— Нох амол[19], — улыбнулся он.
Я снова нагнулась к нему, но тут между нами откуда ни возьмись возник привратник. Он молча схватил Симху за руку и поволок в дом. Я рванулась за ними, но, влетев с яркого солнца в полутьму подъезда, на секунду ослепла от пляшущих перед глазами радужных пятен. В конце коридора маячили силуэты, и я бросилась туда.
— Я тебя раз и навсегда научу, как закрывать лифт! — визгливо кричал привратник. Он открыл лифт, прижал ручонку Симхи к косяку и попытался прихлопнуть ее железной дверью.
Я сунула в дверь ногу, он отпихнул меня локтем, и я повалилась на пол, но, падая, успела ухватиться за ворот его плаща. Ткань под моим весом затрещала, и воротник оторвался, увлекая за собой широкую полосу материи вдоль всей спины. Привратник заорал, выпустил Симху и по-ослиному попытался лягнуть меня.
— Беги наверх! — крикнула я Симхе, но он застыл, в ужасе следя за потасовкой. Я проскользнула под рукой привратника, схватила Симху поперек живота и помчалась с ним наверх.
— Плащ! Ты порвала мне плащ! — орал нам вслед привратник. — Плащ за полторы тысячи франков![20]
На первой площадке я обернулась. Кровь шумела у меня в ушах.
— Это что же делается? — продолжал он кричать, теперь уже обращаясь к Аттиле, который сидел в сторонке, зевая. — Всякий день я должен пешком подниматься по этой проклятой лестнице, чтобы спустить лифт. Я не позволю этой жидовской кодле меня третировать. Мне не за это платят! — Он с силой хлопнул дверью лифта, открыл ее — и снова хлопнул. — Это не входит в мои обязанности, это, черт побери, не моя работа!
— Вам нравится другая работа? — заорала я сверху. — Хотите детишкам руки калечить для разнообразия?
Снизу донеслась вульгарная брань. Я взяла Симху на руки. Он почти ничего не весил. Как в тумане, я одолела оставшиеся до верху пять пролетов.
— Не волнуйся так, — сказала госпожа Калман, выслушав мой рассказ. — Мы не хотим ни с кем ссориться, особенно с привратником. Мы не можем ни войти в дом, ни выйти, не пройдя мимо этого человека.
— Но он едва не покалечил руку Симхе!
Она быстро опустилась на корточки и внимательно осмотрела руку. Рука была цела.
— Пошли, — вздохнула она, — я налью тебе чаю.
— Этот человек по-настоящему опасен. Он обозвал нас грязными жидами. А я еще и плащ ему порвала, так что теперь он нас хуже чумы ненавидит.
Госпожа Калман пожала плечами:
— С нами это не в первый раз. Так всегда было.
— А если не сопротивляться, то и будет — всегда!
Я поднесла стакан к трясущимся губам. Зубы застучали о стекло, когда я отхлебнула чай.
— Ты правда разорвала ему плащ? — спросила она.
Я кивнула:
— Да, и не собираюсь возмещать ему убытки, если вы это имеете в виду. Я скорее умру!
Она рассмеялась:
— Сказано: мы не должны радоваться падению врагов наших. Но не сказано, что мы должны им помогать.
Ссора с привратником потрясла Симху гораздо сильнее, чем я думала. Впервые за много недель он написал в штаны. Пока я его переодевала, в ванную ворвался Авром и громко возвестил, что братишке пора выучить молитву, которую еврей произносит, раздеваясь.
— Снимая штаны, ты должен сказать: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, за то, что Ты не создал меня женщиной».
Симха разрыдался.
Когда Авром начал читать молитву при застегивании ремня, мать выгнала его из ванной. Но он продолжал кричать с другого конца квартиры: «Будь благословен, Владыка Вселенной, препоясывающий Израиль могуществом!»
Когда около шести вечера я вернулась на свой чердак, температура внутри него приближалась к точке кипения. Чтобы не случилось пожара, я распахнула окна. Потом разделась и сунула голову под кран. Теплая, пахнущая ржавчиной вода смочила волосы и, как только я выпрямилась, потекла ручейками по спине. Это не принесло облегчения. Воздух за окном был абсолютно неподвижен. Жаркое марево стояло в комнате.
Голова раскалывалась. Я явно перевозбудилась из-за ссоры с привратником. Больше всего сердило меня, даже приводило в бешенство то, что покой мой был нарушен таким ничтожеством. Меня тошнило от отвращения. Я прилегла на постель, повернулась на бок и свернулась калачиком. Скоро я почувствовала, что успокаиваюсь, что глаза мои закрываются. Последнее, что я видела, был толстый том, который я читала накануне перед сном. Он лежал открытым на столе, словно ждущий своего часа возлюбленный.
