Она, вздрагивая, смотрела на Николая.
— Может подвезти? — без энтузиазма предложил он.
Люба не заметила, что без энтузиазма. Она уже не различала оттенков в голосе любимого — метастазы!
— Не надо, — ответила она, имея в виду: «Ну, предложи еще раз! Скажи: никуда я тебя не отпущу».
— Тогда, пока!
И Николай уехал. Он был добрым, но отходчивым.
Люба положила руки на ободья колес и поехала в сторону города. За коляской молча волочился парашют.
Глава 4. Путеводитель по звездам
— НАДЕЖДА, не волнуйся, — взволнованно сказал Геннадий Павлович Надежде Клавдиевне. — Любовь большая, самостоятельная.
— Любовь — наивная, безрассудная, — не слушала его Надежда Клавдиевна. — Всем верит!
— С каких пор верить людям стало плохим качеством? — упорствовал Геннадий Павлович.
— С тех пор, как люди начали врать.
— Я уверен, она сумеет отличить правду ото лжи. Любовь — не дура. Дурой ей не в кого быть, она — моя дочь.
— Ну-у! — Надежда Клавдиевна театрально развела руками. — Если в тебя! Теперь я спокойна. Далеко она не уйдет, обдурят на первой же остановке. Я — спокойна. Пусть уходит. Если Любовь в тебя, вернется через сутки без денег и вещей. Все посеет, все!
— Что я посеял, интересно?
— Забыл? — саркастически спросила Надежда Клавдиевна.
— Сколько можно затыкать мне рот трусами? — возмутился Геннадий Павлович.
— А сколько раз можно терять в бане трусы?!
— Я их не терял. Один раз, сто лет назад, нечаянно выбросил вместе с газетой.
— Это меняет дело!
— Да, с «Правдой». Помылся, стал собираться домой. Хвать — трусов грязных нет. Я сразу почему-то подумал, что вместе с газетой их выбросил. Как сейчас помню: вышел из мыльного, подстелил на пол газету. Обтер ноги грязными трусами и, видно, тут же под ноги их и бросил. Да-да! А потом сгреб газету, не глядя, и кинул в ведро. Главное, я через некоторое время хватился. Но что я должен был делать? Спросить у банщицы, не видала ли она «Правду» с трусами, в смысле трусы в газете? Как-то несерьезно.
— Вот именно, несерьезно. Любовь совершенно не умеет обращаться с деньгами.
— Да, деньги… — Геннадий Павлович стушевался.
— Она ведь у нас в тебя. Надеюсь, ты не забыл про фальшивого Ленина?! — зловеще напомнила Надежда Клавдиевна.
Геннадий Павлович засопел.
— А я вот помню, хоть было это в восемьдесят втором году.
Да, был грех, всучили Геннадию Павловичу фальшивый юбилейный рубль с Лениным. Он, главное, ничего не заметил — где, когда? Вернее, даже в голову Геннадию Павловичу не пришло, что подлинность Ленина надо проверять. Пришел, не таясь, на колхозный рынок, купить Надежде Клавдиевне мандаринов. И вдруг продавец-грузин загребает мандарины назад и кричит:
— Э! Дорогой! Нехорошо честного колхозника обманывать. Зачем фальшивого Ленина суешь?
Геннадий Павлович аж поперхнулся — как, откуда? Подлинный Владимир Ильич! Лысина, бородка — все подлинное.
— А звезды где? — кипятится грузин. — У настоящего Ленина на ребре звезды пятиконечные выбиты.
— А у этого какие — шестиконечные? — пошутил Геннадий Павлович.
— У твоего Ленина вообще звезд нет, одни царапины.
Геннадий Павлович в страшном смятении выбежал с рынка и кинулся к телефону-автомату, звонить в милицию.
— Слушайте, тут такое дело, главное, Ленин есть, а звезд на ребре нет, одни царапины.
— Насчет памятников в горсовет звоните.
— Вы меня не поняли. Я хочу его сдать, как полагается. Прервать хождение фальшивки по стране. Там ведь на лицо — Ленин рублевый, а на самом деле — шиш поддельный, грузин на рынке его послал куда подальше!
— Назовите вашу фамилию, гражданин, — вежливо попросили на том конце провода, и одновременно Геннадий Павлович услышал, как дежурный скомандовал: «КГБ вызывай срочно. Звонит какой-то умник, в смысле, придурок, говорит, что учение Ленина фальшивое насквозь, ни шиша не стоит. На колхозном рынке грузин тоже от него отказался». А фамилию грузина — это уже снова Геннадию Павловичу, — знаете? Нет? Ничего, найдем.
Геннадий Павлович похолодел. Бросив трубку на крючок, он ринулся домой.
— Надежда, ты понимаешь какое дело, придется этот рубль выбросить.
— Больно выбрасывать-то мастер! — встряла теща. — Надежда за рубль-то в ночную смену на рыбзаводе вкалывает, пока ты спишь-почиваешь.
