— Больно дороги они.
— Ну, на экстра-моду пусть и не рассчитывает. Поскромнее что-нибудь, не с Дикого Запада.
— Мам, а мам! А ты мне собаку обещала.
— Когда я обещала? Не выдумывай. Я сказала, лишь при условии, что с тобой можно будет спокойно оставлять собаку на целый день, когда ты научишься следить и ухаживать за собой и за домом, когда помогать мне будешь, — только тогда мы с папой подумаем, и то если при этом будешь хорошо учиться.
— Я же помогаю! Теть Галь, ведь правда, ведь помогаю?!
— Не выдумывай. Сегодня не в счет. Ты каждый день доказывай, а не устраивай показательный просмотр для тети Гали.
Но тетя Галя перебила их:
— А еще ножи мне столовые нужны — нигде их нет сейчас. Что за напасть! Только плохие.
Из передней, от дверей еще послышался голос Зоиного мужа, успевшего прямо к обеду:
— Какая разница, какие ножи. Если они нужны — покупай что есть.
— Некрасивые очень, Аркадий Михайлович.
Так без предваряющих приветствий, с ходу начали они свой светский разговор — продолжение их прошлых бесед.
— Для предмета первой необходимости внешний вид роли не играет — функциональная пригодность важна. Нужное! Нужное, а не красивое или удобное. Главное целесообразность и необходимость.
— Хлеб могут резать? Масло могут мазать? Вот это важно, — поддержала его жена.
Муж и жена — одна сатана.
— Да мы и так в рамках необходимого. А всякое развитие начинается с излишеств. А иначе…
— Ох, заелись мы, Галина Васильевна, заелись. Сначала вам хочется поудобнее, покрасивее, а потом, и всякая существующая ситуация вас не устроит — муж окажется никуда не годный, потому что неудобный и некрасивый. А потом заведующий — а уж это моя жена, — я не хочу, я против… — Все засмеялись. — Так что покупайте ножи, какие есть и пока есть.
Отсмеявшись, все некоторое время ели молча, и каждый, наверное, думал про свое.
А может, просто рот был занят.
— А как Владимир Павлович? Что у вас делается?
— Он с Андрейкой уехал в горы. На лыжах кататься.
— На горных?!
— На горных.
— Везет же людям. А ты еще недовольна. Вот тебе и излишества. Завидую. А мы все работаем, работаем.
— Так вы и завидуете излишествам.
— Хочется. Хотя понимаю, что не прав. А потом, спорт, конечно, необходим. Не-об-хо-дим. И мы с Зоинькой каждое воскресенье становимся на лыжи. В теннис она вот играет.
— Если уж так необходимо, то бега вполне достаточно, а все остальное излишество.
— Помиримся с вами, Галочка. Спорить не люблю и не хочу. Вот когда мы собираемся, выпиваем, отдыхаем, едем на охоту, тогда полно пустых разговоров, рассказов…
— Ваша последовательность уморительна. — Галина Васильевна рассмеялась, но лицо ее при этом не соответствовало беспечным звукам.
— Что вы? Конечно, на охоте, когда все путем, очень даже смешно. Жаль, что вы там не бываете. Женщин не берем…
— Я не над охотой смеюсь. Смешно вы боретесь с излишествами. Охота — это что? Необходимость? Или выпивка на охоте?
— И напрасно смеетесь. Это все очень нужно для полноценной работы. Но мы и платим за это. За излишества надо платить. Тогда пожалуйста.
— А деньги где взять?
— Ну, во-первых, платят не только впрямую деньгами. Например, просто большой тяжелой работой. Тогда уже работа и думает, как создать условия для восстановления вашей работоспособности. Во-вторых, что касается денег, то как наработаешь. Ведь муж твой с сыном поехали в горы — значит, заработали.
— Ваша правда. Не надо тратить деньги на ерунду? Так?
— Именно. И так тоже. Вот сколько сейчас идет у людей на курево? С ума сойти можно! А доказано, что это просто вредное излишество. Возьмите, Галя, эти грибочки. Сами собирали.
— А не опасно, если сами собирали?
— Хо-хо! Смейтесь, смейтесь. Мы ж почти профессионалы. Когда на даче — все выходим по грибы. А солит Зоинька одна — это ее работа.
Галя стала думать о Володе, об охоте, о грибах. Хозяин еще что-то бубнил, продолжая свои поучения и доказательства их полезности — может, они и были интересными, — но Галя уже отвлеклась, ушла от попытки проникнуть в не бог весть как оригинальные концепции Аркадия Михайловича, впрочем, не очень она и стремилась овладеть, так сказать, теорией и практикой его жизнеспособности и устойчивости. Будто бы в противовес, хотя какой же это противовес, стала она вспоминать Тита Семеновича. Сначала чисто внешне — рост, фигуру, волосы, очки. Потом их последнее свидание, когда они расстались у ее подъезда. Он так и не знал, что сейчас она одна, без семьи.