Я заснула, и мне привиделась большая синагога. Свечи озаряли стены, выложенные голубой мозаикой, и длинные ряды хасидов в черных лапсердаках и меховых шапках. Сперва я подумала, что они молятся вместе, но, приглядевшись, поняла, что каждый погружен в чтение своей книги. С наслаждением переворачивали они страницы, подносили книги к губам, бесстыдно оглаживали переплеты. Все громче и громче звучали слова древнего языка, проникая в глубины сознания и заставляя их в экстазе раскачиваться вперед и назад, постанывая и воркуя от удовольствия. Огоньки свечей, потрескивая, дрожали над залом.
Меня разбудило воркованье голубей. Смеркалось. Я оделась и вышла к Шельде. Ветра не было и там, но близость реки создавала иллюзию прохлады. Я села у воды, прислонившись к причальной тумбе, и вдруг вспомнила слова, которые выкрикивал Авром. Будь благословен, Владыка Вселенной, препоясывающий Израиль могуществом. В чем оно, могущество Израиля? Для Калманов, во всяком случае, оно не связано с силой, сопротивлением, но с покорностью и терпением. И кто он такой, этот Израиль? Калманы, изолировавшиеся от враждебного мира? Дядюшка Апфелшнитт, не приемлющий их замкнутости? Отец, хранящий прошлое в сердце своем, мама, для которой принадлежность к еврейству означает боль, или все они вместе?
По Торе, Бог избрал евреев, чтобы они несли свет другим народам. Но Тора отстала от времени. Даже папуасы и лапландцы обзавелись, всем назло, электрическими лампочками. Избранность, Ausrottung[21]. Между этими двумя словами — многовековые попытки евреев найти свое место в мире, неспособном их понять. Фатальные слова, истинного значения которых я не могла постичь, хотя знала, какие последствия они имели для людей, окружавших меня. Избранность и Ausrottung — противоположные полюса конфликта еврейского самосознания, частью которого я хотела стать.
А Бог? Где-то я прочла, что эскимосы, бродя в одиночку по полярным снегам, ставили на определенных расстояниях друг от друга инокок, кучу камней, казавшуюся издали человеческой фигурой. Прежде чем продолжать путь, эскимос прощался с этими камнями, разговаривал с ними или пел им песни. И может быть, ему чудилось, что альтер эго этих камней машет ему вслед? Эти темные фигуры, во всяком случае, помогали ему не сойти с ума среди бескрайних снегов.
Для дядюшки Апфелшнитта, Калманов и миллионов других Бог — вроде инокока эскимосов. К Нему обращают они свой взгляд, с Ним разговаривают, Ему поют. Они делают это с такой убежденностью и так долго, что давно позабыли, что сами сотворили Его и наделили душой, как рабби Лёв, ожививший Голема.
Я знала, что привратник будет мстить. В его примитивном понимании я была виновна не только в порче плаща, но и — это особенно грело его душу — во всех неприятностях его жизни.
В вечер после инцидента мне удалось незаметно покинуть дом Калманов, но о повторной удаче нечего было даже мечтать. Я ожидала, что назавтра он набросится на меня, так оно и случилось. Стоило мне подойти к лестнице, как привратник возник передо мною.
— За разорванный плащ придется заплатить, — прошипел он. — Это будет тебе стоить тысячу пятьсот франков.
— Вряд ли имеет смысл торопиться, — сказала я спокойно. — Я вижу, на вас надет другой.
— Конечно, у меня их было два, и каждую неделю один я отдавал в стирку. А как же иначе, в эдакой грязище!
— Я не собираюсь платить вам полторы тысячи франков.
Он заскрипел зубами от злости:
— Мне придется сообщить обо всем хозяину, в Брюссель.
— На здоровье. Только не забудьте добавить, что плащ был порван, когда вы пытались покалечить одного из жильцов дома.
И я стала подниматься по лестнице, не обращая внимания на его бессильные проклятья.
Но он и не думал оставлять меня в покое. Когда я отправлялась с детьми в парк, он налетел на меня, как боксер.
— Я верно понял, ты не собираешься платить за плащ? — угрожающе спросил он, я утвердительно кивнула, и он исчез.
Когда мы вернулись, он появился с новой идеей.
— Вы, — начал он миролюбиво, пока я шла с Эшей к лифту, — наверное, думаете, что я получаю деньги на свои плащи от хозяина. Но тут вы ошибаетесь. Мне все приходится покупать самому, даже мыльную стружку и средства для полировки. Каждый гвоздь, вбитый в эти стены, оплачен из моего кармана.
