«Меня эта система устраивает. Я хотел бы услышать от господина Клекацкого ясный ответ на простой вопрос: а его она устраивает или нет? Мне кажется, что в докладе прозвучала определенная антипатия к данной системе, особенно в призывах к защите парламентской демократии чистой воды. Если мы действительно двинемся в указанную сторону, это будет эквивалентно последствиям революции. Я подозреваю, что господин Клекацкий настаивает на необходимости осуществить у нас Французскую революцию. Одно мне совершенно ясно: то, что мы утвердили как систему социального партнерства, Французская революция в свое время упразднила. Ведь одной из целей Французской революции было устранение корпоративной структуры общества. Нашей целью было упразднить этот результат Французской революции и вновь ввести корпоративный элемент. И я хочу подчеркнуть, что меня этот механизм устраивает».
Упразднение результатов Французской революции — еще один пример нашей передовой отсталости. Клекацкий в своем докладе назвал эту особенность «пещерными элементами властной структуры», чья «движущая сила устремлена в будущее». На нашем знамени начертаны лозунги: свобода от демократического контроля, равенство корпораций, братство в политике ценообразования.
Так ли все обстоит в действительности? Вопрос о действительности в Австрии по своей сути — ложный вопрос. Действительно лишь одно: австрийская действительность никого в действительности не волнует. Социальное партнерство, которое в действительности не существует, обладает реальной властью, но проявление этой власти делает реальность недействительной. Поскольку все важные решения принимаются в обход общественного мнения и за рамками демократического контроля, поскольку невозможно составить представление о том, как возникает сама реальность, происходит следующее: действительность в общественном сознании воспринимается как нечто размытое и невнятное, но каким-то образом уже сложившееся, и важно устроиться внутри нее как можно удобнее и удачнее. А те, кто «складывает» для нас эту действительность, вообще окутаны плотным туманом. Подтверждение тому содержат социологические опросы. По результатам исследования, проведенного Институтом прикладной социологии, подавляющее большинство австрийцев не смогло ответить на вопрос о том, что такое «социальное партнерство» и как оно функционирует, однако роль социального партнерства для Австрии была единодушно оценена как «благотворная».
Хайнц Фишер, нынешний председатель австрийского парламента, в своей книге «Политическая система в Австрии» в разделе о социальном партнерстве отмечает: политика, проводимая в рамках социального партнерства, «основана на иллюзиях», «далека от действительности» и «идеалистична», но, «тем не менее», — а может быть, именно поэтому, — она оказалась способной «достичь силы, преобразующей историю».
Как действует эта сила, ни для кого больше не секрет: она преобразует историю, чтобы тут же от нее избавиться. Ее навязчивая идея — перевести материальную жизнь с ее столкновением разных интересов в область неких вымышленных конструкций, которые, если их многократно повторять, в конечном счете превратятся в клише, более не противостоящие реальности, а полностью ее замещающие. И тогда уже все равно, говорят ли люди о «социальном партнерстве» или о «венском шницеле». Привожу суждение, почерпнутое из «Информационного бюллетеня» австрийской Торговой палаты: «Для одних австрийская специфика заключается в венском вальсе, в лошадях липицанской породы или в венском шницеле, а для других — в социальном партнерстве. Оно не похоже ни на что другое, оно несовершенно, его не пересадишь на чужую почву, в нем постоянно сомневаются, однако его существованию ничто серьезно не угрожает, — одним словом, оно есть зеркало австрийских стереотипных представлений».
И все же утверждение это не совсем истинно, пусть оно и содержится в «Информационном бюллетене» Торговой палаты. В самом деле, в существовании социального партнерства постоянно сомневаются, и одновременно ему ничто серьезно не угрожает, а вот в существовании лошадей липицанской породы не сомневается никто, однако эта порода находится на грани исчезновения.