— Как вы не понимаете, мама! Во-первых, меня могут обвинить, как фальшивомонетчика. Во-торых, мы обязаны прервать хождение подделки на себе.
— Гена, ну куда же ты глядел, когда этот рубль брал? — плачущим голосом спросила Надежда Клавдиевна.
— Надюша, но мне и в голову не пришло ребро ему щупать. Ленину как-то безоговорочно доверяешь!
— Да, ты прав.
— Ладно, — теща решительно, хотя и с тяжелым вздохом, встала из-за стола. — Вы еще молодые, вам жить да жить. Давайте сюда. Я его сама…
Она вернулась через несколько минут.
— Что вы с ним сделали?
— В нужник выкинула.
— Мама! — вскрикнула Надежда Клавдиевна.
— В случае если докопаются, да спросят, кто Ленина утопил, показывайте на меня. Я все одно пожила свое.
— Мама!.. — растроганно сказал Геннадий Павлович и обнял Надежду Клавдиевну.
— Надежда, если мы сейчас не дадим Любушке уйти своим, выбранным ею путем, она уйдет в себя. Мы ее потеряем!
Уже целый час Люба слушала, как мама и папа спорят за стеной. Она вернулась домой под вечер — парашют унес ее коляску довольно далеко. Как только Люба въехала на кухню, родители поняли: что-то случилось. Нос Любы обгорел на весеннем солнце, и загар вышел к вечеру пылающим треугольником. Волосы слиплись, джинсы и кроссовки покрылись пылью, руки были грязными, как у коррупционера, да еще и попа застряла в продранное сиденье. Но больше всего родителей напугали глаза Любы, бессмысленные, блестящие, возбужденные.
— Любушка, что с тобой? — взволнованно вскрикнули мама и папа.
— Ты связалась с наркоманами? — догадалась Надежда Клавдиевна.
— Тебя кто-то обидел? — догадался Геннадий Павлович.
Люба подъехала к рукомойнику и плеснула на лицо холодной водой.
— Папа, растопи титан, я хочу помыться.
— Кто это сделал? — вцепившись в стол, сдавленным голосом спросил Геннадий Павлович.
— Что сделал?
— Втянул тебя в наркоманию! — закричала Надежда Клавдиевна.
— Надругался над тобой! — закричал Геннадий Павлович.
— Почему — надругался? Он просто обнял меня и опустил вниз.
Мама и папа в ужасе посмотрели друг на друга.
— Любушка, ты где таким словам научилась? — плачущим голосом спросила Надежда Клавдиевна.
— Я ему спущу! Я ему так опущу! — Геннадий Павлович вскочил из-за стола. — Где этот яйцеклад?! Говори! Я ему спуску не дам!
— Я не могла сама спуститься. Он меня обнял и помог слезть.
— Откуда?! — шумел Геннадий Павлович.
— С джипа.
— Ты попала в автоаварию! — вскричали Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. — На тебя джип наехал?!
— Нет, это я на него упала сверху.
— С моста, что-ли? Говори толком, Люба!
— Вы же мне слова вставить не даете. Я летела с парашютом…
— С моста?!
— Из самолета сельхозавиации. Я прыгнула с парашютом.
Парашют отнесло от поля. Я упала с коляской на крышу джипа. В джипе ехал прекрасный человек, Николай. Коля…
Речь Любы замедлилась, глаза опять стали бессмысленными.
Надежда Клавдиевна держалась за сердце. Геннадий Павлович медленно опустился за стол.
— Мы долго разговаривали. Коля очень переживает за судьбу нашего сущика. Я думаю, он эколог. А потом он обнял меня, взял на руки и опустил с джипа на землю. Папа, растопи титан, мне нужно помыться, потому что я уезжаю в Москву. С Николаем. Мама, где диск с моими песнями?
Люба развернула коляску и поехала в ванную. Геннадий Павлович взял с подоконника бесплатную рекламную газету и спички и покорно пошел за дочерью. В ванной он засунул газету в топку, поджег и принялся подкладывать лучину. Он, молча, брал поленья, колол их на чурочки, засовывал чурки одну за другой в огонь, пока не заполнил топку. Огонь затрещал, зашумело в тяге. Люба набрала воздуху и спросила натянувшимся голосом:
— Папа, если бы ты был мужчиной…
— Здрасьте. А я кто? — обиделся Геннадий Павлович.
— Я имею в виду, если бы ты был посторонним мужчиной. Как ты думаешь, мужчина может влюбиться в такую, как я?
— В кого и влюбляться, если не в тебя! — убежденным голосом произнес Геннадий Павлович. — Ты у меня самая красивая в мире! Добрая, умная, талантливая!
— Все родители так говорят, — грустно произнесла Люба.
— Не все! Если бы я был мужчиной!.. — с жаром начал Геннадий Павлович.
— Здрасьте. А ты кто? — засмеялась Люба.
— Если бы я был посторонним мужчиной, я бы тоже, как этот твой Николай, ни минуты не раздумывая, увез тебя с собой.
