Восьмилетний Эндрю исподтишка пинает младшую сестру ногой. Норма-младшая секунду раздумывает – жаловаться или реветь? – и выбирает срединный путь: выдавив две слезинки, жалобно смотрит то на мать, то на отца и тянет:
– А Эндрю меня уда-а-арил…
Краммер сердито смотрит на сына.
– Держи ноги при себе, – говорит он и косится на Пола: не выглядит ли в его глазах старомодным самодуром, подавляющим творческую активность детей? С другой стороны – плевать. В конце концов, Пол пришел к нему за деньгами – хотя ведь мог пойти и в «Клейнер, Перкинс, Колфилд и Байерс», и в «Секвойя Кэпиталз». Но в этом прекрасном мире новой экономики Краммер чувствует себя всё неувереннее: шестое чувство инвестора подсказывает: здесь что-то не так, но теперь он играет на этом поле и уже не может остановиться. Всё потому, что это они, инвесторы, сражаются за молодые таланты, судорожно выискивая новых Джерри Янга и Дэвида Фило, а вовсе не эти мальчишки, едва закончившие университеты, борются за их деньги.
– Спасибо, миссис Краммер, – говорит Пол, – обед был просто великолепен.
Норма благодарно улыбается, чуть наклонив голову. Черт, думает Краммер, в Нью-Йорке я бы предложил ему сигару, но здесь вообще никто не курит, разве что траву. Отличная идея: предлагать стартаперам забить косяк после обеда и с видом знатока говорить: вот это колумбийская, а эта из Афганистана… понюхайте и оцените букет.
– Виски? – говорит он, жестом предлагая Полу последовать за ним в библиотеку.
– Короче, – говорит Джек, – тот, кто найдет этот дом, тут же вместе с ним находит смысл жизни и все такое.
И передает Дине джойнт.
– Смысл жизни найти нетрудно, – отвечает Дина. – Съел марку, вышел на улицу – и там эти смыслы на каждой ветке гроздьями висят.
Делает затяжку, задерживает дым в легких. Сколько же лет она не курила? Ну, конечно, с девяносто шестого, когда Дэн сбежал в Латинскую Америку, бросив ее разбираться со своими долгами… после этого она на наркотики пару лет вообще смотреть не могла.
Дина выдыхает. Разорванные облачка конопляного дыма летят ввысь, растворяются в лесном воздухе. Деревья обступают Дину, шелестят листьями, качают ветвями. Ветви небось еще помнят смыслы, которые развешивали на них удолбанные Кен Кизи и его Веселые проказники…
– Психоделики, – соглашается Джек, – вообще закрывают много вопросов. Взять хотя бы Бога… – и передает ей косяк.
– А что – Бог? – хихикает Дина, затянувшись. – В советской школе говорили «космонавты в космос летали, бога не нашли»
– Я думаю, вопрос о существовании Бога – это вопрос правильно подобранной дозы, – отвечает Джек.
Ой-ой-ой, думает Дина, про дозу это он зря. Трава у них бронебойная, как бы мне не укуриться. Было бы глупо, конечно.
Но все равно делает еще одну затяжку, быстро выдыхает и говорит:
– Если честно, я вообще про Бога не особо думала… В школе мы считали, что Бога нет, потом куча моих подруг покрестилась, а мне как-то было не до того… а потом я поняла, что вообще неважно, веришь ли ты в Бога.
Джек добивает косяк и с ужасом думает: ой бля, сейчас она скажет: «главное – какой ты человек», но Дина, слава психоделическому Богу, говорит совсем другое:
– Ну, есть те, кому интересно про трансцендентное, и те, кому нет. Со вторыми особо не о чем говорить, а где первые находят трансцендентное – в Боге, в веществах, в ритуалах – не так уж важно. Пусть хоть в Интернете найдут, мне-то что.
– Ну да, – Джек с облегчением выдыхает, – фрактальность мира. Любой фрагмент повторяет всю картину. Все равно то есть, где искать.
– Искать вообще не надо, – говорит Дина. – Есть те, кто ищет, и те, кто находит. Так вот, надо найти.
– А, вот оно что! – восклицает Джек. – Теперь все понятно!
– Если дунуть, оно да… понятно, – хихикает Дина.
– Погоди! Я понял – нам ничего не обломится! Мы же пришли сюда искать дом Кизи, а не найти. Неправильно поставили задачу.
Секунду они смотрят друг на друга, а потом начинают ржать.
– Пойдем, – говорит Дина, – у меня уже ноги устали в этих туфлях. Нечего было выпендриваться, надела бы кроссовки, как нормальная американка.
– Ты что! – Джек опускается на землю у ее ног. – У тебя такие красивые туфли…
Он проводит пальцами по высокому, испачканному землей каблуку.
