Стелла без устали твердила о своем стремлении к независимости.
- Конечно! Кто же откажется от независимости!
- Нет, я не в том смысле. Не в смысле денег. Я мечтала делать то, что хочу, жить по-своему.
Он угнетал ее, внушала мне Стелла. Говорила она горячо и нервно стискивала руки, желая, чтобы я наконец ее понял.
- Обещая что-то мне позволить, он потом нарушал данное слово, поэтому с ним я рассталась и уехала в Калифорнию. Один знакомый обещал устроить мне кинопробу. Я понравилась и получила роль в мюзикле. А когда картина вышла на экраны, весь мой текст оказался вырезан и получилась я дура дурой: только улыбалась - вроде хочу что-то сказать, но так и не говорю! Я заболела, увидев на просмотре эту картину и то, во что превратилась моя роль! Оказывается, он воспользовался своим влиянием и заставил режиссера это сделать. Я послала ему телеграмму, написав, что между нами все кончено. На следующий день со мной случился приступ аппендицита и меня отвезли в больницу. А еще через сутки я увидела его возле своей кровати. Я сказала ему: «Как же ты объяснил жене свой отъезд?» И порвала с ним окончательно и бесповоротно.
Меня всегда коробят разговоры о бывших мужьях, женах и любовниках. В этом отношении я очень чувствителен. Я, разумеется, знал, как все это непросто для Стеллы. Хотя дело было прошлое, старые раны еще не зарубцевались и болели. Она вновь и вновь растравляла их, не щадя при этом и меня.
- Ладно, Стелла, все ясно, - сказал я.
- Что тебе ясно и что «ладно»? - вспылила она. - Может, мне следует вообще об этом помалкивать?
- Нет, но не говорить же о нем беспрестанно. А ты только и делаешь это!
- Потому что я его ненавижу! Я до сих пор в долгах из-за него!
- С долгами мы рассчитаемся.
- Каким образом?
- Пока не знаю. Я посоветуюсь с Минтушьяном.
Она возражала. Категорически. Но я все-таки обсудил с ним проблему, в его офисе на Пятой авеню.
- Ну уж если ты об этом заговорил, - сказал Минтушьян, - то могу тебе сообщить, что это она к нему, прости меня, лезла. Он изменял ей, а теперь постарел и все это в прошлом."
Но она не дает житья его семье. Сейчас компанию возглавил его сын и говорит, что угрозами Стелла ничего не добьется. Никаких законных прав сна не имеет.
- Угрозами? О каких угрозах речь? Вы хотите сказать, что она до сих пор не оставляет его в покое? Но она заявила мне, что уже два года не общается с ним и в глаза его не видела.
- Ну так она тебя обманывает.
Слова его меня совершенно уничтожили. Я испытал глубокое унижение. Что делать, как себя повести? Не защищаться - недостойно, оскорбительно, а защищаться - по-своему убийственно.
- Боюсь, ей не терпится передать дело в суд, - заметил Минтушьян. - Она рвет и мечет.
И я сказал Стелле:
- Знаешь, прекрати-ка ты всю эту историю. Никакого процесса не будет и быть не должно. Тебе все известно, ты следишь за ним. Мне ты врала, и хватит. Остановись. Через неделю я опять ухожу в плавание и не желаю месяцами думать об этом. Если ты не можешь мне этого обещать, назад я не вернусь.
Она сдалась и горько заплакала, обиженная моими угрозами. Она легко краснела, щеки мгновенно вспыхивали и становились багровыми, а глаза темнели, и мне вспоминалось, как я впервые увидел ее в Акатле и какой пленительной она мне тогда показалась. У нее были мелкие черты, а лицо почти плоское, как будто в ней текла яванская или малайская кровь. Ее плач раздражал меня, одновременно доставляя непонятное удовольствие. У некоторых женщин слезы - проявление упрямства, но к Стелле это отношения не имело, рыдания являлись для нее моментом истины. Она призналась, что не должна так много говорить и думать об этом старике, и обвинять во всем только его тоже не стоит.
Итак, я отправился в плавание, значительно приободрившись, и именно тогда она подарила мне книгу по пчеловодству. Я усердно изучил ее и узнал много нового о пчелах и меде, что вряд ли мне когда-нибудь пригодится.
Конечно, ее сотрудничество с киностудией было лишь способом показать Камберленду, что и без него она может чего-то добиться. Выдающимися актерскими способностями она не обладала, но так уж у нас заведено: люди редко занимаются тем, к чему предрасположены, а действуют по обстоятельствам. Способные автомеханики поют в опере; талантливые певцы становятся архитекторами, а даровитые архитекторы - директорами школ или художниками-абстракционистами. Что угодно! Лишь бы сделать наперекор и доказать свою независимость, воплотить в жизнь дикое и бессмысленное представление, будто тебе никто на свете не нужен.