Австрийцы считают себя нацией, но родиной Австрию не считают. К такому своеобразному заключению приходишь, обратившись к данным социологических опросов и к научным исследованиям, посвященным современной истории и проблеме австрийского своеобразия. Дело в том, что, с одной стороны, как свидетельствуют последние опросы населения, 94 % всех австрийцев согласны с утверждением, что они составляют нацию или же начинают ощущать свою принадлежность к ней. С другой стороны, это национальное чувство, внешне очень сильное, практически не связано с формированием коллективного чувства австрийского своеобразия, то есть оно никак не влияет на восприятие Австрии как родины и на ощущение принадлежности к определенному политическому, социальному и культурному единству. Радикальный разрыв между национальным чувством и чувством родины ведет к своеобразным противоречиям: согласно тем же социологическим опросам, 34 % респондентов поддержали высказывание: «Аншлюс (1938 г.) повлек за собой в конечном счете естественное воссоединение с немецким народом». А 45 % опрошенных вовсе не исключали возможность нового «аншлюса» в будущем.
Можно было предположить, что при таком распределении мнений большинство австрийцев проголосует за вступление в ЕС, ведь как бы мы ни оценивали вхождение в Европейский Союз с социальной и экономической точки зрения, в любом случае оно представляется прекрасной возможностью удовлетворить нашу глубинную тоску по присоединению к Германии и одновременно сохранить миф об Австрии как о суверенной нации. Однако не тут-то было! В конце 1991 г. были опубликованы результаты опроса населения, которые свидетельствуют, что большинство австрийцев не хотят вступления страны в ЕС, если оно будет связано с изменением или даже отменой нейтрального статуса Австрии. Как тут не удивиться, ведь еще ровно десять лет назад по данным исследований, затрагивающих тему «австрийского самосознания», 47 % австрийцев полагали, что Австрия уже состоит в ЕС (попутно заметим, что 36 % полагали даже, что Австрия входит в СЭВ!). Австрия, таким образом, могла бы вступить в Европейский Союз без всяких публичных дискуссий о нейтралитете, и это событие никоим образом не отразилось бы на мировосприятии и самосознании огромной части австрийцев.
Эти противоречия наверняка связаны с тем, что австрийское национальное чувство не складывалось в течение долгого времени в ходе исторического развития, а, как мы уже увидели, возникло совсем недавно и пробивало себе дорогу ускоренными темпами. Поэтому ему крайне не хватает наполнения конкретными и однозначно воспринимаемыми образами и идеалами. Таковых образов, собственно, всего два: миф о нейтралитете и миф о Договоре об австрийской государственности, и они — единственное достижение четырех поколений австрийцев в деле национальной консолидации и формирования австрийского своеобразия, как считает Эрнст Брукмюллер. Австрийское национальное чувство — это в известной степени параллелограмм сил без равнодействующих: реально воплотить результаты его внутренних противоречий невозможно, поскольку в этом случае он сложится вовнутрь, как карточный домик. К этому можно относиться по-разному. Сейчас, когда социальному равновесию в мире повсеместно угрожают многочисленные и труднопостижимые всплески национализма, австрийское национальное чувство, жиденькое и малоподвижное, производит на нас прямо-таки уютно-домашнее впечатление.
Фактом остается и то, что «национальный миф не только способствует развитию отталкивающего национального высокомерия, но и дает людям чувство защищенности и ощущение некоего единства. Сомнительным выглядит предположение, будто отсутствие подобных чувств (как это имеет место в Австрии) автоматически превращает людей в «граждан мира» (Брукмюллер). В этом мнении явственно ощущается как страх перед объединением с Европой, так и поднимающая у нас голову ксенофобия.
Учитывая подавляющее большинство австрийцев, признающих себя самостоятельной нацией, следует сделать вывод, что, вне всякого сомнения, в Австрии существует сильное национальное чувство, однако, как подтверждают те же социологические опросы, из этого не проистекают никакие реальные последствия, как это должно было бы иметь место в случае с развитым национальным самосознанием, связанным с конкретными идеалами. Австрийское национальное чувство по историческим меркам еще слишком молодое, с точки зрения содержания — слишком скудное, а в целом — слишком абстрактное, поэтому оно не в состоянии вызвать у граждан нашей страны ощущение защищенности и чувство своеобразия, чувство родины. Поэтому опросы общественного мнения подтверждают, что, кроме абстрактной информации о собственной национальности, никто не может толком объяснить, что же такое для австрийцев — родина.
