И ещё важно понимать, что предложение, в коем я излагаю якобы «свою» правду (то есть, как вы понимаете, заведомую ложь, ибо нет в это мире ни у кого ничего своего) о том, что некто якобы «я» хотел бы переспать со всеми «тётками» мира, лишь на первый взгляд написано… на русском языке. На самом деле, это всего лишь омонимическая конструкция, лишь по случайности (коих, как вы знаете, не бывает) складывающаяся в некий осмысленный текст и на русском. Потому как, говоря «я», я имею в виду не совсем то, что можно предположить по незнанию; говоря «хочу», я говорю совсем о другом, чем все остальные люди; слова же «жить» и «вечно» вообще не имеют ничего общего в своём лексическом значении с аналогичными сочетаниями звуков в современном общепринятом русском.
Уяснить же нужно из этой главы хотя бы две простых вещи: во-первых, стремление к Единому «Я» есть стремление к Истине; во-вторых, те, кто отказывается даже попытаться это понять и принять близко к сердцу, будут аннигилированы в случае неиспользования ими трёх шансов на Исправление, ибо такова не моя воля, но Воля Божья. Аминь.
Как правило, все великие начинания не приводят ни к чему потому, что человек слаб и при этом себялюбив. Человек насквозь лжив, но уверен при этом, что именно его горе настолько, блядь, эксклюзивно, что уж кто-кто, а он-то уж точно, при своих-то, блядь, обстоятельствах, имеет право «временно» потерять своё человеческое лицо, то есть солгать, убить, украсть или просто-напросто отмазаться от очевидной ответственности.
Таких людей следует выявлять, не взирая на дружеские и семейные связи и… предоставлять им шанс к исправлению. В случае же последовательного неиспользования ими трёх таких шансов, их следует беспощадно аннигилировать. Без сожаления. Ибо жалеть тут некого — они не люди, ибо нельзя потерять человеческое лицо временно.
На примитивном бытовом повседневном уровне вся эта лажа проявляется так. Вот договаривается о чём-либо некая группа людей, и все они горячо говорят «Да-да! Обязательно! Договорились! Замётано! А как же иначе!», а потом сначала один из них не делает того, что он обещал, потом другой, потом третий, потому что им вдруг начинает казаться, что их внутренняя ситуация настолько уникальна, что им вот конкретно сейчас это можно, можно нарушить собственное слово и… Великое Начинание уничтожено, как и не было его никогда.
Я глубоко убеждён, что само понятие «форс-мажор» введено в этот мир сатаной, ибо с тех пор, как оно введено, форс-мажор в этом мире не кончается никогда, и Слово более ничего не значит, независимо от того, была ли договорённость письменной или устной. Аннигиляция! Аннигиляция, снова повторю. Только аннигиляция! Зато… никаких форс-мажоров!
Сказано, три шанса на исправление — значит, ТРИ, а никак не два и уж никак не четыре.
Исправился, воспользовался каким-то из этих шансов (хоть первым, хоть третьим — значения не имеет) — честь тебе и хвала!
Не воспользовался, счёл себя самым умным — всё, баста, твоя песенка спета, и всю дорогу фальшивил ты… Прощай, отныне ты — обитатель пламени (Коран-forever!)!
У тебя же была Свобода Выбора! Целых три раза…
(Смайлик достаёт зубочистку:))
Я пришёл, чтобы подтверждать. Это единственное, ради чего стоит жить.
Делать же вид, что ты говоришь что-то новое — некрасиво, потому что нехорошо врать.
Врать же нехорошо потому, что нельзя изобрести велосипед, ибо изобрести нельзя ничего.
Изобретатель — Бог, Человек же — какашка. Три шанса на исправление, я повторяю.
Эх, физиология, физиология — стремящийся к экономии Язык — фразочка шелупони, достигшей высот после того, как к власти временно пришёл сатана.
Я временно прекращаюсь…
И вот я сел у себя в комнатке на диван (моя жена и мать нашей дочери впоследствии метко окрестила это комнатку «шкаф») и задумчиво закурил, стряхивая пепел в скорлупку от кокосового ореха, поскольку свою любимую пепельницу, подаренную мне на прошлый Новый Год Катей Живовой вместе с глиняным домиком со словами, кстати: «Я знаю, что тебе очень нужен дом. Вот тебе пока такой, но… ведь он может и подрасти» (примерно так), я разбил в ночь перед отъездом в Гренландию, потому что, как вы помните, нажрался из-за очередного напряга с Тёмной, тогда же, когда я, кажется, целовался в метро с Тёмной-младшей, которая нажралась со мной за компанию из-за совпавших с моими своих напрягов в её отношениях с моим другом и её тогдашним мужем Вовой Афанасьевым. Просто я был неловок в ту ночь по приходу домой, и оная пепельница просто выскользнула у меня из рук. А может, я уж точно не помню, я разбил даже две пепельницы, потому что нёс их одну в другой, дабы выкинуть бычки сразу из обеих.