Итак, Стелла очутилась в кинокомпании дю Ниво, я же, скрепя сердце и против своего желания, занялся сомнительным, не слишком легальным бизнесом. Чем занималось, впрочем, и пол-Европы. Нелепость! Но надо сразу пояснить, что я человек, живущий надеждами, а надежды мои теперь были связаны с детьми и размеренной определенностью жизни. И, разрезая пространство в скорых поездах, молнией проносясь над Альпами в облаке пара или мчась в черном своем «ситроене» с сигарой в зубах, устремляя взгляд через поларо- идные стекла очков на расстилающуюся передо мной дорогу, я гораздо чаще думал о детях, чем о бизнесе и предстоящих сделках.
Не знаю, возможно, это всего лишь полоса в моей жизни, но иногда мне кажется, будто у меня и на самом деле уже есть дети и я отец.
Не так давно в Риме на виа Венето меня пыталась подцепить проститутка. Ситуация была забавная - я высокий, а пристававшая ко мне девушка маленькая, пухленькая и одета в поношенное черное траурное платье. Лицо печальное.
- Пойдем со мной, - сказала она.
Не стану лгать и отрицать желание, которое при этом почувствовал. Как и каждый мужчина на моем месте. Однако и отказаться мне не стоило большого труда. Услышав «нет», она, видимо, сильно обиделась и спросила:
- А в чем дело? Я что, не гожусь, не так хороша для тебя?
- О нет, нет, синьорина! - отвечал я. - Но я женат, у меня дети. Io ho bambini.
Такой ответ ее совершенно обезоружил. Она произнесла только:
- Простите, пожалуйста. Я не знала, что у вас дети.
Казалось, она чуть ли не до слез расстроена своей ошибкой. Конечно, мне следовало бы пожалеть ее - мол, это обман и никаких детей у меня нет. Но я понимаю истоки этого обмана. Они в картине, в которой снималась Стелла и которую я упомянул в разговоре с Фрейзером - «Les Orphelines», «Сироты». Я не раз видел этот фильм в процессе съемок, и один эпизод произвел на меня сильное впечатление еще в монтажной, душной, обитой материей комнате, пропахшей сигаретами «Голуаз» и дорогой парфюмерией. В этой сцене Стелла, научившаяся произносить итальянский текст, молит доктора-итальянца:
- Ma Maria! Ed il bambino, il bambino![212]
Но тот, не в силах ей помочь, пожимая плечами, говорит:
- Che posso fare! Che posso fare![213]
Эпизод прокручивали раз за разом, и сердце мое переполняла скорбь. Мне хотелось крикнуть Стелле: «Вот оно! Вот настоящее горе! Что в сравнении с этим все абстрактные теории и бледные тени эмоций, которые так нас занимают!»
Известно, что мы охотнее сочувствуем воображаемому, чем окружающей действительности и реальным людям. Как говорится, «что ему Гекуба!». При виде этой сцены я готов был зарыдать.
Вот почему я и вообразил, что у меня уже есть дети.
Саймон и Шарлотта, прилетев в Париж, остановились в отеле «Крийон». У меня была мысль, чтобы они захватили с собой и Маму, хотя я понимал, что любоваться Парижем она не сможет. Но так хотелось доставить ей какое-то удовольствие, сделать что-то для нее теперь, воспользовавшись случаем. Я решил взять инициативу в свои руки, ведь деньги для этого у меня были. Саймон остался очень доволен, что я стал наконец деловым человеком. Шарлотту это тоже расположило ко мне, хотя ей и хотелось бы уточнить, чем конкретно я занимаюсь. Как будто я мог ей это объяснить! Я показывал им город, водил в Серебряную башню, «Ловкий кролик», «Казино де Пари», «Роз руж» и другие злачные места и платил за все, отчего Саймон с гордостью говорил Шарлотте:
- Ну, что скажешь теперь? Мальчик оперился и стал настоящим светским человеком!
И мы со Стеллой переглядывались через столик в «Роз руж» и улыбались друг другу.
Шарлотта, эта полная, красивая, уверенно стоящая на земле, проницательная и непоколебимая в своих убеждениях тридцатилетняя женщина, дулась и хмурилась. Раньше она выплескивала свое недовольство Саймоном, отыгрываясь на мне. Теперь же, когда мое положение упрочилось и я, по-видимо- му, взялся за ум, могла со мной и поделиться. Мне очень хотелось узнать всю подноготную. В первую неделю я не слишком в этом преуспел, поскольку все наше время занимали экскурсии. В них мне помогал и дю Ниво, произведший на моих родных сильное впечатление - истинный аристократ и к тому же почетный гость в каждом ресторане и ночном клубе! Стелла тоже помогала мне развлекать Саймона и Шарлотту.
