Именно общества, которым в особенности свойственно самообладание, проявляют во время таких волнений наибольшую беспощадность (Япония, Китай, Германия). В России в первые недели после вторжения в нее Германии тоже царил ужас, однако несколько иной.
Итак, зло неизбежно потому, что некоторые народы, по-видимому, могут быть очень жестоки — но лишь до тех пор, пока в их коллективное сознание не вгрызется внутреннее отвращение к жестокости. Тут пример немцев очень показателен. Я не знаю ни одного нем ца, который сегодня серьезным тоном произнес бы: «Мы, немцы». К сожалению, мы презираем свою собственную культуру и поэтому она почти уже забывается. Если посмотреть на происходящее глазами Ницше, то средневековье с его повседневно проживаемой жестокостью, в той сфере, которую сегодня мы называем моралью, должно быть выжжено из нашей памяти. Кто украл, тому отрубали руку. Сейчас мы выучились новым ценностям. «Ты не должен уничтожать народы», «Ты не должен нападать на другие страны». И т. д.
Ну, ладно, надеюсь, я не нагнал на вас скуку этими короткими мыслями. Мое понимание истории, географии и вообще всех наук все-таки очень ограничено…
С сердечным приветом,
Штефан Шюнеманн
Глубокоуважаемый господин Крахт,
буду, на всякий случай, краток — мне нравятся Ваши книги. Несколько недель назад я получил этот e-mail от Вашего тезки, мы регулярно переписывались, почти ежедневно. Правда, он очень симпатичный человек — некий пожилой господин из Бремена. Вероятно, Вы его знаете. Он пишет мне, что не дает Ваш правильный адрес авторам непристойных и оскорбительных электронных писем. В последнее время, уже давно я от него ничего не слышал, это меня беспокоит. Заранее — большое спасибо за то, что Вы нашли время прочитать этот e-mail.
С сердечным приветом из Мюнхена,
Штефан Шюнеманн
P. S. «Каникулы навсегда»[98] — бифштекс Бэби: рецепт из Вашей книги не работает — я полагаю. Разве кусок мяса не лучше сперва поджарить, а уж потом тушить? Вчера я попробовал сделать, как Вы советуете, но получилось несколько жестковато. Возможно, сегодня это удастся в другой последовательности.
И имя сей звезде «Полынь»
Посещение Чернобыля. 2005
И упала с неба большая звезда,
горящая подобно светильнику,
И пала на третью часть рек
И на источники вод
И имя сей звезде «полынь»;
И третья часть вод сделалась полынью,
И многие из людей умерли от вод,
потому что они стали горьки.
Откровение Иоанна, 8: 10,11
Обязательное, или, по-другому, отрадное в путешествии всегда сводится к тому, чтобы не чувствовать себя уютно там, где как раз находишься, будь то по прибытии, в дороге или при отъезде. В данном случае целью поездки был украинский Чернобыль, неуютность обеспечивалась уже радиоактивно-излучающим местом назначения, отмеченным особой, темной печатью. Первая печать — дорога туда — казалась чрезвычайно знаменательной, поскольку бескрайний простор природы больше нельзя было помыслить как чистую красоту. Поэтому несколько наивное представление о вечно летней Украине быстро сменилось расстилающимся на восток лоскутным ковром, сшитым из пшенично-желтых и небесно-голубых лоскутов одеялом, которое, правда, могло развернуться непосредственно перед локомотивом, подобно роскошной красильне Бога, но всегда проглатывалось безжалостной колесной системой экспресса в тот миг, когда до него уже было рукой подать и оно казалось легко доступным. Лишь когда оказались сломленными все семь печатей, обнаружился некий порядок — только тогда, конечно, было слишком поздно.
Печать первая
Берлин-Лихтенберг, путь 16, воскресенье, вечер, 21 час 40 минут
Крестная мука современного дальнего путешествия по рельсам заключается в его направленной на практичное, быстрое преодоление пространства форме. Если раньше существовали еще тупиковые вокзалы по ту сторону экономики — вспомните о смене локомотива, о том, как он стоял посреди города, о колеях с разной шириной, — которые уже своим тупиковым брусом указывали на четкую цезуру, некое новое начало, то сегодня поезда больше уже не вдвигаются задним ходом осторожно на станцию, а просто по какой-нибудь колее подтягиваются к платформе, как будто они прибыли из некоего вытянутого в длину Нигде — никогда не свежие, никогда не новые, всегда уже потребленные, изнуренные и обессиленные, грязные.