«Тит Семенович — вот уж чистое излишество. Знал бы Аркадий… Сама же говорю — без излишества нет человека. Машина. Робот для работы и хозяйства. Удобные все оправдания. Человек хитрая бестия. Хитрая машина. Если Володя узнает — сколько страданий. А разговоров! Может, я и не нужна ему уже — просто необходимая привычка. Володя не ведет таких правильных разговоров. А Тит так и вовсе одни неправильные. Так им и положено — у Володи правильная, законная позиция, у Тита все прямо наоборот. Надо позвонить ему. Откуда лучше? Из дома, конечно».
— Нет, спасибо, Аркадий Михайлович. Нет — больше пить не буду. Зоинька, мне еще в магазин забежать надо! Я побегу, ладно? Побегу? Спасибо. Спасибо вам.
«Сегодня обед уже прошел, он меня уже не позовет. Верней, он-то позовет, да я уже обедала. „Пойдем пообедаем“, — скажет он. „Спасибо. Я уже“, — отвечу я. Что он тогда? Найдет что. А вот и посмотрим».
Всю дорогу она думала и придумывала, что может ей Тит предложить и как она ему откажет. Как на всякий довод она найдет свой ответ, каждый раз новое основание для отказа.
Но ведь кто знает, как пойдет их словесная игра. Позвонить надо сначала. И утвердилась — позвонит.
С тем и пришла домой.
* * *
Тит подержал трубку в руках, поглядел задумчиво на аппарат, и затем палец внезапно, словно вытолкнутый отпущенной тетивой, вонзился в диск и стал набирать номер. Перед последней цифрой Тит чуть притормозил движение пальца, на какое-то мгновенье он призадумался, стоит ли затевать новые осложнения, выходить на новый вираж, новое отклонение от спокойной жизни, нормальной работы, легких радостей. Ему уже много лет, уже все было, и подобное бывало тоже. Он понимал, что в этом эпизоде ему будет нелегко ограничиться лишь эпизодом, мимолетной интрижкой. И в себе он чувствовал замах, разворот на большее. И женщина эта не приспособлена, как казалось, к проходным связям на несколько дней. Да и чувство несказанной благодарности все еще дрожало в его душе, стоило только вспомнить ту сатанинскую боль, которая тогда, как молния, внезапно пронизала его живот, голову — все тело, когда он, голый, дрожащий, почти утерявший человеческое достоинство от кошмарного удара откуда-то изнутри, лежал распростертый перед ней на операционном столе и не видел перед собой женщины, не видел, как она выглядит, не оценивал ее, а лишь ждал помощи, да что там помощи! — спасения, в чистом виде спасения ждал, потому что единственное явно видевшееся ему в тот момент — смерть, если еще хоть мгновенье просуществует в его животе этот адский штык. Не было у него достоинства, не было у него мыслей, не было личности, существовала лишь его физиология, патология — и она над ним, как миф, как что-то из миров иных измерений, она там, среди тех, кто может спасти, а он один. Он и боль, он и смерть.
И вот теперь…
Когда он вспоминал ее, вспоминал о ней — теплом овевало его голову, жаркая волна заполняла нутро его.
Тит почему-то был абсолютно уверен, что нет в ней легкости, фривольной контактности, столь часто встречавшейся ему… всем в жизни. Да она и в нем самом была..
Он вспоминал ее достойную осанку, спокойный говор, манеру рассуждать, наконец, чистоту взгляда, улыбки и с трудом мог вообразить в ней ту самую легкость, которая так была удобна, но, правда, уже и изрядно надоела. Он понимал, что наступающее чувство грозит беспокойством, растерзанными нервами, разорванным временем прежде всего ей. Он-то свободен.
И все-таки сейчас не так, как было уже много раз.
Нет. Он не мог и не хотел себе отказывать.
И Тит провернул пальцем последнюю цифру номера.
Дважды он услышал продолжительный гудок и затем решительный мужской голос:
— Говорите. Слушаю.
— Добрый день. Можно к телефону Галину Васильевну?
— Нельзя. Она в перевязочной. Звоните позже.
— Извините. Спасибо.
Но извиняться и благодарить уже было необязательно — он проговорил интеллигентские слова в пустоту издевательски-ернического, короткого «ту-ту-ту»…
Пока звучало «Нельзя… нельзя… нельзя», раздумье бродило еще в голове, но едва он осознал чье-то мужское и решительное нежелание позвать ее к телефону, осознал препятствие на пути его еще не укрепившегося решения услыхать, повидать Галю, как движения его души обрели борцовскую целеустремленность и активность и подвигли его на более активные действия.