– Ну тебя, – смеется Дина и, скинув туфли, садится рядом.
У нее кружится голова.
– Трава у вас, конечно… – начинает она и замолкает.
– Organic! – говорит Джек. – Из афганских семян. Еще в восьмидесятые англичане оттуда вывезли, из-под ваших… а пару лет назад мои друзья закупились в Голландии, так что теперь у них маленькая секретная плантация в Марин-каунти. Ну, они не одни там такие… все, короче, ждут, когда полный легалайз объявят. Говорят, сразу захватят рынок!
– Давно ждут?
– Уже лет тридцать, – Джек смеется, – или тридцать пять.
– Может, и сорок?
– Не, погоди. Сорок лет назад были пятидесятые. Травы не было, все больше бензедрин. Старые добрые спиды.
Они сидят молча. Старая добрая калифорнийская земля подставляет им свою спину. Дина ложится навзничь и смотрит, как над головой переплетаются ветви. Где-то за ними – голубое небо, небо вечного лета, оранжево-желтый солнечный круг, рисунок мальчишки. Let it be. Пусть всегда будут небо, солнце, мама и я. И мир. Peace and love.
Она закрывает глаза, жаркий шар вспыхивает на изнанке век, в ушах шумят голоса, перебивают друг друга, наслаиваются, сливаются: если у нас будет ребенок, он будет жить после революции, после победы революции… дитя новой эры, эры Водолея… принимать кислоту, учиться у него… он придет в новый, в лучший мир… мы будем за него бороться… будем бороться и победим…
На каком языке они говорят? Русский? Английский? Ангельский? Почему эти голоса так знакомы? Джек? Митя? Дэн? Призраки шестидесятых, невозможное воспоминание…
Глубокий, грудной голос, уверенный голос человека, привыкшего, что его слушают и слышат: я провозглашаю вечное государство счастья!
И снова голоса, перебивают друг друга, шелестят в листве, перебираются с ветки на ветку:…освободить мир…отравить водопровод кислотой… почему отравить? облагородить!
Дина улыбается. Раскинувшись среди исполинских корней, вжимаясь лопатками в теплую калифорнийскую землю, она слышит – голоса окликают ее: Дина, милая Дина, мы не умерли, не ушли, мы здесь, мы рядом… наших лиц не осталось, наших тел больше нет, наши души взлетели высоко в космос, ракетой вдоль каналов кундалини, взрывая верхние чакры, пронзая калифорнийские небеса… в радужный космос переливчатых линий… они же – звуки, они же – касания, они же – стихи и запахи, прикосновения и поцелуи… синхронизация, объединение, единство… главная революция – это революция сознания… никто из нас не один, наших тел больше нет, мы едины, едины с космосом, едины друг с другом…
И сквозь этот небесный хор прорывается полузабытый, такой знакомый голос Мити: тот, кто вкусил секса, наркотиков и рок-н-ролла, навсегда останется свободным.
– Я думаю, это наша ответственность, – говорит Краммер, выключая телевизор, – персональная ответственность каждого из нас. Если угодно, миссия: не допускать геноцида. Чтобы холокост никогда не повторился.
Пол неуверенно кивает.
– Это, Пол, не ваш случай, – продолжает Краммер, – но я всегда помнил, что я – еврейский мальчик из Бронкса, чужой среди всех этих WASP'ов. И деньги ничего не меняют, особенно в Нью-Йорке. Здесь, кстати, все иначе. За это я и люблю ваше побережье – здесь больше свободы. Поэтому сюда все тянутся – индусы, китайцы, русские…
– Да, – кивает Пол, – Калифорния располагает к выходу за рамки американоцентризма. Поэтому я сразу планирую свой проект как международный, ориентированный в значительной степени на Азию.
– За Азией будущее, – соглашается Краммер. – Знаете, что теперь про китайцев говорят то же самое, что полвека назад говорили про евреев? Берут жопой, один пролез – сразу тащит своих, никакого творческого подхода…
– Это, конечно, расизм, – на всякий случай обозначает свою позицию Пол, осторожно положив недокуренную сигару на край пепельницы. Контрабандная «гавана», демонстративный вызов государственному эмбарго. Вполне в стиле Долины.
– Да неважно, расизм или нет, – отвечает Краммер. – Важно, что китайцы порвут всех, как мы в свое время. Я так и сказал Норме: пусть дети учат мандарин. Я вообще поклонник китайской культуры. Я не имею в виду классическую, я говорю о современном Китае. У них интересный контемпорари арт. У меня есть парочка Ю Минджунов и даже один Чжан Хуань, но не здесь – в Нью-Йорке. Тут у меня только коллекция гонконгского кино.
