- Ближе - это к кому.
- Ну к ней, к Франсуазе.
- Позволь, но у нас разные позвоночники... У меня мой, у тебя - твой... Как это ты себе представляешь?.. И потом, она все-таки принадлежит мне... прошу не забывать... Это очень странное предложение, ты не находишь?
- Не так понят, - огорчился Крачун. - Речь не идет о физическом обладании. Что ты, у меня и мысли не было... Я говорю лишь о персональном знакомстве... чисто дружеском. Мне бы хотелось познакомиться ближе... Стать другом... не только твоим, но и Франсуазы, то есть вашим общим другом, если вы меня правильно понимаете...
- Это профессиональный интерес психотерапевта, не так ли?
- Да, я не скрою, это в известной степени профессиональный интерес психотерапевта. Я преимущественно не кто иной, как психотерапевт, даже когда смотрю телевизор или вот пью коньяк с приятным собеседником. Если мы подружимся, а я, надеюсь, так и слупится, то вам придется с этой моей особенностью как-то мириться, хотя лучше ее вообще не замечать, как я сам часто не замечаю, что я психотерапевт, но это у меня уже в силу профессиональной привычки: нельзя же все время себя ощущать психотерапевтом, на это никаких сил не хватит. Что вы скажете на этот счет.
- Мы на ты, - сказал Адмиралов.
- Я имею виду тебя и ее. И что касается профессионального интереса, да: я не буду ничего скрывать от тебя, я бы хотел понять твои отношения с Франсуазой... познакомиться с ними поближе... если угодно, исследовать. Я бы написал картину ваших очень тонких, насколько могу судить, отношений. Иными словами выступил бы с докладом на конференции.
- На какой конференции?
- Необязательно на конференции. Но типа того. Сообщение, статья... Исключительно для узкого крута специалистов... В любом случае с непременным соблюдением деликатности. Само собой, без указания твоего имени. Вместо имени была бы условная буква, например, К. Так у нас принято в научной практике. Вы не должны опасаться.
- Мы оба опьянели, - сказал Адмиралов. - Или мне кажется так?
- Как вы на это смотрите? - спросил Крачун.
- Ее имя тоже... Тоже - ни при каких обстоятельствах.
– Конечно, конечно... Дело не в имени... Дело в исключительности отношений...
Меня забавляет, Франсуаза, как наш с тобой биограф обстоятельно изображает из себя настоящего туриста. Он хочет дать понять нам - ладно, ладно, мне, не тебе - дать мне понять, что мы с тобой интересуем его лишь постольку поскольку и что другой цели, кроме знакомства с достопримечательностями, у него в Гималаях нет. Он с таким усердием рассматривает бесчисленные ступы, эти сакральные каменные сооружения, которые в Лехе на каждом шагу, с таким преувеличенным внимание вглядывается в лица будд, покоящихся в монастырях, что сразу становится ясно: озабочен чем-то другим. Человек явно что-то скрывает, истинные намерения у него где-то в плоскости иных интересов. Так, чего доброго, его могут принять за шпиона. Почему бы и нет? Давно ли эти земли открыли для иностранцев? - Ваше настоящее имя! Ваша истинная цель приезда! На какую разведку вы работаете? А тут еще конверты Командора!..
Люба тоже хороша. Она осторожничает. Сегодня сказала, что здесь еще совсем недавно - в двадцатом веке! - практиковалось многомужество. Я это знал, я читал пред отъездом. Три-четыре постоянных мужчины у одной женщины здесь было в порядке вещей. Такие любопытные семьи были в Ладакхе. На счет причин многомужества есть разные мнения. Суровая земля, суровые порядки. Изоляция от внешнего мира. Мало ли что. Пусть.
Многомужество значит многомужество. Интересно другое: наш с тобой биограф слышал об этом впервые. Он стал расспрашивать Любу да так, словно она сама имела несколько мужей и могла дать на этот счет исчерпывающие объяснения. Я тоже вставил пару слов. И тут Люба посерьезнела вдруг и замолчала. А через несколько минут, когда мы оказались один на один, она сказала мне, что это очень рискованный разговор и попросила не поднимать эту тему при ее муже (Командор в то время ходил по Леху в поисках батареек и не принимал, стало быть, в нашей беседе участия). А в чем дело, собственно? Почему при муже Любы нельзя говорить о многомужестве? Потому, оказывается, что Командор в силу его патологической ревности может понять неверно, он может вообразить намек на нашу ситуацию: одна Люба и три мужчины. Люба, сказал я, от всего этого уже сильно уставший, а не преувеличиваешь ли ты ревность Командора? Она посмотрела на меня таким отстраненно-пренебрежительным взглядом, как если бы я был жалким несмышленышем, ничего не погашающим в жизни. Она сказала, что рецидив ревности Командора может быть спровоцированным любым пустяком и странно, что я этого не понимаю. Тогда я спросил Любу, распространяется ли запрет на разговор о многомужестве в присутствии Командора только на меня или на нашего друга тоже. Люба ответила, что за нашего друга она совершенно спокойна, потому что он знает ее мужа как облупленного и во много раз лучше, чем тот знает самого себя. Хорошо, мне до всего этого мало горя, у меня своя цель и своя задача. Забавно представлять Командора облупленным - при его-то обритости, но, если так будет и дальше длиться, боюсь за себя в плане психологической совместимости.
