Юрий Владимирович, - расторопно ответил Миронов. - А это - Михаил Владимирович Коробейников. - Он представил вошедшему Коробейникова, который вдруг узнал Андропова, того, чьи изображения украшали матерчатые полотнища на стенах ГУМа и Исторического музея, и того, кого видел на приеме в Кремле.
Андропов быстро и холодно посмотрел на Коробейникова. Чуть заметно кивнул, не подавая руки.
Миронов в это время подписывал пропуск. Дружески улыбнулся на прощанье. Коробейников вышел, оставив в кабинете двух чекистов, продолжая чувствовать на себе взгляд больных желтых глаз. Шел по коридорам и думал, чем могла быть фраза о сковородке - тайным чекистским паролем или бытовой обыденной просьбой. Иронизировал, что в своих мемуарах непременно приведет сакраментальную фразу великого преобразователя Родины.
Спускался от Лубянки, мимо «Детского мира», к Охотному ряду по оттаявшим тротуарам. Среди бензиновой гари, табачных дуновений, холодного железа и камня веяло сырыми заснеженными опушками, сладостным запахом влажных древесных ветвей.