Глиняный дом во всей этой катавасии уцелел, и, вы не поверите, действительно через какое-то время подрос (но об этом, как говорится, позже и многое). А вторую пепельницу, если, конечно, я разбил её именно тогда, и если, конечно, именно её, мне подарила на одно из 23-х февралёв (день так называемого защитника отечества, ранее известный как день Красной Армии, традиционный, короче День Мужика) моя тётя, сестра моей мамы, кандидат, блядь, искусствоведения, преподаватель кафедры теории музыки московской консерватории, разбирающаяся в академической музыке существенно хуже меня; во всяком случае, однозначно не любящая её так же нежно и искренне, что при этом, впрочем, вряд ли можно ей поставить в упрёк, ибо что вообще с бабы возьмёшь?
При этом не подумайте, что я хочу оскорбить или унизить Женщину вообще. Безусловно среди вас встречаются порой (правда, всё реже и реже) те, кто умеют любить что-либо нежно и искренне, но… таких мало, и вы сами об этом знаете.
Короче, я сидел и думал, чем бы мне заняться, если, как выяснилось, Кати Живовой дома нет, и следовательно, кофе мы с ней сегодня не пьём.
Но тут… Оу… Короче же говоря, я пишу об этом «но тут» уже второй раз, так что будь уж любезен продолжить! (Это я уже сам себе. Порою нелишне, знаете ли (смайлик шутки ради раздирает себе своими же пальцами рот и поочерёдно наносит точечные удары собственным язычком то в собственный правый, то, собственно, в левый глаз. Оу-оу, ведь у него очень длинный язык!:))
— Привет, — сказал голос в телефонной трубке, — это Даша, Катина подруга, — зачем-то уточнила она, хоть мы виделись множество раз (обо всём этом многое тут: http://www.raz-dva-tri.com/JA-1.doc).
«Оу-оу, — подумал я, — на ловца и зверь, как говорится, бежит!» Ведь через пару часов мне предстояло на целых две-три недели проводить/спровадить всех своих дорогих родственничков во главе с мамой в Болгарию, а двух женщин с третьей в уме мне уже становилось мало:).
— Ой, да я тебя отлично помню! — радостно заверил я Дашу.
— А Катя в Испании, а я эти две недели живу у неё. Я слышала, как ты с автоответчиком разговаривал. А ты, наверное, хотел с ней кофе попить?
— Ну, честно говоря, да!..
И тут она сказала что-то, чего я не помню дословно, но смысл был в том, что, во-первых, я всё равно могу прийти к Кате и попить кофе, но уже с ней; во-вторых, у неё депрессия, потому что ей через десять дней исполнится 25, она «старая», не понимает, кто она вообще есть такая и мын. пыр. дыр.; в-третьих, мы можем с ней выпить вовсе даже и не кофе, а по бутылочке пива.
И я пришёл. Ненадолго. Потому что мне предстояло провожать родственников на Киевский вокзал (ведь я ж хороший, блядь, сын!).
Мы поговорили. В тот период я был ещё в силах, несмотря на свою тогда ещё недавнюю героиновую эпопею и пятилетние страдания по Ирину душу. Более того, женские депрессии — это вообще мой профиль:). Даже поныне, а тогда же, говорю, ещё и сил было побольше. Мне действительно иногда кажется, что, вопреки моим собственным устремлениям, именно для этого я в наибольшей степени и рождён.
И, короче, мне стало пора уходить. Поняв это, я сказал: «Это замечательно, что тебе грустно! Ты приходи ко мне завтра в гости! Я тебе своего кота покажу! Он очень большой и пушистый! И зовут его Тристан!»
Я был уверен, что достаточно прозрачно ей на всё намекнул, но она по-прежнему до сих пор утверждает, что на следующий день, 14-го июня 2000-го года, шла ко мне именно что посмотреть кота. Что ж тут скажешь! Странные существа эти женщины — говоришь им что-либо прямым текстом, а они, знай себе, делают вид, что они дурочки:).
Мы договорились про завтра, и я проводил всех родственников на Киевский вокзал, и все они уебали, к моей несказанной радости, на черноморский курорт, и ко мне пришла… Дэйзи, и нам совершенно искренне было хорошо друг с другом в ту ночь, и мысленно я уже тогда называл её про себя «моя сложная маленькая», потому что… она действительно была очень маленькая и очень хорошая, и её картинки мне нравились, — она была, помимо всего прочего, маленький художник (смайлик смущённо обмакивает кисточку в ближайшую лужицу крови).