Ладно, хватит об этом.
Тут у нас такие дела...
Командор напомнил о моем вчерашнем вопросе. Я вчера спрашивал его, как хоронят здешних буддистов. Сжигают ли их или как. Вот кладбище, показал мне на план города: территория с неопределенной границей обозначена словом «CEMETRY». Неплохо бы посмотреть, сказал я. Именно это я и хотел тебе предложить, сказал Командор. Пойдешь? Я спросил: не поздно? Или сейчас, или никогда - рано утром мы уезжаем. (А мы действительно заказали минибас на пять утра - с тем чтобы до темноты добраться до Манали). Решили прогуляться - кладбище, согласно плану, должно находиться в районе автобусной станции.
Пошли. Было еще светло. Такое ощущение было, что за эти дни мы уже обходили весь Лех вдоль и поперек: улица, по которой шли, была нам уже хорошо знакома, она вела к храму с огромным молитвенным барабаном, а если дальше пройти, то как раз к автобусной станции. Мы позавчера гуляли по этой улице, я больше обращал внимание на торговые лавки, - утварь, одежда, еда; особенно меня поразила одна мясная - с отрубленными и обескоженными бараньими головами, глядящими, на мир огромными черными глазами, подобно живым головам каких-то смертельно напутанных существ. Пожилой сапожник - сам он был в старых кроссовках - прямо на глазах изготовлял курносые туфельки, украшая их национальным орнаментом. Но это было позавчера днем, а теперь, в предзакатный час, лавки были закрыты, и улочка не казалась, как тогда, оживленной. Справа от нас возвышалась каменная стена, - сейчас я готов утверждать, что кладбище было за ней, но это не совсем точно отвечало плану города, бывшему у Командора. Мы не знали, что с толку сбивает нас, обтекаемая нашей улицей гора, с высокой ступой на вершине, как раз и обозначенная на плане как кладбище. Мы скорее ожидали увидеть кладбище слева, на противоположной от горы стороне улицы, потому что слева встречалось гораздо больше сакральных сооружений - ступ в два человеческих роста и других священных объектов, не знаю, как это должно называться: в больших глинобитных как бы коробах груды овальных камней - на многих из них выбиты надписи на тибетском. Я предположил, что это и есть кладбище, - мы обошли ступы (как и полагается, слева), но пройдя по узкому закоулку, оказались среди теснящихся жилых домиков. Понятно, что кладбище было не там, - повернули назад.
Значительную часть площади занимали высокие белые ступы, основание одной из которых украшали изображения диковинных птиц и зверей, и двухъярусный храм с золотыми крышей и крышей-карнизом, непонятно каким образом уместившийся на шести довольно тонких колоннах. Было несколько странно видеть рядом обычный автобус. Приглядевшись, мы различили за автобусом постройку, по-видимому, и слывшую автобусной станцией. Никаких кладбищ мы не видели. Мы взяли правее и прошли мимо ряда молитвенных барабанов, расположенные в нише стены. Навстречу нам шел человек в шерстяной шапке, похожей на спортивную, но так странно примятой, что она сама походила на ступу, - он вращал, не пропуская ни одного, барабан за барабаном. Мы куда-то не туда зашли. Здесь была свалка. Справа от нас образовалась опять-таки каменная стена, за ней возвышались свечеобразные деревья, прохода за стену не наблюдалось. В Лехе встречаются надписи, извещающие о крупных штрафах за урининрование на улице, но, суда по запаху, в этом проулке запрет игнорируют. Мы попытались узнать у встречных, не кладбище ли там за стеной, но те редкие, кто нам попадался, не владели английским. Притом они были все до крайности предупредительны и, даже не понимая вопроса, пытались ним что-то объяснить. Наконец, один сказал, что там лес. Это был, конечно, не лес - в лучшем случае парк и то небольшой; зеленый участок, я помнил, хорошо просматривался с крыши королевского дворца. Нам надо кладбище, сказал Командор. Вам нужна помощь? - спросил человек с плоским смуглым лицом. Да, кладбище. Нет, нет, - он замахал руками. Доктор находится там, - он стал нам показывать, как нам дойти до больницы, и был даже готов проводить, кажется. Мы поблагодарили и отошли в сторону.