Берлин — Лихтенберг не был в этом отношении исключением. На табло в начале платформы, отчетливо: «В экспрессе 345 на Киев вилок и ножей нет», — «голод» и «жажда» перечеркнуты крестом, а также серп с молотом. Вагон-ресторан пал жертвой недавней гигиенической инструкции ЕС. Как рассказал на перроне один попутчик — при этом он переступал с ноги на ногу — в том вагоне еще год назад украинская бабуля в своей крохотной кухоньке варила на газовой плите свежий борщ, который затем подавался на слегка пожелтевшие столы в старых фарфоровых тарелках, рядом клался сориентированный по ходу движения поезда алюминиевый столовый прибор, а в это время за окнами, занавешенными шерстяными гардинами, тянулись восточные просторы под небом, которое становилось все выше.
Мы поспешно купили в конце перрона две жареные курицы и поднялись в вагон. Само купе, как бы это выразиться, было ужасно тесным, вдвоем в нем просто не повернуться, один человек заполнял его полностью. Стоять в застеленном сморщенной ковровой дорожкой проходе тоже мог только один человек.
Дверь купе запиралась изнутри, через окно, замутненное многолетней жирной копотью, можно было наблюдать, как все больше людей садилось в поезд — одни совали деньги проводнику, другие втаскивали на три вагонные ступеньки тюки наподобие тех, что используются на флоте, и телевизоры. Вечер был по-берлински светел, ничто не предвещало дождя.
Без предупреждения, как бы в силу внезапного наития, железная дорога вдруг понесла нас прочь от вокзала, мы было расслабились и откинулись назад, предварительно закрыв дверь на цепочку, но тут вдруг раздался стук, женщина лет шестидесяти втиснулась в наше отделение, за нею — четыре ее сумки, это надо было видеть, свое вторжение она объяснила тем, что купе, в конце концов, — трехместное. Поезд между тем быстро миновал пригороды Берлина и несся теперь на восток.
Вторая печать
Экспресс Берлин — Киев, воскресная ночь
Госпожа Валентина, пыхтя под грузом своих лет, уселась и тотчас же начала причитать: столько-де всякого ей довелось пережить, просто не жизнь, а мука горькая. В туристическом бюро она уже несколько недель назад забронировала нижнее место в соседнем купе, № 8, однако молодая немецко-украинская пара с большой, пятилетней на вид, дочерью настаивала на необходимости непрерывно эту дочь пеленать — на нижней полке — и кормить материнским молоком, и ее, Валентину, не только беспардонно выставили в коридор, но и хулигански заперли дверь у нее перед носом.
Багаж госпожи Валентины — два громадных чемодана и два бесформенных, подержанных, купленных на Александерплац, баула с изображением проигрывателей VHS — и сама госпожа Валентина теперь заполонили нижнюю полку в нашем купе, наша новая соседка сардонически ухмылялась, пыхтела, и конца этому было не видно.
Тощий проводник — с тонкими черными усиками, он представился Казимиром — явно почувствовал облегчение, заметив, что первая большая проблема его долгой ночи, похоже, решена, и принес нам бутылки тепловатого пива «Славутич». В купе воцарилось спокойствие. Вскоре госпожа Валентина перестала плакать, отодвинула в сторону полупорнографические рекламные проспекты мобильных телефонов, разложенные на столике по указанию руководства Украинской железной дорогой, и заменила их христианской брошюркой о благонравном поведении.
Мы сразу достали для нее сверху комфортабельный матрас, а она, в порядке обмена, научила нас, как застелить вагонные полки постельным бельем. Один из ее пластиковых пакетов — тот, что в изголовье, — был плотно набит огурцами, перченой колбасой «Лидль» и серым хлебом. Она распаковала эту снедь и, всем своим видом воплощая самоотверженный альтруизм, свойственный украинским матерям, соорудила один бутерброд с огурцом. Только что купленные на перроне жареные куры пахли слишком пронзительно, так что маленький пакет из фольги покачивался пока на крючке в коридоре, рядом с восьмым купе, где теперь медленно остывали куриные бедрышки.
Третья печать
Польская граница, понедельник, очень раннее утро
Два молодых гребо[99] — они представились как Майк и Рико — спустились со мной из поезда, чтобы, воспользовавшись короткой остановкой, сделать несколько фотографий локомотива. Майк и Рико были трэйнспоттерами[100] — два молодых машиниста товарных поездов из Дрездена и Лейпцига увлекались поиском редких восточноевропейских локомотивов.
